Инаугурация со слезой

Фестиваль музыка

В Плесе прошел VI Левитановский фестиваль. Рассказывает ЮЛИЯ БЕДЕРОВА.

Фестиваль камерной музыки в миниатюрном туристическом городе, куда не добраться по железной дороге, шестой год подряд сохраняет высоколобый столичный стиль, просвещенческий пафос и буквально модернизирует городскую среду, не забывая при этом оставлять пронзительное художественное впечатление. В прошлом году фестиваль провели в новом, специально построенном концертном зале. Теперь в так называемом Левитан-холле обосновался новый рояль, наконец-то специально купленный для городских фестивальных нужд правительством Ивановской области.

Фестиваль всегда лаконичен — один уикенд и несколько концертов. Но в этот раз расписание выглядело особенно сдержанно и строго. Всего четыре камерных концерта и девять артистов (восемь из них — музыканты и один актер — суперзвезда Данила Козловский), всего два юбилея (Бенджамина Бриттена и Исаака Шварца) и один повод для торжества — "инаугурация рояля", так назвал первый вечерний концерт плесский меценат и покровитель фестиваля Алексей Шевцов. Такая торжественность в щемящем пейзаже звучит вроде уместно — здесь теперь то и дело натыкаешься взглядом на таблички, сообщающие праздной публике о посещении этих улиц первыми лицами государства. Но программа концерта была составлена так, что парадные интонации быстро забылись. Новый рояль обыграли три превосходных музыканта в один вечер — непременная участница фестиваля Полина Осетинская, Александр Лубянцев и Лукас Генюшас. Фактически это были три полноценных сольных концерта в одном, каждый из которых по-своему подчеркивал бесцельную изысканность фестивального программирования. Бесцельную потому, что оживить будни провинциального города, развлечь отдыхающих и дать повод администрации поставить галочку в графе "просвещение" смогли бы и события попроще. Но амбиция фестиваля ярче — программы устроены так, что почти всякий концерт поражает тонкостью выбора и отделки, а худрук Алексей Гориболь словно встраивает три дня музыки в Плесе в какое-то нездешнее расписание — то ли столичное, то ли совсем европейское. И поразительный по качеству и смыслу бриттеновский вечер, сделанный Гориболем вместе с идеальными партнерами певцом Эндрю Гудвином и виолончелистом Рустамом Комачковым, и тройной фортепианный концерт на новом рояле были из тех, какие соперничают с самыми изощренными европейскими фестивальными программами. Четыре мазурки и Си-минорная соната Шопена от самой спорной звезды своего поколения пианиста Александра Лубянцева — странный, одновременно решительный и ранимый оголенный профиль музыки, давно пропитанной сентиментальными слезами нескольких поколений слушателей и исполнителей, но здесь настолько запросто очищенной от эмоциональной накипи, что невозможно оторвать взгляд. Этот Шопен, лишенный вздохов и причитаний,— отчасти скрябинского толка, в нем слышно сдержанное исступление. И почему-то над серой рекой, которую хорошо видно в окна концертного зала ("Феноменальные декорации",— вздохнув, оценил Козловский), мазурки звучат как звуковые иллюстрации к пейзажной лирике русского модерна и напоминают, нет, не Левитана, скорее, Сомова — изысканностью претенциозно ловких линий и тайным мраком.

Совсем другой Шопен (12 этюдов, опус 25) потом получился у Лукаса Генюшаса. Лауреат конкурса Шопена в Варшаве, он во многом антипод Лубянцева. Если один из них — исчезающий эльф, второй — музыкант поразительно органичный, с роскошным многоцветным звуком и стилистическим чувством, легко и с удовольствием сочетающий в игре традицию и свободу. Генюшас словно возвращал Шопена публике таким, каким она его знала, но совершенно забыла,— нервным, певучим, убийственно сумрачным и пластичным. Что с того, что город осилил только маленький, совсем не концертный Bechstein? Не человек для инструмента, а инструмент — для человека. В руках едва ли не самых интересных музыкантов поколения он смог звучать и холодно, и пылко, и словно разговаривая по-человечески, как в страшно изысканно построенной и сыгранной программе Осетинской из неизвестного Федерико Момпу, левитановского современника Дебюсси и Хинастеры. Рояль звучал и нежно, утонченно, преподнося всю сложность Бриттена в щемящих, страшных, иронических и простодушных подробностях. И наконец, отчаянно — в последней фестивальной программе с кинозвездой, где вместе с Бахом и Бетховеном звучал "Гранатовый браслет". А мелодекламации забытого Аренского вслед за сентиментальной прозой Куприна так точно совпадали с цветом и ритмом реки за окном, что разговор о том, насколько может быть уместна элитарность в провинциальных обстоятельствах, совсем потерял значение. Какая разница, если художественный и эмоциональный смысл происходящего уникален, а красота отчаяния на фоне безысходности — ясна и неповторима.