Лицо Владимира ШЕВЧЕНКО в стране знают почти так же хорошо, как лица президентов: сначала президента СССР, а потом и первого президента России. Просто как руководитель протокола Владимир Николаевич был всегда рядом с Горбачевым, а позже — с Ельциным. Шевченко — классик протокольной службы: он написал книгу «Протокольная практика», с тех пор по этому изданию работают все протокольщики. Мы, журналисты, помним, что именно Шевченко ввел в оборот знаменитую фразу «Спасибо прессе!». Для кремлевских репортеров она означает: пора уходить, время съемки и вопросов закончилось
В дни накануне годовщины со дня смерти Бориса Николаевича Ельцина Шевченко с трудом нашел час для разговора с «Огоньком». Он занят подготовкой открытия памятника первому президенту России, которое состоится на Новодевичьем кладбище 23 апреля. Наш разговор о том, как восемь лет своего президентства работал Борис Николаевич, мы начали все-таки с Горбачева, ведь Шевченко был единственным близким к Михаилу Сергеевичу сотрудником, кого уже российская власть незамедлительно пригласила на работу.
Горбачев обиделся?
Я был последним, кто проводил его из Кремля. 25 декабря мы прошли вечером от его кабинета, мимо Дворца съездов, где уже веселились детские елки, к Боровицким воротам. Распрощались. Было ощущение, что какая-то значительная часть жизни кончилась и дальше каждый живет сам. А уже 30-го меня пригласил Ельцин. Мое условие вернуть команду протокольщиков было им выполнено. Обиделся ли Горбачев? Возможно, но никогда ничего мне не высказывал.
Так вы и познакомились с Ельциным?
Нет, наше знакомство состоялось много раньше. Борис Николаевич был первым секретарем Московского горкома, отправляясь с визитом в Германию, сам пришел в сувенирную кладовую ЦК отобрать подарки. Обычно этим занимались помощники, а он захотел посмотреть сам…
Первый раз слышу о такой кладовой.
Она существовала очень давно. Каждая делегация, каждый руководитель, отправлявшийся с визитом или посещавший город или предприятие, вез подарки, сувениры. Деньгами не разбрасывались: для съездов и госвизитов подарки были около 5—10 тысяч рублей, а цена сувениров—сотня-две. Понимаете, нужно было изучать, что подарить. Вместе с МИДом выясняли увлечения. Так поступали все, отсюда у Бориса Николаевича в какой-то момент оказалось 300—400 теннисных ракеток и с десяток установок для подачи мячей. Позже все это было подарено спортивным школам. Угадать с подарком было большим искусством. Чем можно удивить и порадовать английскую королеву? Перед визитом Горбачева выяснили, что издавна двор собирал фарфор. Мы обратились к ЛФЗ, бывшему Императорскому заводу. Королева была в восторге от нашего костяного фарфора. Рейгану, большому любителю лошадей, киргизские мастера сшили седло. Оно сейчас на видном месте в коллекции подарков этому американскому президенту. Когда узнали, что Ширак в юности пытался переводить Пушкина, подарили ему 30-томник. Я часто вспоминаю, как Клинтону отлили статуэтку, изображающую, как он играет на саксофоне. Ему так понравилось, что он сказал: «Володя, сяду в машину, дай мне ее в руки, а то мои разобьют». И показал на охранников.
Такая кладовая и сейчас существует.
Искусство дарить подарки…
Вот Борис Николаевич был подарочник. Всегда интересовался, всех ли одарили. А сколько раз он прямо с руки снимал часы, любые, чтобы подарить тут же!
У меня тоже есть от него часы. Не ношу—жду случая.
Сейчас подарком никого не удивишь. Когда-то нашим лидерам дарили автомобили, а мы обращались к народному искусству, к скульпторам и художникам. Добавлю, что была и есть у нас обратная кладовая, где хранятся подарки президентам.
Знаете, внешне всегда было ощущение, будто вы единственный человек, который командует президентом: ваше появление заканчивало встречи, вы иногда просто уводили Ельцина…
Командовать Борисом Николаевичем было невозможно. Ему можно было лишь доказать, что делать нужно вот так. Если он дает добро, то дальше все исполняется, хотя и не без некоторой игры. Я входил, и Ельцин иногда полушутил: «Вот протокол пришел, вредный он, снять бы его с работы нужно…» Но вставал и шел, а если по-серьезному не хотел заканчивать разговор—давал знак.
А с кем легче работалось: с Ельциным или с Горбачевым?
Трудно сказать, хотя бы потому, что с Горбачевым пришлось поработать не так уж долго. Кроме того, там вмешивались и МИД, и «девятка»… Стиль, конечно, в переговорах был разный. У Михаила Сергеевича более затяжной, подробный. Ельцин жестко, максимально коротко. Рамки он очерчивал прямо в начале разговора. Тут сказывался громадный опыт хозяйственной работы. Как планерка у строителей: раз-два-три, всем ясно, кто что делает, быстро разошлись. Говорят, бюро обкома в Свердловске он проводил часа за два. От этого стиля он не уходил.
Каким был его график?
Он много работал, приезжал в 7, 8. Уезжал поздно. Встреч было много. Народ шел и шел. На длинные разговоры не было времени. Вот и согласовывать визиты я уезжал с готовой программой, всегда очень насыщенной. По любым изменениям ему нужно было звонить.
Ельцин был самый точный человек. Он просто не понимал опозданий. Спрашивал меня о ком-то: «Ну почему он опаздывает? Он что, разгильдяй?» Я начинал что-то объяснять… Он опять: «Может, мы что-нибудь не сделали?» Когда утром он выходил на крыльцо дачи и шла команда: «Подать машины», то ровно через две минуты (об этом знали все посты милиции) он был на трассе. Даже в кругу семьи он не знал, что такое опоздать.
Работавшие с Борисом Николаевичем говорят о его потрясающей памяти.
Феноменальная была память. Он один раз проглядывал документ и запоминал все, вплоть до шестизначных цифр. Собеседники иногда впадали в ступор, казалось, он знает их предмет лучше, чем они сами. Помнил все имена-отчества. Часто и мне подсказывал.
Но у Ельцина не было международной практики, вы чему-то его учили?
Да нет, он все впитывал как губка. Наоборот, мог мне сказать: «В прошлый раз мы поступали в такой ситуации иначе, что изменилось?» Однажды, правда, из-за несогласования программы визит перенесли. В Японии Борис Николаевич хотел посетить сумо, а японцы отказали, мол, мероприятие это для простых людей. Он обиделся: раз нет, значит, не поеду. Тут еще и с островами полемика обострилась. Перенесли, словом, визит на пару месяцев.
А как он вел себя не в роли гостя, а хозяина, когда, например, принимал глав государств?
Как закон: что ни попросят, все сделает. У нас была непростая ситуация на 50-летии Победы в 95-м. Приехал Миттеран, очень больной. В некоторых случаях его несли на руках. На приеме Миттеран выступил с большой речью. Вместо пяти минут говорил 10, 20, 30! Борис Николаевич заволновался, я его успокаивал. Потом, когда проанализировали речь, поняли: Миттеран воспользовался широким присутствием глав государств для прощания. Вскоре после этого визита он скончался.
Какой-то в Борисе Николаевиче был внутренний долг перед людьми. Умер король Иордании, а Ельцин под капельницами в ЦКБ. Врачи ехать не разрешают. Вызывает меня, я говорю, мол, нельзя. Он: я вас увольняю. Он, кстати, часто меня увольнял, но ни разу не было, чтобы я ушел дальше двери невозвращенный. Нет, готовьте самолет. Как мы долетели и как мы там выдержали визит—это отдельный рассказ. Может быть, эта поездка позже и сказалась на его здоровье.
Он вам говорил «вы»?
Так он всем и всегда только «вы» и говорил. При мне на «ты» он общался с близкими родственниками и еще с некоторыми своими друзьями-однокурсниками. Ни при каких обстоятельствах не ругался. Известна ведь история, как друзья, в бытность его начальником стройуправления, поспорили на ящик коньяка, что заставят его выматериться. Ничего у них не получилось.
И в теннис на «вы»?
Да, говорил Тарпищеву Шамиль, но «вы».
Для меня загадка, почему Ельцин всегда с такой симпатией относился к Лукашенко?
Лукашенко был молодой, горячий. Ельцин был по-своему наивен. Верил, создадим такой союз! Когда-нибудь напишут о Беловежской Пуще. Мотивы Ельцина тогда были очень искренние: все близкие, все хотят друг другу хорошего… А развод оказался самый мелочный, неприятный. Союз с Белоруссией был романтичной, пусть не очень обдуманной альтернативой всему этому. Он видел, я думаю, в Лукашенко народного лидера. Он ведь и сам был такой народный романтик, может быть, и несостоявшийся. При этом он очень много читал, бывало, цитировал наизусть.
Особенно увлекся книгами после отставки.
Его нормой тогда стало 100—120 страниц в день.
Мешали ли его работе любимцы?
Мешали. Теперь некоторые из обласканных о нем такое пишут и говорят…
Не только они. Критика Ельцина и в целом 90-х оказалась едва ли не в официальном идеологическом пакете парламентских, да и президентских выборов.
Знаете, я к этому спокойно отношусь. Жизнь все расставит по своим местам. Как сказал недавно Черномырдин: «Где бы вы были, если бы нас не было?» Политическое бескультурье на совести всех этих пиаровцев. Сам же Владимир Владимирович не раз заявлял свое уважение к Борису Николаевичу. Ну что делать, мы страна, не созданная для спокойной политики.
Вы продолжаете работать в Кремле. Чем вы сейчас занимаетесь?
Может быть, моим последним делом здесь будет закон «О создании центра президентов, ушедших в отставку». Сейчас уже существует его проект, который появился после моей поездки в Америку, и записки по ее итогам. Прототипом должны стать президентские центры в США. Каждый президент должен иметь возможность создать в открытом информационном поле свой центр. Люди могут спокойно работать с архивами за тот или иной период. Но с другой стороны, это воспитание отношения к президенту, к стране. Вот бушевский ядерный чемоданчик, вот президентская машина, вот его персональный вертолет, самолет. Мальчишки могут лазать. Кабинет, фото близких, подарки… И это не в столице. Буш-старший в Хьюстоне, Рейган—в Лос-Анджелесе, Клинтон—в Арканзасе… Там, где родился, или там, где работал. У них это все прописано законом. Закончился срок—весь архив вывозится. Президент каждый день помнит: страна узнает о нем все. Центр создается в том числе и за счет частных пожертвований. Клинтон собрал десятки миллионов, а штат выделил ему площадь в аренду на 99 лет за 1 доллар. Вот, кстати, вам пример прагматизма китайцев: на стене центра старшего Буша среди списка жертвователей я увидел «правительство Китая—полмиллиона долларов».
Вы верите, что в нашей истории теперь не будет президентов, память о которых, а следовательно, и центры окажутся под запретом?
Для этого и готовится закон.
Фото ЮРИЯ ФЕКЛИСТОВА/АРХИВ «ОГОНЬКА»