На первый взгляд это не так заметно. В комментариях СМИ и официальных высказываниях по-прежнему доминируют негативные оценки и сетования на последовательный отход Кремля от демократии. Однако в целом отклик на думскую кампанию, содержавшую, между прочим, мощный антизападный компонент, оказался куда менее резким, чем можно было ожидать. Достаточно спокойно воспринимаются и бесконечные финты руководства страны с целью не раскрыть карты раньше времени. Объявление же преемником Дмитрия Медведева и вовсе вызвало всеобщий вздох облегчения и весьма лестные отзывы о кандидате, которого, впрочем, почти никто из международных контрагентов России лично не знает. Наконец, все дружно сожалеют по поводу моратория Москвы на ДОВСЕ, но дверями никто пока не хлопает.
В чем причина такой относительной благожелательности в условиях, когда только и слышны рассуждения о новой холодной войне?
Во-первых, серьезные люди на Западе начинают улавливать одну из главных особенностей современной российской политики: диссонанс между формой и содержанием, точнее, определенная их независимость друг от друга. Это подметил, например, такой тонкий знаток отечественной реальности, как бывший посол Великобритании в Москве сэр Родерик Лайн. «Если нейтральный наблюдатель, прилетевший, к примеру, с Марса, прочтет газетные заголовки последних месяцев, у него сложится впечатление, что Россия находится в состоянии ожесточенного и длительного противоборства с Западом, — пишет Лайн в только что опубликованной статье. — Но если он же побывает на одной из десятков встреч по развитию разнообразного практического сотрудничества, то придет к противоположному выводу».
Так, было слишком заметно, что зубодробительные инвективы, сопровождавшие избирательную кампанию, носили откровенно пиаровский характер и явно нацеливались на достижение конкретных политтехнологических целей. Ситуация малопристойная, но отнюдь не чуждая политике любой страны, в том числе и передовых демократий.
Во-вторых, пожалуй, можно сказать, что усилия Кремля, который последовательно и демонстративно отвергал западный патронат над внутренними процессами в стране, увенчались успехом. Запад признал, что влиять на российскую политику он не способен. Как заметил автору этих строк солидный европейский политик, только что побывавший в Москве, в конечном итоге, что нам за забота, если россиян устраивает нынешняя система. Есть международные вопросы, которые надо решать, остальное вторично.
Конечно, решать вопросы намного проще, если имеются пресловутые «общие ценности». Но раз не получается, то будем работать с тем, что есть.
В-третьих, приходит постепенное осознание того, что целый ряд первостепенных международных проблем неразрешим без участия России, какой бы она ни была. Мир первого десятилетия XXI века оказался совсем не таким, как его представляли на излете века двадцатого. Многие подходы, казавшиеся бесспорными после конца холодной войны, сегодня представляются как минимум неэффективными. «Конца истории» не наступило. Упорядоченность двухполюсной конфронтации сменилась хаотической неуправляемостью международной системы, напоминающей великодержавное соперничество XIX столетия, только в глобальном масштабе.
В такой ситуации западный мир в общем-то не может позволить себе роскошь идеологизированного подхода — традиционный рационализм должен взять верх.
В свете вышеизложенного объяснимо искреннее стремление верить в лучшее. Тем более что Москва посылает встречные сигналы, главным из которых является выдвижение Дмитрия Медведева. О его мировоззрении мы знаем мало, еще меньше о них осведомлен Запад. Сам претендент в интервью несколько месяцев назад сообщил: «Политические взгляды, которые мне приписывают, приклеивают (каждому политику принято давать какой-то лейбл), в значительной мере соответствуют действительности». Лейбл — это, пожалуй, ключевое слово. Ярлык либерала вне зависимости от того, соответствует он действительности или нет, в данной ситуации важней всего остального. Он позволяет, не предпринимая ничего по существу, заметно изменить общую атмосферу.
Сейчас уже несколько подзабыли, что за атмосфера сложилась между Россией и Западом восемь лет назад, накануне ухода с политической арены Бориса Ельцина. Общее разочарование в российских реформах, косовская кампания НАТО, вторая чеченская война, преемник из КГБ. Наконец, скандал вокруг «Бэнк оф Нью-Йорк», в котором, как в кривом зеркале, переплелись все мифы и клише о России: коррумпированная семья дряхлого автократа Ельцина отмывает через американскую финансовую систему транш МВФ, украденный русской мафией… Столь причудливого нагромождения стереотипов нет даже сегодня.
Осенью 1999 года казалось, что между сторонами пролегла пропасть. Однако уже зимой — весной 2000-го, после смены власти, началось осторожное, но довольно быстрое налаживание контактов, а к началу 2001 года провал конца 90-х был практически забыт.
Завершение нынешнего политического цикла сопровождается разнообразными катаклизмами и, конечно, протекает в совершенно иной обстановке. Тем не менее пока нет оснований полагать, что алгоритм изменится. Когда процедура передачи власти завершится, то отношения можно будет начать если и не с чистого листа, то хотя бы с перевернутой страницы.
Если абстрагироваться от демонстративно антизападного стиля российского поведения в последний год и сосредоточиться исключительно на содержании, то оценка будет не столь однозначной, как кажется на первый взгляд. Пока Россия не создает Западу новые проблемы, скорее она использует те, что уже имеются. Ни косовский тупик, ни иранская головоломка, ни иракский кошмар, ни очевидная деградация режима мирового управления и контроля над вооружениями не являются следствиями российской политики. В значительной степени они стали результатом ошибок самого Запада, а последние, в свою очередь, — производная эйфории, охватившей западный мир после крушения коммунизма.
В 2000 году Владимир Путин сделал ставку на представлявшийся беспроигрышным козырь — энергобезопасность. Казалось бы, что может лучше сплотить Россию и Запад, чем взаимная энергетическая зависимость. А укрепив неразрывные узы поставщик — потребитель, можно будет перейти к всеобъемлющим проблемам.
Этот проект зашел в тупик, потому что выяснилось, что без наличия хотя бы базового взаимопонимания по общим вопросам прагматический подход в частных проблемах не срабатывает. Иными словами, невозможно налаживать взаимовыгодные коммерческие связи в области газа и нефти, не обращая внимания на растущие расхождения в вопросах европейской безопасности и стратегической стабильности. Хотя формально это совсем разные сферы. Пример сотрудничества СССР и Западной Европы, которые в самый разгар холодной войны строили газопроводы, не опровергает вышесказанного. Потому что в тот период в области безопасности действовали крайне жесткие и опасные, но четко сформулированные правила. И стороны ими руководствовались настолько неукоснительно, что могли позволить себе вынести необходимое им экономическое сотрудничество за скобки идеологической конфронтации.
Сегодня в области безопасности царит хаос. Прежние правила больше не действуют, новые не согласованы. Отсюда и политизация экономики, ведь каждая сторона везде подозревает подвох.
Задача нового президента, кто бы им ни был, — нахождение общего языка с Западом для начала диалога о правилах безопасности в изменившуюся эру. Абсурдно, например, ломать копья и усугублять конфликты из-за договора (ДОВСЕ), в основе которого — логика конфронтации, закончившейся 20 лет назад. Лучше направить энергию, с которой одни сейчас отстаивают, а другие ломают старый документ, на выработку нового.
Кажется, стороны приближаются к пониманию того, что диалог неизбежен. Запад начинает освобождаться от чувства самоудовлетворения, охватившего его после триумфа конца 80-х — начала 90-х. Россия, будем надеяться, скоро очнется от эйфории, связанной с восстановлением утраченного статуса великой державы, и перестанет считать самоутверждение главной целью. Начало нового политического цикла — это, как всегда, надежда на новый шанс.
Фото ДМИТРИЯ АЗАРОВА/КОММЕРСАНТ