Шел февраль 1974 года. Я только-только приехала в Москву, поступила в заочную аспирантуру. Чтобы иметь право в ней состоять, нужно было еще и работать где-нибудь по специальности и в штате. Приезжему филологу найти место было невероятно трудно, но мне повезло устроиться в ТАСС на самую мизерную должность—литературного вычитчика. Смена длилась 13 часов через день: нужно было стоять у телетайпа, быстро прочитывать текст на ползущей ленте, исправлять ошибки, расставлять знаки препинания. И вот 12 февраля, 8 часов утра, мой первый рабочий день. И первое, что ползет ко мне из аппарата,—Указ Президиума Верховного Совета СССР о выдворении Солженицына за пределы Отечества. Стране предстоит узнать эту новость только завтра. В первый же десятиминутный перекур я выбежала из здания ТАСС, бросилась к телефону-автомату и стала звонить всем, до кого могла дозвониться. Я была страшно расстроена—раз выдворили, значит, обратного ходу нет, значит, никогда этого человека мне не увидеть, не услышать… да и вряд ли прочесть. И все же я восприняла это «выдворение» как нечто, имеющее отношение лично ко мне, ибо оно случилось в мой день рождения. Некий знак, указание, предупреждение…
Спустя 21 год, 3 января 1995 года, Александр Исаевич сам позвонил мне по домашнему телефону: «Здравствуйте, это Солженицын… Мы в Вермонте читали ваши статьи… Вы хорошо знаете московский литературный мир… У нас мало кто здесь остался… Давайте встретимся и поговорим…» Через неделю мы увиделись на той самой легендарной квартире в Козицком переулке, где перед высылкой жила его семья, где за ним круглосуточно следили, где его арестовали (ближе к вечеру 12 февраля), откуда повезли в Лефортовскую тюрьму.
3 августа 2008 года наше знакомство и тесное сотрудничество насчитывало уже 13 лет и 7 месяцев, счастливейших для меня. Это было обычное воскресенье—обычное в том смысле, что А И., как в любой другой день, работал, сидя за письменным столом, и выполнял свой всегдашний восьмичасовой «урок» (последние годы часто сетовал, что может работать только по 8, а не по 16 часов, как прежде). К вечеру работу закончил, обсудил сделанное за день с Натальей Дмитриевной—у нее был свой «урок», и ничто не предвещало грозного развития событий. Лег спать—а через час проснулся, почувствовав себя плохо: пульс, дыхание, слабость. Все время был в сознании, разговаривал, однако терял силы. Вызвали «скорую»—и доктора делали все возможное, чтобы «завести» сердце, но оно отказывалось подчиняться—и не подчинилось. Он ушел еще до полуночи.
Я узнала о случившемся ночью, сидя за компьютером: скорбная новость быстро попала в информагентства. Строки-молнии «Умер Солженицын», казалось, сожгут интернет. История с телетайпом повторилась спустя 34 года. В ночном разговоре с Натальей Дмитриевной я услышала ключевые слова: «Он всегда хотел умереть летом, а не зимой, чтобы не утруждать людей стоянием на морозе и копкой мерзлой земли… Так и случилось. Он всегда хотел умереть «от сердца», а не от долгой и продолжительной болезни, чтобы не измучить родных. Так и случилось».
Зная довольно подробно жизненный путь Солженицына, став автором его первой русской биографии (последнее событие, зафиксированное в книге, датировано 11 декабря 2007 года, 89-м днем его рождения), я не раз думала о той последней, финальной точке, которая, как это ни горько, все же наступит—рано или поздно. Эти мои мысли были болезненны, даже мучительны. Мне мерещился жестокий, полный страданий конец: возвратная онкология, длительная неподвижность, существование без речи, даже без сознания. Мне виделись исполненные злорадства газетные заголовки: погас могучий ум… автор «Архипелага» потерял дар речи… великий писатель впал в беспамятство… Это были страшилки, но они могли стать суровой и неумолимой реальностью.
То, как все произошло на самом деле, видится мне теперь, спустя день после похорон, как великое торжество справедливости. Судьба, которая послала ему много тяжелых испытаний—безотцовщину, нищету, войну, аресты, тюрьмы, лагеря, ссылку навечно, смертельную болезнь, гонения, предательство друзей, лишение Родины, изгнание, многолетнюю клевету,—не стала испытывать его под конец и была милостива к нему. Ему была явлена Божественная Справедливость, давшая санкцию на достойное завершение великого пути: весь день работал, под вечер устал и тихо ушел.
Кортеж машин, среди которых был и катафалк с телом покойного, ехал из Троице-Лыкова, где Солженицын жил с 1995 года, к зданию Российской академии наук. Какой-то отрезок пути мы двигались по улице Косыгина—того самого члена Политбюро ЦК КПСС А Н. Косыгина, который в 1974-м протестовал против выдворения писателя за границу (слишком мягкое наказание!) и настаивал на ссылке в Верхоянск, на абсолютный полюс холода, откуда не возвращаются. А сейчас по всей трассе следования, будто волшебной рукой, раздвигались дороги и постовые милиционеры отдавали бывшему зэку честь. Его привезли на площадь Гагарина, совсем близко с Калужской заставой, где в 1946-м располагался ОЛП (отдельный лагерный пункт) смешанного типа—политические и уголовные зэки строили жилые здания для начальства МГБ и МВД (А И. работал здесь учеником паркетчика). Нынче эти дома знали, что с великим Солженицыным прощаются его читатели и почитатели, среди которых есть и совсем простые люди, и весьма именитые граждане, и руководство страны.
Так была явлена великая историческая справедливость.
А потом наступило 6 августа, день похорон в Донском монастыре (место упокоения было выбрано писателем еще при жизни), где вопреки скептикам вход был без всяких списков. Люди говорили, что это милость Божия—всем, а их было море, удалось свободно войти в собор, так что семья покойного, президент страны, министры, дипломаты, простые граждане стояли вместе. И сколько было искренних, сердечных, коленопреклоненных молитв! Люди пели вместе с хором, явно радуясь отсутствию официальных речей. Могила была приготовлена в центральной части старого монастырского кладбища за алтарем храма Иоанна Лествичника, рядом с Василием Ключевским. В тот момент, когда гроб был уже опущен и могила засыпана землей, военный церемониальный оркестр исполнил музыку Бортнянского, духовный гимн России «Коль славен», с такой дивной историей. Ветеран Великой Отечественной войны Солженицын был удостоен воинских почестей и траурных залпов.
Так была явлена эстетическая справедливость, насыщена человеческая жажда Красоты и Гармонии.
… Пусть Гамлета поднимут на помост,
Как воина, четыре капитана;
Будь призван он, пример бы он явил
Высокоцарственный; а в час отхода
Пусть музыка и бранные обряды
Гремят о нем.
Фото МИХАИЛА МЕЦЕЛЯ/AP