Петер Штайн—театральная икона: ему 71 год, и он, вероятно, последний режиссер психологического театра в Европе. Славу ему принес знаменитый в 70-е годы на всю Европу самодеятельный театр берлинского Свободного университета под названием «Шаубюне»: актеры в этом театре участвовали в создании пьесы наравне с режиссером, репертуар выбирали коллегиально, все в театре—от уборщицы до примы—получали равную зарплату. Театр гремел своими постановками: «Пер Гюнт» Ибсена (1971), «Дачники» Горького (1974) и, наконец, эпохальная «Орестея» Эсхила, показанная на Берлинских театральных встречах 1982 года. Тогда же появляются «Три сестры» и «Вишневый сад»—до сих пор непревзойденные интерпретации Чехова на Западе.
Однако мода на психологический театр постепенно сменилась другими веяниями: к началу 90-х Штайн, уже патриарх немецкого театра, оказался в духовном одиночестве. Слово «психологический театр» сегодня в Германии не ругательное, конечно, но его произносят со снисходительным сочувствием: мол, бывает и такое… Между тем Штайн, вместо того чтобы замкнуться, осуществил грандиозный проект—20-часовую постановку «Фауста» Гете в 2000 году в Ганновере. Постановка произвела фурор: впервые в мировой практике гетевский «Фауст» был поставлен без сокращений, без единой купюры. Спектакль расколол общество и критиков. Одни считали, что 21-часовое зрелище, получившееся в результате, оказалось вымученным и безликим, все силы ушли в дизайн и промоушн и спектакль не спасло даже участие известных актеров. Другие, напротив, утверждали, что «Фауст»—вершина художественной карьеры Штайна.
В Москву Штайн привез лишь осколок, вариацию на темы своего главного детища—камерный моноспектакль «Фауст-Фантазия», в котором он сам играет главную роль.
«Фауст-Фантазия»—моноспектакль, его полная версия идет чуть ли не сутки. Считается, что сегодняшняя публика не способна выдержать такое испытание?
В Берлине, где я показывал полную версию, спектакль шел три дня: критики не выдерживали, а публика смотрела! И аплодировала: люди приезжали из других городов, снимали номера в отеле. Моя главная задача была—дать зрителю не сжатую версию, а подлинного «Фауста».
В XIX веке «Фауст» Гете для России был своего рода иконой—вкуса, масштабности. Из-за него люди ссорились и даже стрелялись. Что сегодняшним людям до Гете? Вам не кажется, что люди страшно далеки от высоких сомнений и помыслов Фауста?
Я должен вам сказать, что Гете—это не только литература и не только театр. Это прежде всего язык. Понимаете, немецкий язык далеко не так мелодичен, как русский, и петь на нем намного труднее. Гете—исключение, у него немецкий язык становится музыкальным, чувственным и притягательным. Это очень интересный эффект: получается, что Гете как бы открыл секрет немецкого языка, разгадал его шифр. На спектакли ведь порой приходит публика, которая не знает текста Гете. И еще и по этой причине большой спектакль сделан так, что в нем важны не режиссерские экзерсисы, а классический текст. Это чуть ли не главная задача моя—представить текст. Я ставлю Гете вот уже 35 лет, и я должен без самодовольства сказать, что на сегодняшний день я, возможно, лучший интерпретатор Гете в Германии.
Но то, что я покажу в России,—это не спектакль. Это концерт, мелодрама. Композитор Артур Аннеччино, написавший музыку к главному спектаклю, сделал из нее концертную сюиту, предназначенную для голоса и фортепиано. «Фауст-Фантазия»—это концерт для голоса и фортепиано. В самом начале исполняется ряд тем, которые имеют отношение к партитуре «Фауста», в то время как я исполняю монолог Фауста. Затем играется другой кусок, и я исполню монолог Мефистофеля. Потом история становится все сложнее—Вальпургиева ночь, любовь Фауста и Маргариты, трагический финал.
У нас лет 20 назад была иллюзия, что бизнес будет поддерживать искусство. Сегодня эта иллюзия рассеялась: бизнес не поддерживает авторский театр, не рискует с экспериментами, особенно если спектакли злободневные и острополитичные. В результате многие молодые театры в России сегодня едва выживают, а главная надежда—на помощь государства…
Знаете, я здесь гость и рассуждать о политике не имею права. Но могу сказать следующее. Я наблюдаю за развитием русского театра начиная с 1975 года. Театр переживал разные времена, но всегда старался быть на плаву. Вот мои личные наблюдения: в начале 90-х да, ваши театры были нищими. Но они продолжали работать. Не знаю, с чьей помощью, мафии или государства, но они работали—это главное. В Германии, к примеру, во время событий начала 70-х вокруг Западного Берлина прекратили свою работу сразу три основных театра. Хотя щекотливый момент, бесспорно, присутствует—если молодые театры будет поддерживать государство, то они уже не будут так острополитичны и свободны в своем искусстве. Тогда насколько это необходимо? Финансовая поддержка должна осуществляться, но в разумных пределах, не ограничивая свободу театра. А достичь такого равновесия тяжелее всего.
Актер Евгений Миронов рассказал нам, что вы огорошили его просьбой отвести вас в самый отвязный клуб Москвы на танцпол. Зачем?
Когда мы с Евгением работали над «Гамлетом» (постановка Петера Штайна была осуществлена в Москве в 1998 году), я действительно попросил его об этом. Он был растерян, но тем не менее он отвел меня в клуб. Евгений потом рассказывал, что очень боялся за меня. Но мне перед спектаклем важно было понять, как отдыхают русские. Ведь в постановке важен не только текст, но и достоверность. В нынешний приезд я также попросил Евгения отвести меня на дискотеку... Как это для чего? А как же Вальпургиева ночь в «Фаусте»?.. Шабаш ведьм—та же дискотека. Сегодняшние интерпретации режиссеров, на свой лад осовременивающие классику, не очень радуют меня. На деле такие постановки оказываются плоскими, лишенными глубины. В классическом же «Фаусте» все есть: нужно только видеть это с поправкой на наше время. Ведь вечность—это и есть современность.