Россия и Европа — каждая по своим причинам — сейчас переживают как раз такой период, когда смотреть себе в душу тошно и неинтересно. В результате русский автор отправляется путешествовать куда угодно — чаще всего на Восток, на который мода, а европейский литератор едет в Россию и описывает ее.
Получается фантастический результат. Оказывается, в остальном мире все отлично. В русских травелогах (так по-научному обозначается жанр путевого дневника) преобладает восторженная, захлебывающаяся интонация: да, все они там, конечно, дураки, и наш брат с ними разделывается на раз, но какие пейзажи! Какая еда! Какая легковерная, в два счета обводимая за нос публика! Мир предстает раем, потому что там никто не пытается постоянно ставить нас на место, чем так озабочены дорогие сограждане. Но главный парадокс заключается в том, что иностранные авторы ровно так же смотрят на наш мир, который мы постоянно ругаем за скудость, застойность, глупость и погоду. Оказывается, у нас тут царство свободы, богатства и раскованности, и только наши люди — которые, с определенной точки зрения, угрюмо и мрачно ненавидят всех и себя, — еще умеют любить по-настоящему. Короче, ничего нет духоподъемней, чем читать завистливую прозу путешественников. Возникает образ сразу двух райских пространств — родного и зарубежного.
Вот роман молодого Александра Снегирева «Как мы бомбили Америку» («Лимбус»). Двое юных раздолбаев уезжают в Америку на заработки по международной студенческой программе. Это очень обаятельное сочинение, не претендующее ни на какое литературное качество: нормальный юношеский дневник. Но радость, которая так и сияет на каждой его странице, обеспечивается, конечно, не только авторской молодостью и избытком гормонов: герою просто очень смешно в Америке. Ситуации, в которые они с приятелем попадают, почти сплошь травматичны, люди, которые им встречаются, почти поголовно несчастны, у всех какие-нибудь обсессии и фрустрации, но все тонет в атмосфере добродушия, совершенно невозможной в нынешней России. Все только и делают, что прощают друг другу странности и глупости. Милый повседневный американский абсурд основан на избытке взаимного уважения и уступчивости — водитель ночного автобуса хохмит в микрофон, хозяин кафе беспрерывно трунит над собой, драки гасятся в зародыше, обиды рассасываются. Такова ли Америка в самом деле — неважно (для самой себя уж конечно не такова). Но для человека, прибывшего сюда из российской атмосферы, она в самом деле праздник — не финансовый и не товарный, как было раньше, а эмоциональный. Примерно такое же впечатление производят «New американки» Валентины Румянцевой («Вагриус плюс»), где Америка предстает как веселое братство разношерстных эмигрантов — из России, Грузии, Украины, Италии, Греции, Африки: если здесь из-за чего и парятся, так исключительно из-за того, что располнели. И эмигранту здесь вполне комфортно, потому что все немного эмигранты. Не страна, а музей трогательных чудачеств, за которые дома бы любого сожрали, а тут пожалуйста, все свои.
Прелестный роман Светланы Юриной «Турфирма как она есть» («ОГИ») — тоже, собственно, никакой не роман, а дневник. В последнее время наши сограждане, как, впрочем, и гости, разучились оформлять впечатления от жизни в художественную прозу и предлагают кучку личных впечатлений, как если бы вместо готового дома перед вами были в горизонтальный ряд разложены стройматериалы: впечатления, наблюдения, разговоры. Но это и характерно для экстенсивно-сырьевого мышления: никто не ставит себе великих задач, никто не занимается пристальным самоанализом — все ездят. Путешественник всегда стремится к горизонту и перемещается по горизонтали, вертикаль ему ни к чему. Именно этой тоской по впечатлениям и страхом заняться собой объясняется у Юриной российская страсть к туризму: в конце приведена скромная социологическая выкладка, повествующая о проблемах среднего класса (который главным образом и ездит). Тут и «синдром отложенной жизни» (когда всю жизнь копил, а тратить уже сил нет), и ангедония (неспособность получать удовольствие), и страх провалиться в нижний класс, и тоска от невозможности попасть в верхний. Вот все и колесят, пытаясь излечить внутренние проблемы калейдоскопом внешних впечатлений; путешествие становится символом Другой Жизни, которой здесь, у нас, уже точно не будет никогда. Правда, герои Юриной, попадая от своей турфирмы в Египет на инспекцию отелей, постоянно замечают, что арабы недостаточно энергично торгуют страной: вот мы бы, окажись мы тут… Русский профессионал, оказываясь в чужой стране, первым делом сожалеет, что ему не дают превратить ее в тот самый ад, от которого он только что сбежал.
Роман Александра Сухочева «Гоа-синдром» (Ad Marginem) стал одним из хитов этого года, и немудрено: это наш аналог цикла Колина Баттса об Ибице. Гоа в изображении Сухочева — царство тотальной, расслабляющей, властно засасывающей ненапряженности: все влюблены, пьяны, разморены, никуда не надо спешить, ничего не надо делать, Восток есть Восток. Поначалу герои кое-как сопротивляются, но потом сдаются на милость этой прекрасной жизни — и мы понимаем, почему они с таким содроганием думают о возвращении в Россию. В России у них нет свободной минуты. Они забыли, когда смотрели на закат, целовались по любви, танцевали с кем хочется, не боясь, что о них подумают. Гоа — абсолютная мечта современного русского туриста: вырвавшись из колеса, в которое он сам себя загнал, этот турист способен только расслабиться, ибо только в беспечности и бездеятельности открывается ему настоящая жизнь.
Главной страной XXI века, похоже, будет Китай — и роман Антона Краснова «Москва — Пекин» («АСТ») спешит отследить эту тенденцию. В отличие от прочих бесхитростных травелогов, этот написан натужно и многословно, но у Краснова по крайней мере есть сюжет и проблематика — и в подводном своем течении его роман наполнен тоской и страхом. В Гоа мы заглядываем, как в свои сны, но в Китай — как в будущее, и это будущее ничего хорошего нам не сулит. Возлюбленная героя уходит к китайцу, потому что «ей нужен мужчина, а не младенец». Посетив Поднебесную, журналист Гамов похмельно сетует: «От китайцев плохо пахнет. Во многих домах Пекина отсутствует канализация. Не везде проведен газ. Все это есть и в России. Почему у нас тогда нет небоскребов, разогретой и бурно прогрессирущей экономики полуторамиллиардного населения, готового работать и работать?» Ему начинало казаться, что все эти люди работают против него, Гамова. Готовят что-то огромное, несоразмерное тем его усилиям, которые может выставить против них лично он и его страна. «Страна, которую сожрут и не подавятся, если все будет так, как было раньше». В конце концов Гамова убивает русская мафия вместе с китайской. Они отлично поняли друг друга. Немудрено, что романов, подобных «Москве — Пекину», сегодня в России почти не пишут: вещь получилась тревожная. Но и у Краснова сохраняется главный посыл: мир без нас, вне нас — прекрасен. Даже когда ужасен. В Китае плохо пахнет и слишком много работают, и жестокость там зверская, но там люди знают, зачем жить.
Интересно, что нашим гостям представляется ровно то же самое. Этой осенью на прилавки одновременно вывалились «Париж, Москва, любовь» Миши Азнавура и «Идеаль» Фредерика Бегбедера. Они друзья (Азнавур даже упоминает Бегбедера в своем дневнике, опять же выдаваемом за роман), и обоим ужасно нравится Россия, невзирая на то, что русские квартиры плохо обставлены, русские клубы одинаковы и безвкусны, а у большинства русских людей нет ни малейшего представления о прекрасном. Зато Москва, которая нам все чаще кажется скучной, чиновничьей, тоталитарной, помпезной, чужой, предстает под перьями дружественных французов городом бесконечного веселья, раскованности, красоты и любви. Кажется, для них мы что-то вроде Гоа, где можно наконец по-настоящему расслабиться. И что всего показательней — оба навзрыд клянутся, что стали тут настоящими москвичами, такими, как надо, и хотя о русских нравах, бизнесе и идеологии оба пишут примерно так же, как Сухочев о гоанских, — девушки и необязательность происходящего искупают все. Беззаботным, прелестным раем предстает наша страна на страницах этих двух романов: Фейхтвангеру казалось, что весь мир порабощен антисемитизмом, а Бегбедеру — что консьюмеризмом. В Москве оба увидели своего рода оазисы: в 1937 году здесь еще не было антисемитизма, а в 2007 консьюмеризм отнюдь не является русской проблемой номер один. Вот мы и дождались восторженных иностранцев. Не удивлюсь, если Бегбедера примут в Кремле.
Впрочем, лучшие из русских публицистов в 1930-е годы тоже предпочитали писать травелоги — «Одноэтажную Америку», «Испанский дневник»… Видимо, на родине происходило такое, что писать об этом не тянуло. Вот они и ехали вовне — по понятным причинам страшась слишком углубиться вовнутрь. Чтобы посмотреть в себя и написать «За далью даль», надо было дожить до оттепели.
Иллюстрация Алексея БОРИСОВА