В конце мая 24-летний русский режиссер Валерия Гай-Германика была награждена специальной премией жюри конкурса «Золотая кинокамера» 61-го Каннского фестиваля за лучший полнометражный дебют—игровой фильм «Все умрут, а я останусь». Это психологическая драма, снятая по сценарию Юрия Клавдиева и Александра Родионова (продюсер Игорь Толстунов). «Купите вина,—попросила Лера по телефону.—Или шампанского. А лучше и того, и другого». «Огонек» купил, поздравил и пообщался с самым молодым за всю историю Канна русским призером
Когда характеристика большинства коллег за глаза сводится к определению «сумасшедшая, наглая, безбашенная девка», «у нее пирсинг на губе и в носу»—именно к такому человеку и возникает подсознательное доверие.
Потому что творец и должен быть, по нашему мнению, безбашенным и отвязным, а не ласковым и пушистым. Иначе это не творец, а решето.
Гай-Германике—24 года. Она родилась в 1984-м в Москве. В 2005 году окончила независимую школу кино и ТВ INTERNEWS (профессор Марина Разбежкина): «Я не стала тратить пять лет на обучение во ВГИКе, на занятия физкультурой… Зачем мне пересматривать тонны классики, историю кино учить—меня это не лечит, не помогает понять человека. Мне проще выпить водки в подъезде с бомжом и понять, почему, какого хрена он стал бомжом».
Впервые о ней услышали в 2006 году после премьеры документального фильма «Девочки» на фестивале «Кинотеатр.doc», а на «Кинотавре» в том же 2006 году Гай-Германика получила за «Девочек» главный приз за лучший короткий метр.
…Она гуляет во дворе своего дома с двумя собаками: комнатной, маленькой и огромной овчаркой.
Глядя на Леру, понимаешь: чтобы в России стать самостоятельным и независимым художником, есть только один путь. Назовем его «отморозок с пеленок»—не знать никаких правил, ничего не бояться, идти напролом, гнуть свое, невзирая на авторитеты. Таков был Джим Мориссон, таков был Цой. Этому типу творца свойственно с детства не понимать слова «нельзя».
Мама Валерии: «Мы в детстве с ней пошли в театр и сидели где-то в шестом ряду. А Лере ничего не видно из-за спин. И она мне говорит (ей было лет шесть): «Я хочу в первый ряд». Я на нее зашикала, говорю, тише, видишь, в первом ряду занято, там люди сидят. «Так выгони их!» Громко так, отчетливо сказала».
Ее фильм «Девочки»—самый известный до последнего времени в России—о том, как треплются о жизни три девы-школьницы. Девы лишены претензий на хоть какой-то интеллектуализм, подчеркнуто типичны и незатейливы в своих желаниях. Подростково-грубы и культурно-наивны. Критика за эту бесстыдную незатейливость даже назвала героинь фильма «филиалом «Дома-2».
…В России до сих пор было два способа снимать фильмы о молодежи: либо гламурненько, красивенько, «о прямых дорогах в жизни»—как про движение «Наши»; либо подчеркнуто мрачно, подвально, с ожидаемой реакцией—«А-а-а-а? Страшно? Теперь вы знаете, какая она, правда жизни».
Германика предложила своеобразный третий путь: у нее в фильме вообще нет никаких оценок, морали, выводов. Просто девочки, мальчики. Панельные дома. Холод и фальшь Москвы.
Ваших героинь упрекают в стертости, в типичности. В них нет индивидуальности, ни одного характерного жеста или нетривиальной мысли. Все как-то… посредственно. Намеренно средне.
Ну и как вы хотите, чтобы я ответила? Для меня на первом месте—идентичность с героями, полное совпадение с реальностью. Да, мой герой—действительно не отважный, смелый, мыслящий интеллектуал. У меня—обычный герой.
А почему вас обычный человек так интересует?
А я просто других не встречала. Я не знаю другой реальности. Меня не интересует то, что вне моего поля зрения.
Гуляем.
Вот моя собака, Кальман… Со мной с 14 лет—он видел всех моих бойфрендов, ночевал на лестницах, сидел со мной в детской комнате милиции…
За что?
За всякое… Модно тогда это было… Я даже не помню—у нас компания была, мы тусили, я в школу не ходила. А это—нехорошо. Надо в школу ходить. Смотрели «Маленькую Веру»? Когда сидишь в комнате милиции, даешь показания, а рядом тоже сидит человек и дает показания. И это так странно и так стыдно рассказывать о себе при чужом…
Автор тоже ударяется в воспоминания.
«Маленькая Вера»… Первая постельная сцена в советском кино. Ну, не по-настоящему, конечно. Но все равно. В первый раз. Это был шок на всю страну.
Лера (флегматично): «Все когда-то в первый раз бывает. Ну и че?»
Как это «че»? Да вы понимаете, что это такое было для СССР!.. Кстати, ваши фильмы очень по интонации похожи на перестроечное кино о молодежи. Но так снимали фильмы взрослые люди—они сознательно стремились «показать социальное дно».
Я не воспринимаю моих героев как «социальное дно». Они для меня и есть нормальная жизнь. Я 19 лет прожила в московском спальном районе Строгино. Если бы я знала, что бывает другая жизнь, я бы снимала про это. Я не знаю другой молодежи. Если я буду придумывать, появится фальшь. А мне нравится, когда все натурально.
А зачем вам вообще захотелось это рассказать?
Просто прикольно мне кино снимать, знаете.
Но это же невеселое кино…
Ну почему… Это как посмотреть. Это очень веселое кино. Хард-корное кино. Кино должно быть как рок-концерт.
Она постоянно повторяет: «хочу быть позитивным человеком». Хочет, но не может. Она еще очень по-детски, обидчиво реагирует на кинокритиков. Обещала сжечь один киножурнал «за необъективность»—хотя сама подчеркнуто субъективна и резка.
Здесь, в России, все на сопротивлении надо делать. И меня провоцируют на борьбу. Я вот читала блоги после победы во Франции… Боже, сколько там говна на меня вылили… За что?
А там всех поливают. Такой жанр. Зачем вы это читаете?
Не знаю… Но я не понимаю, как можно тусить со мной, а потом писать про меня всякую х… Никакой нет… Нет ощущения, что мы вместе. Раздробленное общество.
И добавляет после паузы: «Это плохо».
Как и всякий молодой человек, она часто противоречит сама себе, наивна в чем-то—но в том, что касается фундаментальных ценностей, у нее очень крепкое, просто-таки звериное чутье. Она хорошо знает цену своей свободе.
Мне повезло, что появились люди, которые мне позволили не врать в кино. Другой продюсер меня бы выкинул в окно, а Толстунов (Игорь Толстунов, генпродюсер компании «Профит».—«О») дал мне свободу. У меня, наверное, из моих сверстников у единственной есть в России возможность снимать так, как я хочу.
Вы ведь выросли при капитализме. А капитализм с детства учит подстраиваться под общие вкусы, делать то, что выгодно, делать то, что покупается. И вдруг вы, неожиданно, со своим—«хочу». Откуда?
Просто я уверена в том, что делаю.
А почему в вас Толстунов поверил, как вы думаете?
А мне терять было нечего. Я была свободна. И у меня было в то время, когда я к нему пришла, уже несколько предложений от разных компаний. И я пришла к нему и закурила весь кабинет. Сбежался весь «Профит»—о боже, как!.. Она курит у него в кабинете! Он никому не разрешает!.. Я Толстунову сказала: у нас с вами один выход: либо вы мне верите и я делаю так, как знаю, или вы будете вмешиваться и все нарушите.
Откуда такая наглость?!.
Они не въехали вначале в сценарий, просили объяснить. Когда они прочли мой план, они поняли, что я отдаю себе отчет—чего я хочу.
Сидим на скамейке, пьем.
Я надеюсь, мы теперь, после победы в Канне, мое кино на «Кинотавре» продадим. Ведь про школьников уже не снимали у нас ничего лет 20—про них последний фильм был «Чучело». А я в этой теме подростковой разбираюсь на сто процентов. Потому что другие режиссеры не тусуются в подвалах. А я шарюсь везде… И мои герои—они живые, настоящие, они лучше нас с вами, понимаете? Потому что они наивные, чистые и у них есть возможность страдать—и время страдать.
Это важно? Человек должен страдать?
Человеку любовь нужна. Но у нас ведь все хотят поодиночке. А поодиночке все сдохнут. Никто не выживет один. А посмотрите—сейчас все вокруг за каждый метр своей свободы дерутся.
А разве это неправильно?
Свобода, она же, б… она не ОТ чего-то, а ДЛЯ. Нужно быть свободным для того, чтобы быть с кем-то.
А может, мы просто не умеем уважать чужую свободу?
(Резко.) Вот. Когда человек научится любить, он таких тупых вопросов не будет задавать.
Не пользуется метро. «Колокол звонит по мне, когда я езжу в метро»—такая фраза у нее. Возможно, заготовленная специально для журналистов—она ведь режиссер.
Она поражает еще вот чем. Для нее в отличие от прежних творцов не существует принципиального конфликта между светской жизнью и творчеством. Между патриотизмом и свободой. Между властью и родиной. Она любит Россию, любит обоих президентов, прошлого и нынешнего, а также Диму Билана и «вообще попсу». В ней нет этой советской непримиримости к попсе и власти. Это какой-то совершенно другой опыт, новый для России. Возможно, утопичный. Но все остальные пути уже настолько надоели и скучны, что есть надежда: вдруг она права и у нее получится? И она останется?..