В парижском музее Майоля (или, что то же самое, в фонде Дины Верни) открылась персональная выставка Эрика Булатова — одного из классиков русского искусства второй половины ХХ века, вот уже несколько лет живущего в Париже.
Выставка Булатова ретроспективная, и собрать ее было непросто, так как вещи его рассеяны по частным собраниям. Именно поэтому множество ключевых вещей советского периода, благодаря которым он и вошел в число классиков, на выставку не попали, и именно поэтому в Россию такую выставку устроить было бы почти невозможно — у нас картин Булатова уже нет.
Русская эмигрантка первой волны Дина Верни, бывшая музой Майоля (отсюда открытый ею музей Майоля), покровительствует русским художникам, причем действительно хорошим: она начала это делать еще в советские годы, вращаясь в среде неофициального искусства, где нашла и Эрика Булатова. Он родился в Свердловске в 1933 году, в 1950-е окончил суперофициальный Суриковский институт и даже приобрел известность как начинающий соцреалист. Но затем, так же как и его друг и соратник Илья Кабаков, вместо того чтобы продолжать дело своих учителей, задал себе ряд вопросов и занялся исследованием того, что выпало на его долю,— советского принудительно изобразительного искусства. Тот полубессознательный выбор, который был сделан советским искусством в 30-е годы (в пользу внешне традиционной картины), только в 60-е получил осмысление и оправдание.
С 60-х годов Булатов занялся проблемой картины, причем она показалась ему неким волшебным пространством, куда хотелось бы, но невозможно уйти. Мешает этому социальная действительность, загораживающая идеальный мир идеологическими знаками,— орденской лентой ("Горизонт" 1972 года, шедевр Булатова и одна из лучших картин в русском искусстве вообще) или красными буквами ("Опасно", 1973). Пропуск в запредельный мир дают только белые буквы (единственное, что изображено углубляющимся в картину) — буквы внеидеологического, поэтического слова: так, например, в картине "Живу-вижу" (строка поэта Всеволода Некрасова). Живописная манера Булатова воспроизводила соцреализм, взятый как бы в воспоминании, когда он кажется смытой фотографией.
Нигде художник об этом не говорил прямо, но, разумеется, в закрытом СССР божественный мир картины обретал черты желанного и идеализируемого Запада. Об этом говорит прежде всего тот кризис, который художник испытал с раскрытием политической границы страны: художественная граница между картиной и реальностью перестала быть болезненной и потому интересной, а мир Запада оказался вовсе не идеальным, а таким же социальным, если не хуже. В конце 80-х Булатов некоторое время жил в Нью-Йорке, где писал зеркальные небоскребы, иногда свою жену на их фоне, иногда белые буквы "New York" на их фоне. Все было не совсем то. Кризис был преодолен, когда художник (прочно обосновавшийся к тому времени на Западе) начал писать не то, что пытается уйти в картину, а то, что пытается выйти из нее (получается, вернуться из дизайна в жизнь, то есть в СССР, по которому — по крайней мере по миру неофициального искусства — трудно не ностальгировать в Париже). Парень, прыгающий через перекладину и налетающий на переднюю плоскость картины; Хичкок, словно прорывающий эту плоскость частью своего тучного тела. Там, где поверхность картины символически прорвана, мы видим красный цвет: разрывы не бывают без крови и любое изображение есть насилие.
Булатов честно показал на своей ретроспективе не только свои лучшие, средние и не самые лучшие картины, но и ученические наброски с натуры, а также детские книжки, которые так же, как и большинство неофициальных художников, иллюстрировал ради заработка. Кабаков так, видимо, никогда бы не сделал: он немного стыдится таких вещей. Булатов же — традиционалист. Можно сказать и по-другому, и для общей картины русского искусства это более важно: традиционалист — это Булатов. Эту нишу должен занимать он, а не художники X или Y, пишущие как в XIX или как в начале ХХ века. Традиционалистом сегодня может быть только тот, кто анализирует традицию; в нашем искусстве серьезнее Булатова этого не делал никто.
ЕКАТЕРИНА Ъ-ДЕГОТЬ
До 20 января по адресу: 61, rue de Grenelle, Paris.