«Папа, мы на войну едем?»—спросил четырехлетний Георгий своего отца Вадима Цховребова по дороге из Владикавказа в Цхинвали. Шел конец июня, семья Цховребовых совершала традиционный для многих зажиточных южных осетин сезонный переезд из Северной Осетии на родину. Вадим еле удержался от того, чтобы грубо нарушить обычаи, надавав глаголющему «всякую фигню» младенцу по устам:
—И потом, он до этого ни разу не говорил слова «война»—я отец, я отвечаю!
Истина Вадиму—как и всем людям Цхинвали, не покинувшим город перед войной (Георгия Цховребова, слава богу, вместе со многими здешними детьми и их мамами успели эвакуировать в тот же Владикавказ, по-здешнему—Владик),—в полной мере открылась через полтора месяца. С первым залпом грузинских «Градов» и тем, что произошло с городом и людьми после него. Соседей Цховребова по улице Кутузова спасла как раз зажиточность Вадима; в пересчете на потребности жизни под обстрелом—это хорошо забетонированный обустроенный подвал и запасы еды-питья в нем. Хватило подвала на 35 человек: женщины и старики («эти круглосуточно»), молодежь и просто мужчины («чуть отдохнуть, перевязаться, кому надо, и наверх, стрелять»).
—Зато когда я сына сейчас в Цхинвали вез, Георгий ничего такого не сказал. Значит, теперь будет мир,—уверен Вадим.
По ночам в Цхинвали постреливают довольно активно—то там, то тут. Как уверяют власти Южной Осетии, очередями патрули шугают мародеров, пытающихся пролезть в открывшиеся магазины и ларьки (смельчаков-торговцев на весь город пока не более десятка). Утром выясняешь, что в зоне стрельбы автоматных гильз навалом, а вот работающего магазина либо ларька—ни одного. В нерабочих же через разбитые стекла уже больше трех недель наблюдается натюрморт из серии «все украдено до нас».
Но в целом—мир, да. Значит, пора посмотреть, чего он здесь будет стоить.
* * *
Валентина и Фатима—подруги и соседки по цхинвальской улице Коблова. Улица в городе, помимо прочего, знаменита тем, что именно на ней живет президент Эдуард Кокойты. Дом главы ЮО посекло не сильно—в отличие от остальных жилищ.
—Есть четыре степени повреждений, официально: легкая, средняя, тяжелая и… ну, когда дома больше нет,—объясняет мэр Цхинвали Роберт Гулиев, которого Валентина и Фатима отловили в доме правительства. Если бы у подруг-соседок просто вышибло стекла, то это была бы степень легкая. С ней, конечно, можно подождать, пока до тебя очередь с формальностями дойдет (мэр Гулиев: «Наша межведомственная комиссия должна сформировать оценочную комиссию, та—после своей работы—передаст все бумаги федеральной комиссии, которая в конце концов в каждом конкретном случае определяется по деньгам на восстановление»). А лучше—как обычно народ в легкой степени делает—пойти на Привокзальную площадь, где развернулись стекольщики, купить у них товар («Где-то в полтора раза дороже, чем во Владике»,—оценивают покупатели, но платят) и поправить все самим.
Но у Валентины и Фатимы рамы вырвало с корнем взрывной волной. И еще крышу посекло. Это уже средняя степень.
—И две недели как войны нет, а к нам еще никто не пришел,—жалуются они.—И к соседям с других улиц тоже никто.
—С оконными рамами обращаться пока проблематично,—говорит им Гулиев.—Еще не выработан механизм оценки, как и по всему остальному. Оценим в самое ближайшее время.
—Когда—через месяц, полтора?
—Вы что месяц? Нам никто таких сроков не дает. Меньше, меньше,—обнадеживает Роберт.—Идите в горисполком, пишите заявления на мое имя. И обязательно с телефонами контактными.
—Так телефоны не работают.
—Так заработают,—опять обнадеживает мэр.—Вы вообще поймите: нам нужно минимум 200 человек для того, чтобы разгрузить и распределить гуманитарную помощь. Чтобы 50 тонн, поступающие в Цхинвали каждый день, не стояли и не ждали разгрузки. Этих людей у меня нет. И еще у меня нет спецтехники типа подъемных автокранов—тоже для разгрузки крупных грузов и еще для расчистки поврежденных строений; а их нужно минимум пять. Вы же все в Цхинвали живете, все помните—как мы 18 лет кричали в сторону севера, умоляли: «Обратите на нас внимание!». Обратили наконец-то, все нам шлют, а ни людей для разгрузки, ни мощностей нету. Ни для чего нету.
Парадокс, да: автомат из схрона откопать, чтобы в ожидании подмоги из России успешно отстреливаться от грузин—это пожалуйста, это к цхинвальцам. Заняться же разгрузкой гуманитарной помощи для самих себя… Нет, такие цхинвальцы тоже есть, но готовых к подобному труду на благо общества тут гораздо меньше, нежели к обороне. То ли менталитет, то ли еще что.
—Неинтересно ему жить, нашему горожанину. Аморфное у него состояние за эти 18 лет сложилось,—растолковывает главный горожанин Цхинвали Гулиев.—Плюнул он на всех за эти годы—и на республику Южная Осетия, и на Россию. Даже если вокруг грязно и в его доме пробитая крыша потечет—ему легче сняться с места и во Владикавказ уехать.
—Вот и я думаю, уезжать или нет,—говорит Фатима.—Мне есть куда во Владике. Только обидно, что всю войну здесь просидела—и теперь бежать?
—А у меня повреждено 800 частных домов и две трети жилого фонда, принадлежащего городу—по-простому, блочные многоэтажки. Куда мне бежать?—спрашивает Гулиев.
«Встретились, поговорили»—кажется, про это у Довлатова?
* * *
Тело главного санитарного врача ЮО Марины Кочиевой оживленно говорит по телефону. Официально Марина мертва уже более двух недель. В первый день боев она попыталась прорваться в кавалькаде легковушек к Владикавказу; часть кавалькады проехала, остальных отрезали грузины; машину Марины пожгли вместе с ее документами, сама до того успела выбраться и схорониться в кювете, потом—в ближайшую «зеленку». Те, кто во Владикавказ прорвался, внесли Марину Кочиеву в списки достоверно известных погибших—где она, собственно, и пребывает до сих пор.
—Короче, ничего интересного,—отмахивается Марина. Гораздо интереснее то, о чем она по телефону с властями говорит: республиканскую санэпидстанцию под шумок не включили в первую очередь на восстановление. Больницу включили (еще бы нет, там дыра на дыре), а хозяйство Кочиевой—нет. А вторая очередь—это «на период с 2009-го по 2011-й», в лучших традициях. При том что повреждения—«работать можно, но ближе к тяжелым». К тому же еще полгода назад Марина договорилась с российским коллегой Геннадием Онищенко на поставку оборудования—диагностика, анализаторы и прочее. Оборудование новенькое и очень полезное—учитывая, что за Цхинвали мертвый скот только-только начали прибирать. И водозабор особого присмотра требует: в городской резервуар попал снаряд, там только примериваются, как все исправить. И торговлю—пусть десять магазинов и ларьков, но уже сейчас надо контролировать: холодильники мало где уцелели, подцепить по здешней жаре желудочно-кишечное на скоропортящихся (неделя как привозят)—раз плюнуть.
—И вообще, вы хорошо себе представляете, что такое эпидемиологическая обстановка после войны?—спрашивает Марина одновременно телефонного собеседника и корреспондента «Огонька». Корреспондент понял хорошо, на том конце трубки—вроде бы тоже. Осталось закрепить это понимание в бумагах; на момент отъезда из Цхинвали—пока не срослось.
* * *
—Медикаментами мы обеспечены на 100 процентов, продовольствием—учитывая гуманитарку—более чем на сто,—докладывает министр здравоохранения и социального развития Нугзар Габараев. Виноват, и о. министра: две недели назад Эдуард Кокойты распустил южноосетинский кабмин за неудовлетворительную работу. После чего почти все уволенные министры вошли в новую структуру—чрезвычайный комитет (ЧК, так точно). А сам Габараев—в отсутствие президента—ведет заседания по социальным вопросам. Журналистов в зал заседаний не пускают; судя по шуму, гаму и диким крикам, доносящимся из зала—и это при том, что у каждого чекиста пистолет за поясом,—там отнюдь не скучно.
—Как защищаем помощь от воровства? Есть комитет по контролю, есть депутаты—их восемь от Цхинвали. Ходят, проверяют, контролируют все,—говорит Габараев.—Плюс УБЭП, прокуратура и так далее, кому положено. Могут быть нарушения? Всегда бывают. Получил на работе соцпакет и на улице гуманитарку—да ради бога. Взял два одеяла вместо одного—пожалуйста. Может, он мерзляк или у него аппетит выше—что его, к стенке ставить? Но чтобы систематически нарушать—так не было и не будет. Берем цифру с таможни, сколько в республику вошло какого груза. Берем в республике цифру, сколько зашло на склады. Наконец, берем цифру, сколько со складов чего и куда ушло. После этого воровать очень трудно…
—Где вы видели гуманитарные продукты в продаже?—настораживается мэр Цхинвали Роберт Гулиев. Перечисляю, где и какие продукты—тех же партий, что привезены из двух российских регионов.
—На миллион процентов уверен, что это из довоенных остатков,—не верит мэр.—В первые два дня мои братья пригнали сюда из Владика восемь КамАЗов гуманитарки: тушенка, сгущенка, генераторы, ГСМ. Без всяких согласований, без учета, но я знаю, как это все здесь распределялось. Уверяю, что не за деньги. А тем более сейчас, когда совсем не такая у нас хреновая ситуация, чтобы кому-то этим святым делом торговать.
—Такого объема помощи еще никогда не было, и нам тяжело все это усваивать,—констатирует Нугзар Габараев.—Три тысячи тонн одного продовольствия. За год не съедим, говорите? Я не сторонник длительного гуманитарного обеспечения—оно развращает. Деньги надо зарабатывать. Человек не должен быть альфонсом—это разрушает экономику. Голодных на улицах видели? Нет? И я не видел,—заочно отвечает Габараев жителям Цхинвали, жалующимся на то, что гуманитарку им за все это время привезли лишь раз.—У нас вообще уровень жизни выше, чем в Грузии—хоть в Тбилиси, хоть в Гори…
Про столицу Грузии Габараев—уроженец тбилисской Нахаловки—порассказать может «не хуже любого нынешнего грузина».
—А про Гори наши солдаты рассказали, что со второго дня там грузины в очереди за продуктами пошли; дома у людей никаких запасов не было—говорит о чем-то? А у нас—пять дней войны в подвалах просидели, потом еще столько же, пока гуманитарка пришла. Десять дней на своих запасах в чрезвычайной ситуации! В прошлом году такой урожай был яблок—местный завод по 60 копеек за кило принимал. Нигде в мире таких цен нет, и все довольны!
«Все довольны»—в общем, правильно сказано, если без нюансов брать. Обстрелов нет, с едой—по минимуму «тушенка-сгущенка-макароны-чай»—тоже без проблем; в крайнем случае эмчеэсы из полевой кухни накормят. Хлеб—по две булки в руки на комбинате бесплатно; вода—с доставкой на дом; газ шел из Тбилиси, будет не скоро, если вообще состоится; потому—газовые баллоны, тоже задарма, но надо большую очередь стоять. Говорят, такой полувоенный коммунизм до середины сентября продлится, пока людям пенсии-зарплаты не выплатят. С задолженностями за июль и август, как без этого.
—Вот разве что в больнице плановый прием мы прекратили,—говорит Габараев.—Пока в больнице 100 коек срочной помощи. Ранения, травмы, ушибы—по гуманитарке, остальные лекарства пока раздаем бесплатно в государственных аптеках. Понятно, что с меня прокурор спросит, почему я лекарства бесплатно раздаю, но как-нибудь договоримся…
Корреспондент свидетельствует: бесплатный анальгин в Цхинвали—это реальность, в виде четырех таблеток на руки («Надо будет—еще придете, дадим»). А, допустим, сальбутамол от астмы—простейший, российский,—это уже в другую аптеку, к частникам. Он там есть и стоит под сотню; в два раза больше, чем в Москве. Издержки коммунизма, не иначе.
* * *
Строят тут пока тоже без денег—либо напрямую федералы, либо местные власти договариваются в счет тех 10 миллиардов рублей, которые уже выделил президент Медведев. Выделил, но пока—как говорят в доме правительства—деньги на счета не пришли.
—Президент поставил жесткую задачу: с 1 сентября все обучаются здесь, на месте,—доводит директиву главный по ЧК.—Все школы не восстановим? Ничего, уплотнимся. Вчера в медучилище начали ремонт, хоть мы еще договор не заключили—под мое джентльменское слово, данное военным строителям. Народ профессиональный, шустрый, быстрый.
Большинство порушенных объектов, затянутых зеленой сеткой с лейблом «Спецстрой России», всю последнюю неделю очищали от мусора и осколков. Студенты музыкального и художественного училищ уже собираются во Владик: ближайший год им учиться там. Их педагогам путь еще дальше, вплоть до Москвы—на повышение квалификации, договоренность с Минкультуры уже есть.
У республиканской больницы—оживление: одновременно приехали строители с материалом и люди из Центроспаса (бивуак МЧС находится на территории клиники). Последние привезли сюда двух грузинских стариков из села Кехви. Семейная пара, Екатерина и Давид Касрадзе; обоим около 80. «В последнюю неделю целых три десятка их отыскали, именно старых,—говорит центроспасовский водитель Юра.—Кто в кукурузе прячется, кто в сараях за разбитыми домами». Кто-то из осетинских врачей-женщин гневно обращается к старикам по-грузински; двое других увещевают коллегу—на том же языке.
—У меня мама грузинка,—чуть смущена знанием языка Майя Кокова, одна из увещевающих.—Она им кричит: «Почему у вас плохие дети такие, что с собой в Грузию не забрали?» А мы ей: «Успокойся, не видишь, кто перед тобой? Может, у них дети где-нибудь в Тбилиси живут и думают, что они умерли».
Так и вышло: дочь Жужуна в столице Грузии работает, ничего про стариков не знала.
—Мы не делим людей на национальности. Мы их делим на сторонников и противников нашей республики,—подчеркивает Нугзар Габараев.—Вернутся сюда здешние грузины, не переживайте. Испокон веку вместе жили и дальше жить будем. «Вряд ли их беженцы могут вернуться»—это было сказано президентом Кокойты в том смысле, что если дом у человека разрушен, то вернуться сюда ему будет проблематично. Если не противник—окажем помощь, поставим в первоочередные на жилье. Как всех, у кого дома разрушены.
—Возможность возвращения грузинских беженцев сюда—преждевременный вопрос,—говорит Давид Санакоев, южноосетинский уполномоченный по правам человека. Тяжело говорит.—Давайте дождемся времени, когда люди просто в глаза смотреть друг другу будут после всего этого нормально. Не то что жить вместе.
В тот же вечер семью Касрадзе отправили через миротворцев на грузинскую сторону. Как и прежних стариков из найденных—сразу, без проволочек. Более 80 менее пожилых грузин (по данным на начало недели) оставались в СИЗО—не под замками в камерах, но за забором; «чтобы их наши не порвали». Силами Санакоева их постепенно меняют на осетинских заложников.
—Ничего о процессе обмена не расскажу. Я расскажу, вы напишете, что-то испортится в процессе, вас найдут, мне же потом придется выкупать,—объясняет омбудсмен Санакоев. Если и шутит, то, скорее всего, про выкуп: откуда тут деньги на такие излишества?
—Больницу будут отстраивать коллеги из Санкт-Петербурга. А на месте грузинского села Тамарашени силами правительства Москвы на московские деньги будет построен цхинвальский микрорайон «Московский»,—торжественно объявляет Нугзар Габараев.—В грузинских селах и так все разрушено.
—Кем?
—Нами, в ходе военных действий: оттуда стреляли по нам. Оставлять эти разрушения так нельзя—чисто по санитарно-эпидемиологическим соображениям.
—Грузинские беженцы тоже смогут претендовать на бесплатные квартиры?
—Смогут,—уверен Нугзар.—Все смогут, кто тут жил и с нами не воевал. К тому времени разберутся, кто воевал, кто нет.
Так и запишем: возвращение мирных грузинских беженцев—к окончанию строительства микрорайона «Московский».
* * *
—Вам пора освобождать номер: ждем соседей в жильцы,—вежливо сообщает Мадина, администратор гостиницы «Алан» (тоже объект Спецстроя, такая же зеленая сетка, до сих пор разбираются с мусором). Первые осетинские беженцы—те, у кого в Цхинвали жилища пострадали в тяжелой степени и «ну, когда дома больше нет»,—на этой неделе вселились в «Алан». Точнее, в неповрежденные его номера, которых мало. Остальные проведут зиму в палаточных лагерях от МЧС; там, по словам мэра Роберта Гулиева, будет 6 тысяч мест, «на всех хватит с запасом». За это, конечно, федералам спасибо. Но вот кто проведет зиму в раздолбанном, но отеле, а кто по новеньким, но палаткам—опять-таки решат разнообразные комиссии. Учитывая, что зима в Цхинвали весьма и весьма неприятна не столько градусом ниже нуля, сколько пронизывающим ветром с гор, опять-таки надо будет сказать «спасибо» уже местным властям, если в борьбе за теплые (в прямом смысле) места здесь обойдется без применения предметов, еще толком не уложенных обратно в схроны. Шесть тысяч жителей—пятая часть списочного Цхинвали, в нынешней реальности—почти треть; не дай бог что—дестабилизация начнется с них, и ни на каких грузин не попеняешь.
А они, эти бывшие беженцы и просто местные люди, тут нужны со всех точек зрения. И работать на восстановлении надо, и обучаться на местах, и вообще—политика. Потому что тот, у кого есть квартира (работа, родня, добрые знакомые со свободными метрами—нужное подчеркнуть) во Владикавказе, этой зимой точно выберет Владикавказ. Но Россия обещает помогать, сколько бы в Цхинвали и окрестностях жителей ни осталось. Летом (бывшим, мирным) их обычно под 80 тысяч—сезон, уборка фруктов; сейчас, говорят, 28. Тоже немало.