Этнография как последнее прибежище специалиста

Время течет по-разному для разных слоев российского общества

Александр БУДБЕРГ

На днях в Царицыне открылась новая императорская резиденция. В свое время Екатерина II последовательно останавливала стройки, которые вели Василий Баженов и Матвей Казаков. Ей не нравилось, что получалось. И она приказала срыть построенное. Тем не менее в спальном районе Москвы сохранились очень красивые, поэтичные руины. Однако в стиле нашего жесткого века, к очередному дню города тоже известный архитектор, Михаил Посохин, доделал то, что не дали сделать Баженову и Казакову. Он на базе исторических развалин спроектировал дворцовый комплекс, который и был выстроен. Для полноты картины на пруду открыли поющие фонтаны.

Один из лучших российских архитектурных критиков Григорий Ревзин написал, что «с точки зрения серьезных искусствоведов, а также законодательства об охране памятников… произошел акт вандализма. Подлинный памятник уничтожен безвозвратно, непоправимо и… триумфально. Всей академической России — историкам, искусствоведам, музейщикам — плюнули в лицо. Впрочем, вся эта академическая Россия представляет капитал, являющийся долей процента от того, который контролирует Юрий Михайлович Лужков...».

И далее Ревзин формулирует мысль, которая отчасти стала отправной для уже моей заметки. «Сердца москвичей — простых посетителей «Царицына» проникнуты чувством ликующей благодарности к мэру, подарившему Москве такое чудо. Когда так радикально расходишься с населением и властью в области, где ты специалист, надо переходить на позиции этнографа».

Когда я прочитал это, почувствовал невыразимую солидарность с автором вот в каком смысле. Я пишу про политику много лет и, наверное, отчасти могу считаться почти специалистом. И когда я вижу, насколько мои ощущения отличаются от ликования большинства, то мне тоже хочется стать этнографом. И равно такое же ощущение я ловлю у десятков моих знакомых — обеспеченных, самостоятельных, образованных людей, профессионалов в разных областях. Их нельзя считать совсем уж в литературном смысле «лишними людьми» — у них есть дело, работа. Они могут и умеют использовать свои преимущества хотя бы для зарабатывания денег. При этом что-то мешает им растворяться в этом потрясающем чувстве «ликующей благодарности». Они все время ощущают как бы недостаток воздуха. И, как следствие, черту, которая отделяет их от большинства россиян. И дело тут, видимо, не в плохом патриотизме и не в том, что они пятая колона. Дело, похоже, как раз в том, что они специалисты.

Отношения спецов с Родиной в России всегда были непростые. Впервые они как некая значительная прослойка появились при Петре. Реформатор, он единственный из великих русских тиранов ломал страну, насаждая в ней прогрессистские ценности, а не пытаясь отделиться от остального мира. Для принудительного скрещивания России с западной цивилизацией были нужны профессионалы в разных областях. Их Петр I просто покупал за границей. Одновременно, по его идее, дворянство должно было стать классом специалистов. Для чего боярских детей обязательным образом и отправляли за границу, после чего те были должны «отработать» на государевой службе.

Последствия петровского сквозняка из «открытой форточки в Европу» невероятно часто обсуждаются в России, которая так и не может определиться — на Запад ей или на Восток. Но есть и очевидные вещи. Вместе с развитием государства спецов требовалось все больше и больше. Это вносило определенные ментальные трудности в жизнь привилегированных классов империи. Ведь спецы хотели не только материального достатка, но и определенного уровня душевного комфорта. А он — в силу их высокого образования — требовал определенного уровня свободы. К предреволюционной эпохе Россия оставалась сословной, а следовательно, фундаменталистской крестьянской страной. Все прогрессисты могли чувствовать себя безопасно разве только под защитой звероподобной госмашины. Но и терпеть бессмысленность, неэффективность, безжалостность самодержавия они не могли. Ведь они-то переросли его. Этим во многом и объясняется трагическая роль интеллигенции в предреволюционные и революционные годы.

Советская власть всем своим существованием пыталась доказать, что незаменимых нет. Нет той цены, которую невозможно было заплатить при полной ничтожности стоимости человеческой жизни. И в этом своем коллективизме она больше опиралась не на социалистов-утопистов, не на Маркса с Энгельсом, даже не на немецких философов-классиков. Прежде всего она опиралась на быт и нравы родной крепостной общины.

Сталину в исключительных случаях тоже приходилось покупать специалистов.

Вызвав к себе Курчатова в январе 1946 года, Сталин без обиняков сказал: «Наше государство сильно пострадало, но всегда может обеспечить, чтобы несколько тысяч человек жили на славу, а несколько тысяч — жили еще лучше». И действительно, физикам не только дарили дачи и машины. Их не арестовывали; в их институтах не проводилось идеологических дискуссий и т д. Но это был мизер. Огромное большинство искренне принимало существующие порядки, не имея ни нормальной еды, ни нормального жилья. Сталин, несмотря на миллионы погибших в лагерях и от голода, до сих пор так популярен только потому, что стиль его правления отвечал цивилизационным требованиям именно крестьянской общины. Он был такой же великий крестьянский царь, как Пол Пот или Мао Цзэдун. Иногда этому можно найти поразительные доказательства. Так, Николай Сванидзе в своих «исторических хрониках» цитирует анонимное письмо в «Правду» от апреля 1953 года. Только что врачей-вредителей официально объявили невиновными. И аноним пишет: «Неужели эти несчастные профессора, если они и оказались не вредителями, стоят того, чтобы взволновать так умы наших рабочих?» И таких писем были сотни. Они показывают не только первобытность оценок, когда чья-то жизнь не имеет для общества ценности. Но и насколько сталинская политика была близка цивилизационным взглядам нашего народа. Сталин планировал публично повесить врачей-вредителей в крупнейших городах страны. Даже в гитлеровской Германии это было бы слишком. У нас — прошло бы.

Так в чем же дело? В какой-то особенной дикости населения России? Представляется, что нет. Просто время в разных частях света течет с разной скоростью. Европа, США, британские доминионы сумели быстрее выскочить из крестьянской цивилизации. Мы медленные. Мусульманские страны и Африка еще медленнее. Но этот переход неизбежен.

В практическом плане это означает, что бесконечные споры о цивилизационных отличиях России от остального мира будут преодолены в течение жизни одного поколения. Всю самую грязную работу сделал все тот же Сталин. Спасаясь от голода, большинство крестьян было вынуждено бежать в города.

Прошу понять меня правильно. Я не утверждаю, что город лучше деревни. Просто он предъявляет к своим жителям совсем другие требования. Горожанин вынужден больше анализировать: для того чтобы чуть ли не ежесекундно делать правильный выбор, он должен учитывать множество факторов и связывать их друг с другом. Чем больше город — тем больше выбор и тем больше влияющих на него факторов. В деревне же гораздо сильнее не рациональное, а чувственное восприятие мира. Как следствие — абсолютизация личного опыта. Но, приехав в город, многие его новые жители просто теряются, потому что там их опыт трудно применим. Короче говоря, город требует развития сознания и умения абстрагироваться; деревня опирается на подсознание.

Сейчас, чтобы понять процесс глобализации, оценить его разнообразные последствия, скорость, принять отказ от принципа «суверенитета» и «натурального хозяйства» как неизбежное требование времени — уже мало просто интеллектуальных усилий. Весь этот комплекс задач требует мировоззренческого рывка. И совершить его легче тем, кто если и не имеет за спиной три поколения университетского образования (классическое определение интеллигентного человека), так имеет хотя бы просто три городских поколения предков. А вот в этом смысле наша элита очень малочисленна, и именно это ее главный недостаток. Строго говоря, противостояние между Востоком и Западом, между глобализацией и натуральным хозяйством — это в широком смысле противостояние городской и аграрной цивилизаций.

Расколотое состояние нашего общества уже в течение 200 лет объясняется тем, что «горожан» достаточно много, чтобы влиять на социальные, политические, экономические процессы. Но их до сих пор не хватает, чтобы твердо захватить инициативу и добиться перехода всей России в новое качество.

Пока власть в России во всей ее полноте принадлежит в основном второму городскому поколению. А в спецслужбах — зачастую первому. И почему так происходит — вовсе не загадка. В разведку и контрразведку всегда любили брать людей с абсолютно прозрачными связями и родословными. А где таких находить, как не из деревенских. Да и обрабатывать им мозги под определенные кондиции тоже проще.

Лучшим примером традиционного для России торжества крестьянско-общинного мышления являются пресмешные выверты, в которые сейчас пускается власть, когда дело касается того же Сталина. Так, в качестве хрестоматийного злодея принято называть Маршала Советского Союза Лаврентия Павловича Берию. Его даже ставят на одну доску с Гитлером. Зато хозяин Берии, генералиссимус Сталин, из игры такими сравнениями как бы выводится. Ведь к нему до сих пор нет однозначного отношения масс, и это является, как думают нынешние идеологи, проявлением нашей цивилизации: мол, любят у нас руководителей подобного типа — это надо принимать и уважать.

Действительно, живы споры еще не только насчет Сталина, но даже насчет Ивана Грозного. Читал тут статью, в которой доказывалось, что великий государь стал жертвой мирового заговора, извратившего все светлые посылы его личности (во главе заговора демократов, видимо, стоял специалист Карамзин).

Нынешняя власть делает очень много, чтобы спецы не имели площадки для объединения: ни в политическом плане, ни в информационно-идеологическом. Партии и многие газеты, где есть жизнь и которые могли бы привлекать эту часть населения, заменяются на манекены. Ведь работать со спецами трудно. Их надо убеждать, мотивировать. Не дать им объединиться — гораздо проще.

Но все-таки хоть время течет с разной скоростью для разных слоев российского общества, тем не менее оно все-таки течет. Запущенные процессы неостановимы, конец пути уже виден. Ситуация вокруг призывной армии, куда горожане не хотят отдавать своих единственных сыновей, лучшее тому доказательство. Еще одно поколение, и пожалуй, все окончательно определится. Город возьмет свое. Свобода и права человека окончательно будут поняты и приняты как ценность большей частью населения. И властям придется с этим считаться. Как сказал президент, открывая новый дворец в Царицыне: «Что касается мнения специалистов, то, конечно, чем богаче мы будем, тем больше мы будем прислушиваться к их мнению».

А для честности надо признать: хотя жалко тратить свою жизнь на этнографию, но это несопоставимо лучше, чем то, что судьба приготовила спецам в 1917-м и 1929-м.  

Иллюстрация из ХУДОЖЕСТВЕННОГО ФОНДА «НОВАЯ ГАЛЕРЕЯ»/WWW.NGART.COM

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...