Знакомый западный дипломат, работающий в Риге, сделал мне недавно неожиданный и любопытный подарок — копию статьи Latvia, Home of the Letts, напечатанной в октябрьской книжке National Geographic за 1924 год.
Автор статьи, Мэйнард Уилсон, был, наверное, одним из первых журналистов из США, который посвятил Риге и Латвии столь обширную корреспонденцию (35 страниц!), к тому же снабдил ее отличными иллюстрациями. Уилсон ко времени публикации этой статьи, несмотря на свои 33 года, был уже опытным путешественником, успел исколесить Азию, много написал о русской революции и даже опубликовал очерк о сокровищах гробницы Тутанхамона. Тем интересней было читать впечатления и рассуждения, следя за тем, что и как выхватывает его глаз из пестрых картинок рижской жизни середины 1920-х.
«ТРЕХЪЯЗЫЧНЫЙ ГОРОД»
В общем и целом Рига понравилась американскому журналисту. Он замечает и отмечает и чистоту на улицах, и зелень в парках, и эффектно одетых женщин, и недорогие билеты в оперу, и повсеместное стремление к комфорту. Рига поражает американца обилием уютных кафе, танцевальных залов, ультрасовременных кабаре и игорных заведений, где играют в лото, которое «заменяет латышам маджонг, бридж и покер». И хотя в стране почти умерла промышленность, торговля процветает. А рижане при этом стараются сохранить тот роскошный и элегантный стиль жизни, который царил в городе до войны и революции.
В статье Уилсона можно найти еще множество занятных фактов. Он пишет о дворниках и спортсменах, о том, что «Тоска» и «Кармен» в рижской опере звучат необычно из-за большого количества согласных звуков в латышском языке. Он публикует в статье фотографию знака трамвайной остановки, сопровождая ее подписью: «При русских Рига, по общему признанию, была трехъязычным городом. Этот знак первоначально содержал русскую надпись сверху, немецкую посередине и латышскую внизу. Латыши закрасили русскую, закрыли стальной планкой немецкую и оставили только латышскую». Между всеми этими меткими наблюдениями красной нитью проходит чувство восхищения молодого американца Ригой, которая сумела пройти сквозь войну и революцию и не растерять при этом своей прелести.
Отложив в сторону статью из National Geographic, я некоторое время пытался вспомнить, где же еще я читал что-то подобное, и вспомнил: то были мемуары Джорджа Кеннана, американского дипломата, «интеллектуального отца холодной войны». Будучи молодым, он несколько лет отработал в посольстве США в Латвии. Вспоминая на склоне лет свою службу, Кеннан писал: «Рига во многих отношениях — уменьшенная копия старого Петербурга, один из тех случаев, когда копия переживает оригинал... В Риге в то время бурлила ночная жизнь, выдержанная во многом в петербургском стиле, — с водкой, шампанским, цыганами, катаниями на санях или на дрожках... Но больше всего нам полюбилось летнее Рижское взморье, где вдоль песчаного морского берега среди огромных сосен стояло множество дач в русском стиле».
В отличие от репортера National Geographic, у Кеннана-мемуариста была возможность не просто описать увиденное им в молодости, но и дать ему определенные оценки, учитывая факты и события, которые имели место в дальнейшем: «Латыши, которым принадлежало политическое господство, в последний период своей независимости все больше становясь шовинистами, решились наконец покончить с этим космополитическим разнообразием и действительно к 1939 году добились многого, в значительной мере лишив Ригу, прежде именуемую «Парижем Балтики», ее былого очарования. Их усилия в 1940 году завершились самым неожиданным для них образом... после чего великолепная многонациональная Рига погрузилась в сумрак изоляции за непроницаемыми стенами сталинской России, а латышский национальный шовинизм был наказан свыше всякой меры».
ФРАЧНЫЕ РУБАШКИ ДЛЯ МИХАИЛА БУЛГАКОВА
Таким вот осколком «прекрасной эпохи» представлялась Рига и Латвия в межвоенное время «в глазах Запада». Подобное же впечатление мы можем найти и у советских авторов. Так, Валентин Бережков, переводчик Советского правительства, участник бесед Молотова с Гитлером и Риббентропом в Берлине осенью 1940 года, вспоминая краткое посещение Риги в конце 1930-х, пишет не только об обилии товаров и о доступности их для «тощего кошелька» советского дипломата, но и о гостеприимной, сытой атмосфере Риги: «Вернувшись... на вокзал, решили перекусить в расположенном тут же ресторане... Официант, свободно владевший русским, раздал меню на латышском, английском и русском языках и принялся рекомендовать фирменные блюда: жареный поросенок с гречневой кашей, козленок с запеченной в мундире картошкой, фаршированная индейка с яблоками и еще многое другое, от чего у меня потекли слюнки...»
Надо заметить, что лишь единицы совграждан имели возможность посещать заграницу, и в частности Ригу, в 1920-е. У остальных интерес и симпатии к Латвии носили заочный, но прочный характер. Для иллюстрации этих чувств вспомним Маяковского: «Словно дети, просящие с медом ковригу, буржуи вымаливают: паспорточек бы! В Р-и-и-и-гу!» В 1930-е же годы этот ручеек иссяк вовсе. Но и в этих обстоятельствах Михаил Булгаков, которого американский посол регулярно приглашал на посольские приемы, просил родственников своей жены, которые жили после революции в Латвии, присылать ему фрачные рубашки — в советской столице их просто было невозможно достать.
Эти чувства не ослабли и после падения режима Ульманиса (автор текста Гимна России Сергей Михалков тоже заказал в Риге в июне 1941 года для себя полдюжины рубашек...). И, конечно, с новой силой интерес и любовь к Латвии у жителей СССР проявился после войны. Здесь любили отдыхать и политики, и кинозвезды, и знаменитые писатели, и самые что ни на есть простые трудящиеся. Для всех Латвия и Рига оставались островками Запада в необъятном советском океане — с очевидными элементами европейского стиля жизни и западного комфорта, с мягким климатом и в общем-то доброжелательным населением, неплохо говорившим по-русски.
Убежден, что именно здесь кроются причины искреннего интереса, уважения к Прибалтике и Латвии в перестроечный период.
ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ РАЗУЧИТЬСЯ ГОТОВИТЬ БОРЩ
Сегодня Латвия, казалось бы, полностью покончила со своим «русским» и советским прошлым, вступила в НАТО, ЕС и ВТО, послала свои войска в Ирак и на государственном уровне занимается ассимиляцией русской молодежи. Однако отношение к нам со стороны иностранцев — на житейском и человеческом уровне — не претерпело особых изменений. По вечерам «заморские гости» оккупируют уютные кафе (где всем остальным блюдам предпочитают борщ и красную рыбу), скупают иконы в антиквариате «Волмар», восторгаются постройками Растрелли, а также Эйзенштейна-старшего и весьма неохотно посещают при этом музеи оккупации и этнографии.
Что касается русских, купающихся ныне в ниагаре нефтедолларов, то тут все обстоит так же. Казалось бы: что им до Латвии, когда в мире существует Лондон, Париж, Сент-Мориц и прочая пальма-де-мальорка? Но нет же, их по-прежнему тянет на нежаркий балтийский берег. Их фото не сходят со страниц местной светской хроники.
Что же привлекает россиян в Латвии помимо сладких воспоминаний о былой молодости, когда солнце было ярче, а копченый угорь — вкуснее? Неожиданно для себя я получил ответ на этот вопрос у молодого москвича, студента МГИМО, который приехал погостить в Ригу. Благодаря наказу родителя, в свои 20 лет этот студент объездил если не весь мир, то значительную его часть. «Понравилось ли в Риге?» — «Очень. Приеду еще. Здесь все как-то рядом, все говорят по-русски и очень приятная безопасная атмосфера... Да и цены далеко не московские».
Итак, что же и почему любят и ценят наши гости и соседи у нас? Убежден, что для европейцев и западников вообще мы являемся некоторой периферией «русского мира», при этом вполне европейской, безопасной и понятной им. Замечу, что этих качеств не наблюдается ни у Таллина, ни у Вильнюса, ни у Хельсинки с Варшавой. Конечно, Рига уже не мини-копия блистательного Санкт-Петербурга, но известное «космополитическое многообразие» ей вполне удалось сохранить. За это нас ценят на Западе, если говорить о широком, народном интересе, а не о том, что пишут и говорят политики. И потому нам нельзя разучиться готовить борщ, не следует снимать из репертуара «Лебединое озеро» и убирать портрет Екатерины II из дома Черноголовых.
Что касается соседей с Востока, то ими мы любимы опять же за общие корни, за общий язык и за то, что называется у них «прибалтийским стилем жизни». Эти чувства имеют естественное происхождение, они проверены временем, и потому с ними так трудно справиться — и российским, и нашим политикам, несмотря на все их натужные старания. Один лишь пример. В 1990-х годах, во времена народнофронтовского кабинета Годманиса, обсуждался вопрос о развитии Юрмалы. Было решено, что нецелесообразно сохранять ее курортный профиль: связи с Россией обрубались тогда во всех плоскостях и будущее Юрмалы было определено как «спальный район для богатых рижан». Сегодня россияне владеют на взморье сотнями объектов недвижимости и привязаны к ним куда сильнее, чем курортник к своему двухкоечному номеру, — результат вышел противоположный...
Отсюда вопрос: имеет ли смысл пытаться идти наперекор сложившейся веками традиции, ломать ее и сопротивляться естественному ходу жизни, тратить на это ресурсы, время, человеческую энергию? Может, следует понять и принять свои уникальные особенности как Богом данные, как преимущества и плюсы, которые, кстати, мало у кого в Европе еще есть? Вопрос, наверное, риторический. Чтобы ни надумало и ни напланировало бы себе нынешнее поколение политиков, мы все равно еще надолго останемся уникальным регионом, «тихой гаванью», понятным и комфортным Западом для Востока и безопасным, европейским Востоком для Запада.
Фото: РИЖСКИЙ МУЗЕЙ ИСТОРИИ И ПАРОХОДСТВА; УЛДИС ПАЖЕ