Судьбу каждой забастовки можно прочитать на лицах тех, по кому она вдарила. Судьба этой отчетливо просматривалась к середине прошлой недели, когда парижане, которые обычно стараются избегать чужих взглядов в метро, стали посматривать друг на друга с откровенным вызовом.
Это вначале все с улыбочкой, как обычно, пропускали друг друга (сколько, в самом деле, забастовок видел Париж на своем веку!). Но после недели транспортного паралича редкие поезда стали брать штурмом — кто посильней расставлял руки, чтобы поменьше набилось в вагон; кто послабее, случалось, падал, что, впрочем, не останавливало. Моя знакомая, 40-летняя дама, в слезах рассказывала, как на станции «Репюблик» зацепилась за подножку поезда метро и пару минут не могла подняться, пока ей не помог какой-то месье. Остальные перепрыгивали — боялись упустить место в вагоне. Спешат ведь тоже не просто так: патроны, в принципе, не могут уволить за опоздание во время забастовки, но кто их знает — предлог-то всегда можно найти.
ЖИЗНЬ БЕЗ РАСПИСАНИЯ
Когда парижане, избалованные отлаженным общественным транспортом, пересели на машины, которыми в будни обычно не пользуются, стало еще хуже. Пробки и драки из-за парковок даже не самое страшное. Моя подруга Эстель, сотрудница одного из частных телеканалов, которая живет в Кламаре (южный пригород Парижа. — «О») и обычно добирается до работы за час, загибает пальцы, чтобы рассчитать свой новый распорядок дня.
— Чтобы приехать на службу к 11, я должна выехать в 6 утра. Если завозить дочку в лицей, то на час раньше — не может же она каждый день ходить полтора часа пешком. Обедать не успеваю — иначе с работой не справлюсь. Рабочий день заканчивается в 20 часов, но чтобы избежать пика пробок, раньше 23 я не выезжаю. Сдуреть можно!
Сбои в питании и поставках продуктов, бессонница, усталость, раздражение — все это знакомый аптекарь Лоран Рибраг (у него лавочка у подножия Монмартра) читает на лицах своих покупателей. «Представляешь, — рассказывает он мне, — в эту забастовку у меня витамины просто сметают! Помогают, что ли, от раздражения?» Он, кстати, и сам их пьет — с тех пор как перестал уходить на ночь домой, потому что боится не поспеть к утреннему наплыву посетителей. Живет у друзей, жену и детей видит по выходным.
Зато люди стали словоохотливыми — благо общая тема находится без труда. В знакомом баре «Колимасон» на Монмартре кто-то из незнакомых спрашивает: «Сколько за кофе?» «Один евро восемьдесят», — отвечает патрон. «Давайте два! — хихикают завсегдатаи. — А то он с этой забастовкой вконец разорится: народ кофе не пьет, а налоги-то все равно платить надо».
Финансовый фактор, он не последний и для самих участников классовых битв: первыми из бастующих на работу начали возвращаться те, кто получает поменьше, — уборщики, продавцы и служащие вокзалов. Каждый день простоя «стоил» им вычетов: кто бастовал с самого начала, недосчитается по полтысячи евро. Правы, видимо, те, кто предсказывал: эта забастовка для Франции — первая, которая разделит самих бастующих даже больше, чем власть, которая им противостояла.
1968-Й, СОРОК ЛЕТ СПУСТЯ
Много шума из ничего? Студенты Сорбонны, которые имеют богатый опыт выяснения отношений с правительствами Франции во все времена, так не думают. Не случайно студенческие забастовки опередили все остальные протесты: когда 14 ноября началась забастовка транспортников, около 40 факультетов по всей стране уже вовсю бунтовали против закона, который открыл двери для частного (со стороны предприятий и фирм) финансирования вузов, и дрались с полицией, которая пыталась разблокировать университетские здания.
Работники общественного транспорта пошли воевать уже с другой реформой Николя Саркози — с отменой «специального режима пенсий» (он позволял железнодорожникам, например, выходить на пенсию на пять лет раньше представителей других профессий и отчислять выплаты в пенсионный фонд на 2,5 года меньше других). Новое правительство поставило вопрос грамотно: «спецрежим пенсий» был установлен аж в 1937 году, мир изменился, срок жизни вырос, так почему пролетарии из госсектора должны получать больше других? Власти заблаговременно прозондировали общественное мнение. Выяснилось: две трети французов считают реформы «смелыми» и «своевременными». Получалось так: власти за равенство, а профсоюзы — за сохранение привилегий. Пойди побастуй.
Но студенты и транспортники все же решились. Вопрос о том, в чем совпадают их требования и как убедить сограждан в их правомерности, решался в амфитеатре Сорбонны, куда пришли представители решительно настроенных профсоюзов. Сама постановка вопроса, как и атмосфера, сильно напоминала бурные дискуссии мая 1968 года, но разница в общественном контексте бросалась в глаза.
— И что останется от университетов, когда их отдадут на откуп фирмачам? Каким меценатам нужны гуманитарные исследования? — вопрошал под аплодисменты Бенжамен, студент второго курса истфака. — Да фирмы будут оплачивать образование только для тех, кто им нужен. И кто же будет постигать мир?
— А тебе охота постигать мир в переполненных аудиториях? — кричала в ответ его однокурсница Диана. — Это же глупо — отказываться от шанса получить стажировки и будущую работу, когда столько выпускников годами не могут ее найти!
Ее заглушили криком «Фашистка!», а рядом со мной пожилой преподаватель, явно переживший в молодости 68-й во всей красе, грустно вздохнул: «Боже мой! Ну кто так бастует? Прежде чем баррикадироваться от полиции, надо хотя бы договориться между собой…»
Железнодорожников, забравшихся на самую галерку аудитории, беспокоило, кажется, то же самое, что и этого ветерана. Они соглашались, что «Саркози — общий враг», но явно тревожились из-за методов борьбы, которые предлагались в аудитории. «Остановить поезда — это рискованно, нас и так все считают привилегированными, — предупреждал представитель транспортников Жан-Марк. — Лучше уж сидячая забастовка, по очереди…»
— Сегодня ни в какой стране мира ты никому не объяснишь, почему он должен думать о тебе и твоих проблемах, — втолковывает мне Анри, железнодорожный электрик. — Да, реформа жестокая, но с какой стати людям думать о том, что ты работаешь по ночам и не видишь детей? Тебе скажут: а мы как работаем? Мир сегодня такой: все конкурируют. Это, кажется, и называется глобализация…
Общий знаменатель протеста студентов и рабочих госсектора нашелся, похоже, за рамками этой дискуссии. Меняется не закон, меняется система, предупреждает известный социолог Ален Турен: государство уходит из экономики, каждый даже бузит за себя. «Большинство французов за реформы, — признает он, — но одним махом, без компенсаций, нельзя отбирать все социальные завоевания, которые стали итогом десятилетий борьбы». Солидарность, она если и не умерла, то при смерти. Но пережимать нельзя: самые уязвимые возмутятся. Нынешняя серия забастовок во Франции выявила два самых больных вопроса: как войти на рынок труда (для студентов) и с чем из него выйти на пенсию (для тех, кто работает). Нельзя исключать, что ответы на них через пару десятилетий наши дети снова придут искать в стенах Сорбонны.
ОНИ НЕ ПРОЩАЮТСЯ
Среди протестовавших есть свои победители и проигравшие. Транспортники, к примеру, ведут переговоры со своей администрацией и с правительством. Неясно пока, чем это кончится, но самые решительные профсоюзы уже обещали — если ничем, ждите забастовок в декабре. Так что скорее всего результаты все-таки будут: даже решительный Саркози не захочет дарить согражданам забастовки на Рождество.
Другое дело, те, чей протест был не так заметен, например труженики парижской Опера’, которым новый закон также предписывает отправляться на пенсию в единые сроки со всей страной. «Вы представляете, как будут звучать духовые и медные в оркестре, состоящем из 65-летних музыкантов? — спрашивает Кристоф Гриндель, английский рожок в оркестре Опера’ и активист профсоюза «Рабочая сила». — Забастовки, конечно, не в нашей культуре, но от фальшивых нот мы не гарантируем»…
Впрочем, самой фальшивой нотой следует признать то обстоятельство, что, проголосовав за отмену реформ пенсионных льгот для других, свои собственные — а они им тоже полагаются — французские парламентарии пока так и не отменили.
Фото: GONZALO FUENTES/REUTERS; MARTIN BUREAU/AFP/EAST-NEWS; JEAN-PHILIPPE KSIAZEK/AFP/EAST-NEWS; CLAUDE PARIS/AP; BENOIT TESSIER/REUTERS