Лифт дальше не идет/ Дмитрий Губин, № 36
Пора самим шевелиться
В сложившейся ситуации вижу только плюсы. Потому что «когда всем понятно, где эти эскалаторы находятся и на какой конкретно этаж возносят», остается только выбрать эскалатор поближе, влезть на первую ступеньку, а дальше можно расслабиться. А в современной России для успеха необходимо задействовать все эскалаторы одновременно: и знания получать, и зарабатывать учиться, и связи приобретать. Нужно становиться разносторонне развитой личностью. А советский конвейер по производству тупых чиновников и вялой интеллигенции уже в прошлом. Смените место проживания (как делают сотни тысяч наших соотечественников), научитесь зарабатывать, начните же уже работать над собой, черт побери! Ваша беда в том, что вас не интересует «карьерная лестница», вы ждете «социальный лифт». Еще бы, по лестнице идти надо! Это ж ноги переставлять, напрягаться… Действительно, какая несправедливость!
Алексей Грибанов
Стихи о российском паспорте/ Дмитрий Быков, № 35
Лицо без гражданства
Я русская, родилась и всю жизнь прожила в России. Есть и диплом, и трудовая с 1986 года, все прописки российские. В 2003-м пришлось менять паспорт СССР на российский. Вклейку о гражданстве вырвали и сказали, что мне надо через суд или ОВИР доказывать свое российское гражданство.
А все дело в том, что на 6 февраля 1992 года у меня не было прописки в паспорте. Есть такой закон, по которому гражданами России автоматически становились все, имеющие прописку в России на 06.02.92. Такая простенькая амнистия. Какая морда это придумала?! «Эстонцы» и «белорусы», прописанные в общаге, никаких проблем не имели. А у знакомого блокадника чуть инфаркт не случился: он от жены выписался, а у новой пассии на ту дату еще не прописался. Послали его в суд.
Стоишь в очередях в ОВИРе по 2—3 часа в компании явно не россиян, а на приеме тебя обзывают ЛБГ—Лицо Без Гражданства. Все, слава богу, хорошо закончилось после 8 месяцев ожиданий и обращения к папиному другу юности из МВД (он всего-то ускорил процесс). Я бы первая на баррикады пошла с криками «Россия—чемпион!» А теперь вот как доверие восстанавливать, ну, не миллионам, а уж сотням тысяч, точно?
Лариса
Зал для умных/ Андрей Архангельский, № 36
Умных много
В Германии есть такие залы, где показывается арт-хаус. Например, в Ганновере есть три таких зала. Эти залы почти всегда полны зрителями. Если приходить к началу демонстрации, тогда бывает риск не попасть. В одном таком зале обыкновенно показываются старые классические фильмы, но также бывают и современные фильмы (как, например, была демонстрация всех фильмов Валерия Огородникова, которые тогда, примерное 10 лет назад, были). В двух других залах показываются новые фильмы.
Rudi_N
Тщательнее надо!
На статью Леонида Максименкова «Свободно конвертируемые документы» (№ 29)
Леонид Максименков поднял важные вопросы—о доступности архивов и о публикации архивных документов в России и на Западе, о том, насколько непрозрачна эта практика, и о том, что процесс этот сильно коммерциализирован. Все зациклено на западном издательстве и российском архивном начальстве, извлекающих, видимо, выгоду из подобных совместных проектов.
В качестве мишени и повода к его грустным размышлениям стала вышедшая в прошлом году в издательстве Йельского университета в серии «Анналы коммунизма» книга «Советская культура и власть. История в документах, 1917—1953», одним из редакторов которой я являлся. Книга эта представляет собой адаптацию для англоязычного читателя другого издания—вышедшей в России в 1999 году широко известной книги «Власть и художественная интеллигенция» под редакцией двух больших архивных чиновников Андрея Артизова и Олега Наумова.
Когда в американском издании говорится об «эксклюзивности и уникальной недоступности» публикуемых документов (над чем так иронизирует г-н Максименков), то имеется в виду, конечно, их недоступность и эксклюзивность для англоязычного читателя, а вовсе не для специалиста-историка России, который знаком с их оригинальной публикацией.
Следует помнить, что речь идет о документах, а не об оригинальных текстах, которые были открыты теми, кто работал в архивах (подчеркиваю: не «с архивами», но именно «в архивах»), то есть делал это по долгу службы, получая за это зарплату и имея соответствующий доступ (а часто и монополию!). Почему эти люди не подняли вопроса о присвоении их трудов их начальниками в 1999 году, не мне судить, но обвинять американских редакторов в том, что они не указали имен (неизвестных им!) «первооткрывателей» документов, которые не указаны в русском издании,—просто нелепо.
Меня также поразил следующий пассаж: «Лично мне неприятно, что мой труд узурпируют неведомые и незнакомые мне господа Кларк—Добренко—Артизов—Наумов». Были ли господа Артизов и Наумов незнакомы
г-ну Максименкову, не мне судить. Если ему как специалисту по истории сталинской культуры «неведомы» имена Катерины Кларк—автора книг, на которые ссылается любой историк и специалист по сталинской культуре на Западе,—и меня, грешного, автора и редактора 15 книг по истории сталинской культуры, литературы и кино, то это наводит на грустные размышления о том, в каком изолированном мире живут наши архивисты. Мне, к примеру, имена Максименкова и Бабиченко «ведомы». У меня на полках стоят их книги. Я на них часто ссылаюсь. Вот г-н Максименков пишет о редактированном нами американском издании, что помимо неблагодарного отсутствия ссылок на него самого «в йельском томе полностью отсутствуют ссылки на хрестоматийный сборник переписки М А. Шолохова и И В. Сталина «Писатель и вождь» (1997)». Что тут скажешь?!
Документы г-н Максименков читает внимательно. А вот книги, видимо, не очень: ссылки на самого г-на Максименкова, причем и на его книгу, и на статью, и на шолоховский том, подготовленный Муриным, в американском издании имеются. Если бы г-н Максименков дошел до страниц 481—482, где и расположены соответствующие сноски, он без труда их обнаружил бы.
ЕВГЕНИЙ ДОБРЕНКО, профессор Шеффилдского университета (Великобритания)