Вы живете то в Москве, то в Нью-Йорке, то в Париже. Чем объясняется охота к перемене мест?
Я начала ездить очень поздно и поэтому в свое время многого «недоглядела». И сейчас не то чтобы я стремилась это компенсировать, «доглядеть», но перемена мест способствует творчеству.
Не думаете ли перебраться на Запад на постоянное место жительства?
Пока нет. Я же не эмигрировала, а как бы выбрала второе государство, в котором время от времени существую. Разве что к старости уеду в Америку, где у меня второй дом.
В Америке вам лучше работается?
Мне работается везде примерно одинаково, но на Западе комфортнее — в плане добывания красок, холстов...
Влияет ли как-то среда обитания, атмосфера того или иного города на ваше творчество? Или вы пишете как бы одну картину?
Скорее последнее. Но бывают какие-то всплески, которые подвигают меня на что-то новое. Я непрерывно иду по спирали — то есть ухожу и возвращаюсь к каким-то определенным темам, видениям. Но моя спираль лежит на боку. Суть моих работ на протяжении 10 — 15 лет почти не меняется.
Где бы вы ни писали, вы остаетесь русским художником?
Нет, я, пожалуй, не отношусь к тем, кого называют «русский художник». Наверное, только живописцы и композиторы могут существовать в любых местах земного шара.
Ну а такой «певец русской природы», как Левитан, смог бы работать в Америке?
Почему бы и нет? Там бы он «пел» другую природу. Думаю, с не меньшим удовольствием. Национальность художника не имеет никакого значения.
Как вам самой живется в Москве?
Москву я уже совершенно не воспринимаю. Город моего детства, город моей юности исчез. У нее был свой облик. А сейчас Москва мне кажется провинциальной и безликой. К сожалению, теряют свое лицо и города провинциальные. Я недавно ездила в Саратов, который мне казался невероятно красивым, и увидела слепок с московского пешеходного перехода. Тогда как Париж, Венеция или Сиена лица не потеряли.
Почему же это произошло? Кто в этом виноват?
Время… Россия как никогда теряет уровень культуры. Эта культура вначале была утрачена за 70 лет советской власти. Она уже очень обтрепалась. Из старого ничего уже не сошьешь, а новую материю пока не изобрели. Огромные средства употребляются не на то, что надо.
Российские художники — да и вообще живописцы — всегда тяготели к артельности — будь то передвижники, нонконформисты, импрессионисты или кубисты. Вы же по сути своей одиночка…
Я боюсь толпы. Это связано и с возрастом. Когда была моложе, я участвовала и в творческих группах — пока у меня не было своей удобной мастерской. А когда она появилась, то необходимость такого участия отпала… Многое зависит не от художников, а от искусствоведов, кураторов, которые по собственным представлениям объединяют или разъединяют художников, иногда противопоставляют их, сталкивают лбами. Я, конечно, всегда предпочитаю одиночество.
«Ты царь, живи один»?
Ты крот, живи один. Но все это не исключает интересного дружеского общения.
В живописи много примеров того, как один творец опровергает другого. Искусство — это борьба, в которой выживает сильнейший?
Борьба и война — занятие исключительно для мужчин. Я же не хочу ни с кем воевать. Всякое разрушение ни к чему хорошему не приводит.
Однажды вы заметили, что ваше искусство находится между «маскарадом и трагедией».
Для меня жизнь — это просто трагедия. А маскарад — способ прикрыть трагедию, надеть веселую маску на искаженное лицо.
В чем вы видите эту трагичность?
Для меня — это уходящие близкие люди, уходящее мое время, потеря сил, интересов. И с будущим я никаких для себя надежд не связываю.
Известный писатель Владимир Орлов, автор романа «Альтист Данилов», назвал свое эссе «Таинственный мир Натальи Нестеровой». Ощущаете ли вы сами себя одним из персонажей мира, который вы считаете трагическим карнавалом?
Нет, я скорее зритель. Я натура не артистичная, внутри очень скованная. Да и карнавал по своей сути трагичен. Он заканчивается, и остаются только растоптанные маски, туфельки и, наверное, сердца…
Не хотелось ли вам все начать с чистого листа и поменять свою творческую манеру? Пикассо, например, сегодня был одним, а завтра — совершенно другим…
У меня этого не бывает. Пикассо никогда не входил в круг моих почитаемых и любимых художников. Такая многосторонность меня не устраивает. Для меня важна в художнике узнаваемость. Я хочу знать, что от него жду.
Нестерова сегодняшняя и Нестерова 30-летней давности — это один и тот же художник?
В молодости я была жестче и решительнее. И моя нелюбовь к людям всегда выражалась в картинах. А теперь эта нелюбовь усилилась, но я ее скрываю под маской воспитанности. (Смеется.)
Значит, вы мизантроп?
Во всех человеческих проявлениях я так редко вижу благородные черты. Для меня самый страшный зверь — это все-таки человек, обрекающий на страдания своего ближнего.
Но Христос учит нас возлюбить ближнего, как самого себя…
Я и себя не люблю. Христианство я не опровергаю, но не умею ему следовать. Не получается.
Но всегда были и есть люди святые, готовые принести себя в жертву. Разве эти примеры не доказывают, что человек не так уж безнадежен?
К сожалению, они лишь исключения из правил. Существование отдельных добродетельных людей меня восхищает, я перед ними преклоняюсь. Но это никак не меняет моего общего отношения к человечеству.
«Моя жизнь, — писали вы, — подобна преследованию ускользающей нити».
Я довольно много работаю, но когда что-то заканчиваю, говорю себе: «Эх, не получилось!» Наверное, эта нить так и останется вечно ускользающей. Надо делать, как можешь. Вот и Ван Эйк подписывал свои картины словами «Как умею».
На одном из последних автопортретов Пикассо изобразил себя с глазами, полными ужаса перед надвигающейся смертью…
Наверное, он тогда заглянул в бездну, в ад. Испанцы — потрясающие художники: Веласкес, Гойя, Миро, Дали. Но при этом они абсолютные дьяволы.
Если они дьяволы, кто же тогда русские художники?
Русские художники были всегда несчастными. В них никогда нет никакой легкости. Всегда за их холстом лежит отрубленная голова, рука или нога. В работах Натальи Гончаровой всегда чувствуешь лежащий на сердце камень. Из наших «тяжелых» художников я очень люблю Федотова. У французов, напротив, всегда присутствует какая-то легкость. Вы не тяготитесь их живописью. Когда вы смотрите на нее, сердце ваше порхает. Это не водевильное порхание, а парение.
Своим единственным учителем, если не ошибаюсь, считаете своего деда — художника Николая Ивановича Нестерова, который учился с Фальком и выставлялся с «Голубой розой». Чем вы ему обязаны?
Всем. Он умер, когда мне было 7 лет. Именно тогда я поняла, что какая-то моя жизнь окончилась. И это правда. Он для меня рисовал, смотрел, как я рисую. То, что он в меня вложил, я несу всю свою жизнь. Он меня выпустил как бы из пращи, и с тех пор я лечу и лечу. Он дал движение моим мыслям и чувствам.
Одна из ваших московских выставок называлась «Пасьянс».
За пасьянсом я провожу время — сижу в мастерской, смотрю и думаю. И чтобы не сидеть просто так, раскладываю карты. Слово «пасьянс» означает терпение. Я очень терпеливый человек, но вместе с тем очень азартный. Когда я первый раз была в казино в Монте-Карло, то бросила монетку в «однорукого бандита» и выиграла какую-то безумную сумму денег — франков 500. С тех пор я решила больше в казино не играть…
«Мастерство — это воспоминание о вдохновении», — заметил Окуджава. Нельзя, наверное, жить только вдохновением…
Вдохновение приходит и уходит. А постоянная работа стимулирует его появление. Бабушка моя говорила: «Не идешь вперед, идешь назад». Чем меньше человек работает, тем труднее ему заставить себя двинуться дальше. А если он что-то постоянно делает, ему становится легче. И важен не результат, а сам процесс.
Вы уж очень критически относитесь к себе и к своим работам. Не перебарщиваете ли?
А меня научила относиться к себе очень критически опять-таки моя бабушка. Она была «ваше высокоблагородие».
Но случаются ли моменты, когда чувствуешь — это удалось?
Нет. Но у меня бывает восхищение от того, что вижу. Вот недавно в Довиле на французской Атлантике видела лошадей, запряженных в повозку, бегущих краем моря, а за ними — маленькая собачка. Все у меня трепетало от этого невероятного зрелища.
Ваши работы близки к литературе. Часто ли тот или иной образ, та или иная строчка дают толчок для создания картины?
Я как раз начинала, отталкиваясь от литературы. Так, например, было со строчками Лорки «Дети едят апельсины, и это вижу с балкона». У меня и сейчас бывает, что сочетание слов дает толчок замыслу.
У вас есть работа, инспирированная Бродским…
Да. Птичка на ветке: «Что ты делаешь, птичка, на черной ветке, оглядываясь тревожно? Хочешь сказать, что рогатки метки, а жизнь возможна?»
И Ахмадулиной?
На одной из картин на шляпе изображен листочек с ее стихом.
На последней венецианской биеннале и на других арт-ярмарках классическая картина практически отсутствует. Правят бал инсталляции. Не означает ли это, что наряду с традиционной картиной будет параллельно существовать какое-то новое искусство?
Видимо, так оно и будет. Я не против инсталляции, которая отторжения во мне не вызывает, но я занята другим. Да и институты продолжают учить живописи, ваянию, зодчеству. Человек со времен наскальной живописи нуждается в изображении. Вот сейчас мы с вами сидим в кафе, а на его стенах картины. Если бы на их месте находилась какая-то инсталляция из мусора, мы бы с вами перебрались в другое место. В сущности, вся наша жизнь — это изображение… Хотя в прошлом были попытки истребить картины. Скажем, Савонарола уничтожал Боттичелли. Многое было погублено и в наших запасниках в годы советской власти.
После посещения парижской выставки одного российского концептуалиста вы почувствовали, что работаете в каменном веке. Это вы сказали с иронией?
Нет, без всякой иронии. В тот момент я так себя и чувствовала. Господи, подумала я, что же за такая обветшалая старушенция! (Смеется.)
Директор Музея изобразительных искусств имени Пушкина Ирина Антонова, поздравлявшая вас с премией «Триумф», заметила, что женщины-художницы в начале ХХ века определяли движение времени в искусстве. Она считает, что и Нестерова из числа таких амазонок…
В роли амазонки я себя не вижу. Не представляю себе, как можно сидеть на теле прекрасного животного. Жалко его. Есть люди, которые не любят прикосновения — меня прямо будто ударяет током. Может, это происходит по причине моей внутренней напряженности, застенчивости. Я даже никогда не сидела на чьих-то коленях. К тому же амазонки были воительницами, а я пацифист.
Животных вы явно любите больше, чем людей…
Больше. У меня все животные — любимые, даже пауки. (Смеется.)
Однажды Илья Кабаков предупредил своих российских коллег, что «в будущее возьмут не всех». Кого же, на ваш взгляд, все-таки возьмут?
Не знаю. Я не Нострадамус. Но к самому Кабакову отношусь с пиететом. Помню, для своего маленького сына собирала книжки, которые он иллюстрировал.
Говорят, что можно пропиарить и раскрутить любого художника, самого среднего…
Те, которые пиарят, не берут плохих или средних художников. Они все-таки не лыком шиты и выбирают лучших. Ну а если кто-то не раскручивается, то его бросают.
Есть такая игра. Я называю писателя, а вы - художника, который, с вашей точки зрения, в наибольшей степени соответствует сочинителю в изобразительной сфере. Итак: Толстой.
Крамской.
Достоевский.
Федотов.
Тургенев.
Ренуар.
Чехов.
Домье или даже Шагал.
Шекспир.
Гойя.