Александр Борисович Жевакофф (или Жевахов)—«мы—Жеваховы, из обрусевшего еще в XVIII веке грузинского рода Джевакашвили»—личный советник и заместитель начальника кабинета министра внутренних дел Франции Мишель Алио-Мари. (Ее предшественниками на этой должности были нынешний президент Франции Николя Саркози и бывший премьер-министр Доминик де Вильпен.) Поводом для нашего знакомства стала недавно вышедшая в Париже книга «Белые русские», драматическая сага послереволюционной российской эмиграции. На представлении книги я узнал, что до нее Жевахов написал другую—биографию Кемаля Ататюрка. Чтобы ее написать, в дополнение к своим французскому, русскому, английскому и немецкому он выучил еще и турецкий.
С Турцией Александра Борисовича помимо интереса к фигуре «радикального реформатора», которого он считает турецким Петром Великим, связывает и семейная история. Константинополь, город, где родился его отец, стал первой остановкой на долгом пути исхода из России, который в конце концов привел двух его дедов—российских морских офицеров—вместе с их семьями во Францию. Самого себя Жевахов, родившийся в Париже, считает «русским французом». Россия для него—не только семейные корни, это и безупречный русский язык (пожалуй, только его безукоризненная правильность и может выдать в нем иностранца), и органическая принадлежность к русской культуре. Что никоим образом не означает отрицания второй, ставшей для него не менее родной, культуры французской.
—Вы знаете,—говорит он,—в семьях русских эмигрантов бытовало два подхода к воспитанию детей. Одни родители считали, что надо бесповоротно перевернуть русскую страницу. Они хотели, чтобы их дети от рождения чувствовали себя французами и ничем от них не отличались. Им казалось, что так они защитят их от ненужных проблем. Их можно было понять. Кстати, именно так воспитывались мои двоюродные братья и сестры в семье моего дяди. Русский язык в их доме отсутствовал. У нас же все было по-другому. Бабушка и дедушка, мои родители и между собой, и со мной говорили только по-русски. Все мои детские воспоминания—русские. Я открыл для себя французский язык в 7 лет, когда пошел в школу, и вырос между этими двумя культурами, а точнее, внутри обоих этих миров и считаю это для себя огромным плюсом.
Еще одним семейным воспитателем у Жеваховых было море. Первый из Жеваховых был принят в российский морской корпус еще в 1799 году. Семья деда по материнской линии—Григоренко—тоже была морская: почти все мужчины служили на флоте. Жили по соседству в Николаеве. Там и породнились. Оттуда и отправились вместе сначала в Крым, а потом на кораблях Врангеля в эмиграцию.
— Да и по приезде во Францию, как я знаю по рассказам дедушки, часто рисовавшего мне в детстве военные корабли и Андреевский флаг, основной средой их общения была парижская «кают-компания», русское Морское собрание,—рассказывает Александр Борисович.—Я сам вырос в уверенности, что стану морским офицером, да, наверное, им бы и стал, если бы не помешала близорукость.
В результате Александр Жевахов получил не военное, а блестящее гражданское образование. Родители отдали его в престижный католический колледж.
Но ведь вы, надо думать, воспитывались в православной вере,—перебиваю я его рассказ.
Разумеется, но на этот счет с руководством колледжа была договоренность о том, что меня не будут стараться обратить в католики, хотя я и присутствовал на католической мессе.
А не чувствовали ли вы, будучи все-таки «русским французом», да еще православным не только в католическом колледже, но и католической стране, к себе какого-то предвзятого отношения, не ловили косые взгляды? И вообще, были ли какие-то дополнительные препятствия, которые вам, сыну русских эмигрантов, приходилось преодолевать, чтобы сделать такую блестящую, неординарную, в том числе по французским меркам, карьеру?
Нет. Надо было только быть не хуже, а, если возможно, то и лучше других. Но это естественно для любого, кто хочет чего-то добиться в жизни. Вы знаете, во Франции путь к успеху лежит прежде всего через хорошее образование: сначала в хорошем колледже (о чем позаботились мои родители), а потом в одной из так называемых престижных «больших школ» (grandes ecoles). Конечно, в них, как, наверное, везде, попадает немало тех, у кого есть связи или деньги. У меня не было ни того, ни другого. Оба деда, оказавшись вместе с семьями в эмиграции, были вынуждены начинать с нуля. Один—дедушка Григоренко, Георгиевский кавалер—стал работать носильщиком на вокзале, а потом шофером такси. Другой дед работал в Тулоне, как мне рассказывали, водителем трамвая и только через несколько лет смог купить участок земли и завел ферму.
Поэтому для меня путь был один: через хорошие результаты в учебе. Когда я понял, что военная карьера для меня закрыта, то встал вопрос, кем стать. Это были 1970-е годы, когда президентом Франции стал Жискар д’Эстен, профессиональный политик, добившийся успеха во многом благодаря своей репутации знающего и компетентного человека, кстати, начавшего карьеру с должности инспектора финансов. Его пример меня увлек. К этому времени, успешно отучившись в Высшей экономической школе, я поступил в Институт политических наук. Окончив его с отличием, я мог рассчитывать на поступление в ЭНА—элитную Школу национальной администрации, из которой и вышел инспектором финансов. В первый год обучения в ЭНА я должен был выбрать место для стажировки. Мне предложили на выбор Москву или Нью-Йорк.
И что вы выбрали?
Нью-Йорк. Москва 1979 года меня тогда не интересовала. Я вообще, должен вам сказать, с молодых лет испытывал отвращение ко всему, что было связано с коммунизмом. После ЭНА, собственно, и началась моя государственная служба. Сначала в Министерстве финансов, потом в Министерстве внутренних дел и, наконец, в Министерстве обороны, где я был главным финансистом.
Вас продолжали привлекать, по примеру дедов, люди в форме?
Не столько люди в форме, сколько люди на службе государства. Я действительно считаю, что армия, полиция принадлежат к его опорным структурам.
А знали ли вы раньше нынешнего президента Саркози, ведь он дважды при президенте Шираке был министром внутренних дел?
Нет, в первый раз я работал здесь до него, при трех его предшественниках—Паскуа, Дебре, Шевенмане. Потом на несколько лет ушел в частную фирму. А в 2002 году меня познакомили с тогдашним министром обороны Алио-Мари. Вслед за ней я перешел в МВД. И хотя я не был ее дипломатическим советником, я сопровождал ее в поездках в Польшу, Эстонию, Россию—всюду, где, по ее мнению, могло пригодиться мое знание русского языка и мои славянские корни. Кстати, у нее самой по линии матери—русско-польское происхождение.
Александр Борисович, у вас есть дети?
Четверо. Один сын, ему уже 23 года, и три дочери.
Если бы вашему сыну сегодня предложили на выбор, где стажироваться: в России или в Америке, что бы вы ему посоветовали?
Уже предложили. Я посоветовал Россию, но он выбрал США. Зато моя вторая дочь, которая, как я, поступила в Высшую экономическую школу, попросилась на стажировку в Москву, у них партнерство с МГИМО.
Ваши дети говорят по-русски так же хорошо, как вы?
Я говорю с ними по-русски, а они мне отвечают по-французски. Все-таки их мать—француженка.
А почему сейчас вы советовали им поехать в Россию? И как вы сегодня, после коммунизма, ее воспринимаете? Вернулась ли она для вас в свою прежнюю историю? Стала ли другой? Ведь нынешняя Россия не та, что была Родиной ваших дедов—без Грузии, Украины, Крыма?..
Нет, конечно, нынешняя Россия не стала прежней, и хотя она мне и ближе, чем Советская, думаю, ей еще многого не хватает. Хотя, когда я в последние годы бывал в Москве, где все вокруг говорят по-русски, чувствовал себя, как дома. Не хочу делать политических комментариев (мой отец, кстати, не раз наказывал мне не заниматься политикой именно потому, что, как он говорил, мы не вполне французы), но меня, конечно, удивляет, что у России нет больше Крыма, а Севастополь не считается русским городом. А детям я советовал ехать в Москву потому, что то, что сейчас происходит в России, очень интересно. Вообще, сегодня в мире несколько стран, которые фантастическим образом меняются. И Россия одна из них. Москва же, наверное, одно из самых интересных мест для наблюдения, особенно для тех, у кого, как у меня и моих детей, русские корни. Не использовать такой шанс было бы просто глупо.
Фото D.R./EDITIONS TALLANDIER