У Тамерлана Дзудцова—министра культуры Южной Осетии и главного режиссера Цхинвальского драматического театра—служат 130 человек. Вернее, служили. До этой войны.
—Про 60 человек знаю: кто в подвалах пересидел, кто на улицах был с оружием, кто в Северную Осетию с беженцами уехал и сюда потом вернулся,—подсчитывает Дзудцов.—С остальными непонятно.
В списках беженцев люди Тамерлана не значатся (что ни о чем не говорит; хаос первых дней конфликта, на Владикавказ через Рокский туннель бежали все, кто не сидел в подвалах и не воевал). Среди опознанных—то есть похороненных официально—их тоже нет. А тех цхинвальцев, кого хоронили между обстрелами—не на кладбищах, а где удалось, вплоть до собственных огородов,—еще описывать и перезахоранивать не начали; тут бы с незахороненными управиться, говорят в Цхинвали.
На улице Джиоева, бывшая Ленина, у школы—группа ребят в камуфляже: осетинское ополчение. Успокаивают женщин, только что решившихся выйти на свет из школьного подвала—их пятеро, в подвале еще 20; сутки уже, как окончательно ушли грузины и вошли федералы. Но не выходят, боятся.
—Эти, которые вышли, хотят уехать во Владикавказ,—показывает ополченец.—Мы им говорим, что грузин больше нет. Но они не верят. Говорят, что те вновь придут и начнут убивать…
—Нас с учений прямо сорвали, даже не сказали, куда идем,—говорит танкист лейтенант Владимир. Танков в его подразделении было семь, но один сломался, а на другом не оказалось боекомплекта—остался на базе в Джаве, стоит целехонький; на нем Владимир и его люди сидят.
—Итого у нас пять танков в распоряжении. А нам сразу в город приказали,—продолжает он. «Город»—понятно, Цхинвали.—По слухам, там грузин не должно было быть уже…
Слухи—это, конечно, самое то для военных операций. Когда пятерка Владимира вошла в город, грузины сожгли сразу четыре машины; одну с экипажем.
—Пятый танк расстрелял по ним весь боекомплект. Все, кто жив, за это время выбрались и стали к бункеру миротворцев пробираться. А потом вот этот,—Владимир показывает на чумазого паренька, набивающего патронами автоматный рожок,—вскочил в танк. Сам, один. И поехал давить этих, пока горючее не кончилось. Потом через нижний люк выбрался—и бегом к нам в бункер. Ну чем не герой?
Чумазый не ответил. Он вообще за все время ни разу не оторвал глаз от рожка.
В цхинвальской республиканской больнице, вернее, в том, что от нее осталось, лечат раненых. Солдат, офицеров, местное ополчение, гражданских; последних—больше всего.
—Как вам условия?—показывает главврач Нодар Кокоев раздолбанный «интерьер».—При этом почти 200 операций за трое суток. Хорошо, генератор есть и топливом-водой запастись успели.
К больнице привозят и убитых, в том числе «давних» (такими по здешней жаре называют всех, кто погиб не только что), хотя сюда нельзя ни по каким санитарным нормам. Но тут —следователи прокуратуры и многие родственники; опознают—своих ли, пришлых. На одном из убитых—обычный камуфляж, под ним—деревянный грузинский крестик, как на флаге.
—Ополченец из грузинских сел,—выносят предварительный вердикт следователи. Из какого именно села, спросить некого: везде—только старики, остальные ушли вместе с грузинскими войсками; скорее всего вернуться им власти РЮО не дадут. Вот село Никози; там теперь жителей—по пальцам руки. «Очень много коров пропало»,—жалуется пожилая женщина. Ее соседка сетует на осетин, залезших к ней в дом: «Знакомые мои, я им до всего мацони возила». Говорит, что бывшие покупатели мацони вынесли из дома всю видеотехнику. Здесь еще более или менее—учитывая, что во многих грузинских селах Южной Осетии горят дома. После боевых действий. «Никто их не выжигает, никаких чисток»,—уверяют осетины. Просто жара такая, что ли.
Тамерлан Дзудцов—министр и режиссер—до этой войны думал ставить шекспировского «Ричарда III». Теперь решил взять «Тита Андроника». Не сейчас, конечно: и репетировать негде («Из культурных объектов не тронут только памятник Коста Хетагурову»), и выжившим людям театра—как и остальным цхинвальцам—дома к зиме отстраивать надо срочно. Не говоря о том, что половина труппы невесть где. Но когда все отстроятся и про всех выяснится, в Цхинвальском драмтеатре дадут «Тита Андроника». «14 убийств, 34 трупа, 3 отрубленные руки, один отрезанный язык—таков инвентарь ужасов, наполняющих эту трагедию»; так в свое время отрекомендовал «Тита» шекспировед Аникст.
—Самая кровавая у Шекспира,—подтверждает Дзудцов.—Самая подходящая.
Фото ВАСИЛИЯ МАКСИМОВА, DAVID MDZINGRISHVILI/REUTERS, REUTERS, GLEB GARANICH/REUTERS