Выставка современное искусство
Фото: Коммерсантъ / Александр Щербак / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Щербак / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Щербак / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Александр Щербак / купить фото
В центре дизайна Artplay проходит выставка "Чрезвычайные и полномочные", подготовленная Stedelijk Museum Bureau Amsterdam при поддержке Фонда Мондриана в рамках Дней Голландии в Москве как специальный проект Московской биеннале. Кураторы Елена Сорокина и Йелле Баувхейс предлагают художнику исполнить роль законодателя и/или диктатора. Рассказывает АННА ТОЛСТОВА.
Самое масштабное произведение на выставке — прозрачная клетка в виде огромного паука-сороконожки: это павильон для симпозиумов и презентаций, сооруженный роттердамскими мастерами архитектурно-дизайнерских инсталляций Яспером Нинсом и Тейсом Эвальтсом. В течение нескольких дней в павильоне проходила Голландская арт-ассамблея: тузы кураторского дела вроде Катрин де Зегер, Хедвиг Фейен, Чарльза Эше и Каспера Кенига обсуждали вопрос "Какие кураторы нам нужны?". Вероятно, образ посаженных в клетку и выставленных на всеобщее обозрение как экспонаты кураторов порадовал бы многих художников. Во всяком случае, приглашенный на дискуссию, но не участвующий в проекте Гвидо ван дер Верве давно выступает против кураторов-диктаторов. Впрочем, кураторы "Чрезвычайных и полномочных" Елена Сорокина и Йелле Баувхейс играют в демократию: предлагают художникам устанавливать свои законы на территории искусства, а выставочный зал на неделю был отдан в распоряжение хореографа Анны Абалихиной — в ее итоговом перформансе целая орава танцовщиков маршировала наподобие советских физкультурников между работами, изображая "орнамент масс".
Отправная точка выставки — "Книга декретов" Дмитрия Александровича Пригова: машинописный самиздатовский сборник "декретов" — о звере, о воздухе, о близости, о черном — за подписью "председателя Д. Пригова". Изданные в душноватой застойной Москве 1977 года и иронически отсылающие к романтической эпохе художнического комиссарства в первые годы революции, "декреты" поэта-художника с их пустыми страницами погружают зрителя-адресата в атмосферу обэриутского абсурда: советский бюрократический новояз, сколько бы он ни претендовал на всеохватность, терпит поражение перед лицом ускользающего мира, неподвластного любым языкам, и только стремящаяся умолкнуть поэзия вправе мечтать об адекватном предмету говорении. "Книга декретов" относится к счастливой эпохе, когда неофициальное искусство, свободное от советской идеологии, художественного рынка и кураторского диктата, и так ощущало себя полновластным законодателем на территории искусства.
Судя по выставке, это счастливое чувство сегодня никому не знакомо. Конечно, Юрий Альберт, разворачивающий свою картину лицом к стене и заставляющий Stedelijk Museum Bureau Amsterdam, пока длится московская выставка, точно так же развернуть лицом к стене работу Альфредо Хаара в амстердамском зале, самоуправствует. Но самоуправствует в рамках дозволенного. Вначале, кстати, речь шла о том, что Альберт повернет лицом к стене рисунок Бориса Эндера в основной экспозиции Стеделейка, однако из-за некоторых бюрократических осложнений пришлось удовлетвориться разрешенной провокацией на экспериментальной площадке музея. Словом, власть художника сегодня, при жесткой кураторской диктатуре, так же условна, как условно выставочное пространство. По крайней мере, на благополучном "бывшем Западе", где можно, особо не опасаясь последствий, собирать "Новый всемирный саммит" организаций, считающихся террористическими, как делает Йонас Сталь, но как только "Саммит" переносится в Коччи, на первую индийскую биеннале современного искусства, начинаются проблемы с полицией. И возможно, обращение к политике для многих вынужденная необходимость, связанная не только и не столько с тем, что кураторы и грантодатели любят задавать политические темы, сколько с потребностью в психологической компенсации: политическое высказывание дарит художнику сознание общественной значимости и самостоятельности в условиях институциональной несвободы.
По-настоящему свободны, кажется, лишь стрит-артисты. Конечно, Тима Радя попал в сети кураторов с фотографией акции-интервенции "Без лишних слов". Но ведь колоссальные буквы лозунгов "нападай" и "защищайся", описывающих законы капитализма, остались — хотя бы на какое-то время — на стенах социалистического общежития, то есть на ребрах жилых домов брежневского времени в Екатеринбурге, а значит, художнику и его произведению все же удалось улизнуть из пространства условности. Остальные участники выставки как будто дружно согласились, что искусство, когда-то бывшее Библией для неграмотных, сегодня должно служить политинформацией для равнодушных.
Политинформация может принимать самые разные формы: газетной статьи о государственном сексизме в Белоруссии (Марина Напрушкина), материалов для лекции о колониальных стереотипах относительно Кавказа (Таус Махачева), воображаемой переписки настоящего с прошлым, рисующей положение сексуальных меньшинств в России (Евгений Фикс), псевдодокументального исследования "террористического синдрома" (Арнаут Мик), активистского дизайна в пользу WikiLeaks (Metahaven), хроники войны активизма с джентрификацией на примере Гостиного двора в Киеве (Никита Кадан и Александр Бурлака), зонгшпиля в брехтовском духе ("Что делать?"). Иногда это очень сильные работы, как "колониальные" абстракции Виллема де Роя, "полифоническая фреска" Николая Олейникова, заставляющего вступать в нравоучительную беседу героев советских фильмов, или апокалиптико-экологическое видео "Весна" Гульнары Касмалиевой и Муратбека Джумалиева, отправляющих Бишкекский филармонический оркестр играть Вивальди на колоссальную помойку на окраине киргизской столицы. Но невозможно избавиться от ощущения, что роза в оцеплении "полицейской ленты" Иржи Кованды принесена на могилу свободного искусства, которое само выбирало, заниматься ему политикой или нет, и возложена от имени искусства, дождавшегося того, что политика занялась им вплотную.