Для приобретения произведений, представляющих для России историческую и художественную ценность, существуют и специальные органы, и механизмы. Однако, когда речь заходит о крупных покупках, приходится рассчитывать на помощь бизнеса и высших госчиновников. Об этом рассказала «Огоньку» начальник Управления культурного наследия, художественного образования и науки Федерального агентства по культуре и кинематографии Анна КОЛУПАЕВА
Анна Сергеевна, скажите сразу: государство имеет сегодня хоть какие-то преимущественные права при покупках произведений, находящихся у частных лиц, но являющихся нашим национальным достоянием?
Да. Но только в двух случаях. Закон РФ о вывозе и ввозе культурных ценностей предполагает, что если человек, владеющий произведением, имеющим историческую ценность, желает вывезти его из России, а закон этого не позволяет, то у государства появляется приоритетное право покупки: как правило, государство предлагает владельцу выкупить у него эту вещь, хотя далеко не всегда владелец на это соглашается. Есть и другой закон — о Музейном фонде РФ и музеях в РФ, где также прописано преимущественное право покупки государством предметов, которые включены в состав Музейного фонда РФ, взяты под охрану государства по инициативе самого владельца, но являются при этом частной собственностью. Речь о том, что кто-то владеет вещами, которые внесены в Музейный фонд и государство несет ответственность за их сохранность. Приняв (по самым разным причинам) решение продать этот предмет, собственник вначале обязан предложить приобрести эту вещь государству. Если государство откажется, то он может продавать ее кому угодно, но при этом должен уведомить об этом государство. Покупатель вещи тоже должен иметь в виду, что вместе с правом собственности принимает на себя все обязательства, которые вытекают из того факта, что данный предмет включен в состав Музейного фонда страны.
С этим понятно: просто так не вывезешь ничего ценного, тут государство начеку. А как дело обстоит с покупкой вещей, ценных для России, но находящихся в частных руках за границей?
Увы, тут преимуществ никаких: только через аукционы. Для этих закупок у нас есть некоторая сумма, которую ежегодно нам выделяет государство: около 30 — 35 миллионов рублей. Иногда государство напрямую, централизованно выделяет деньги для совершения крупных приобретений для Музейного фонда. На средства федерального бюджета приобретаются какие-то очень значимые вещи или коллекции. Однако мы сами в аукционных торгах участвовать не можем из-за скудости средств. К тому же как только на торгах официально появляется представитель РФ, цены сразу растут фантастически: значит, вещь подлинная, ажиотаж подстегивает рост цен.
Поэтому мы стараемся договариваться о покупках произведений до их поступления на аукционы. Или же нам артдилеры предлагают уже купленные вещи, зная, что мы ими интересуемся. Иногда музеи сами договариваются с дилерами и торгуются до определенной суммы. Но, сами понимаете, музеи или государственные организации не могут торговаться до бесконечности. В некоторых случаях победа остается за нами — как в случае с покупкой очень редкого пейзажа Брюллова для Третьяковской галереи, который находился за рубежом. Или уникальная коллекция Шабельской — это сделанные в народном стиле головные уборы, костюмы, которые в конце XIX — начале XX века изготавливались для воспитания царских детей в «народном духе». Эта коллекция была приобретена двумя частями, через посредничество дилеров и сейчас хранится во Всероссийском музее декоративно-прикладного искусства.
Дилеры догадываются, в покупке каких именно вещей заинтересована Россия?
Да, как правило. Артдилеры — это ведь очень узкий круг. Все друг друга знают. Рынок антикварный, к тому же очень узкоспециализированный — серьезные дилеры концентрируют свои интересы на чем-то конкретном. И что бы мы ни приобретали, все проходит через сито проверок и экспертиз, что, естественно, тоже отнимает немало сил и времени. И очень часто, к сожалению, приходится отказываться от покупок. Так, недавно нам предлагали огромных размеров минору якобы XVIII века — таких крупных синагогальных вещей, как считалось, до нашего времени не сохранилось. Мы эту минору изучали два с половиной года! И в конце концов очень доказательно убедили и дилера, и владельцев, что это работа не ранее рубежа XIX — XX веков, с множеством современных доделок. И той суммы, которую просил владелец, она не стоила. Появилось, кстати, новое явление — «отчасти подлинные вещи»: как только рынок понял, что мы собираем прикладное искусство, предметы быта, появилось колоссальное количество вещей, как бы «собранных» заново современными умельцами из остатков оригиналов. Именно поэтому мы прекратили закупки для Оружейной палаты — количество средств и времени, затраченных на выяснение подлинности оружия или кольчуги, несопоставимо с ее ценой. Подлинников же XVII — XVIII веков в этой категории уже лет пять не встречалось. С живописью в этом смысле проще. Вот известный коллекционер князь Никита Дмитриевич Лобанов-Ростовский (мирискусники, авангард, «Голубая роза») предлагал нам купить сразу всю свою коллекцию: но даже при анализе части того, что он привозил на выставку в Россию, стало ясно, что многие вещи в коллекции, скажем так, не бесспорны. В ГМИИ имени Пушкина тщательно отобрали стопроцентные подлинники и предложили приобрести только их. Но Лобанов отказался и попытался свою коллекцию продать через Сотбис: закончилась эта попытка известным скандалом.
Ну хорошо: а до аукциона вы, допустим, можете договориться с продавцом или хозяином?
Бывают случаи, когда мы знаем, что вещь будет выставлена на аукцион, но еще не началась подготовка предаукционной выставки и каталога еще нет, и мы обращаемся к аукционным домам с просьбой разрешить нам вступить в контакт с владельцем и при его согласии снять вещь с торгов, купив ее у владельца за стартовую цену. Но это касается, конечно, не вещей высшего порядка. И то договориться удается не всегда. После смерти Сержа Лифаря мы пытались договориться с его вдовой о продаже таких вещей из коллекции Лифаря, как перстень, а также младенческий локон Пушкина. Вдова отказалась.
Допустим, однако, что вы договорились и речь идет о сумме, намного превышающей ваш бюджет. Есть ли механизм быстрого взаимодействия государства и бизнеса, когда надо быстро собрать нужную сумму денег для покупки произведения?
В таких случаях мы обращаемся прежде всего с просьбой о выделении средств из Резервного фонда Президента РФ, управление этим фондом осуществляется очень мобильно, и Музейный фонд страны обязан решениям президента очень многими великолепными памятниками. Это и картины К П. Брюллова «Вид форта Пико на острове Мадейра» и «Сенокос» А Г. Венецианова для Третьяковской галереи, произведения для коллекций Эрмитажа и Русского музея.
В отдельных случаях крупные российские корпорации и лично их руководители находят возможность сделать подарки государству: так приобретались некоторые из живописных произведений, украшающих сегодня Константиновский дворец в Стрельне. Но чаще всего, к сожалению, применительно не к самым дорогостоящим шедеврам имеющие хорошую и прочную репутацию дилеры приобретают такие произведения сами, имея в виду интересы государства и понимая, что практически ничего в данном случае не заработают. В этих случаях срабатывает логика «честь дороже денег». Но в основном мы ориентируемся на собственный бюджет, стараемся тратить его осмотрительно — вдруг появится что-то экстраординарное. На эти в среднем 30 миллионов рублей в год мы приобретаем для музеев ценные в историко-культурном отношении вещи внутри страны: два года выкупали для музея МХТ переписку Станиславского, а также коллекцию Конаковского фарфорового завода для Всероссийского музея декоративно-прикладного и народного искусства и Тверской картинной галереи. Акционеры завода пытались продать ее на рынке, но тут уж мы применили административный ресурс — завод не имел права ни приватизировать, ни продавать исторические ценности. И в результате мы выкупили у них эту уникальную коллекцию.
Сейчас много стали покупать региональные власти для своих музеев, это очень хорошо, но поскольку разрешения на крупные покупки надо по-прежнему получать в Москве, мы часть предметов отводим, так как либо они заведомо неподлинные, либо слишком дорого продаются. Необоснованно дорогие покупки мы стараемся пресекать — это взрывает рынок, цены вырастают мгновенно.
Есть ли список вещей в мире, особенно ценных для России, за которыми вы постоянно следите и готовы купить их, как только будет возможность?
Конечно, есть, хотя он и не оформляется на бумаге с гербом и печатью. Это прежде всего шедевры русского искусства — тот же Брюллов, Кипренский, Рокотов, мастера «Мира искусства» и русского авангарда начала XX века. Мы знаем, в чьих коллекциях они находятся, следим, так сказать, за изменениями в настроениях владельцев, ситуации ведь меняются — умирает человек, распродается коллекция. Есть вещи, о которых мы и не знаем: они из поколения в поколение передаются, след их теряется и появляется неожиданно.
О каком количестве приобретений идет речь — за год?
Это не меряется «на штуки». Мы можем купить одну шпалеру, или изделие Фаберже, или пушкинский автограф, а можем купить несколько сотен писем — за каждое ведь нужно платить. В год обычно за средства агентства приобретается от 1500 до 5 тысяч вещей. А общие закупки музеев составляют от 50 до 100 тысяч предметов.
А есть такой список картин, условный топ-10, за которые Россия не пожалеет никаких денег?
Если говорить о космическом масштабе, то, если бы мы где-нибудь могли купить хоть одного Вермера, настоящего, мы бы все за него отдали, но его не продают. Конечно, мечта — вернуть хоть что-то из того, что было продано Лениным в 20-е годы из Эрмитажа: жалко даже не столько Рембрандта, который у нас все же есть, а совершенно потрясающего Рубенса, Тициана, Леонардо и Рафаэля… Есть вещи, с историко-культурной точки зрения имеющие для нас огромное значение. Например, в России до сих пор нет прижизненных портретов царя Алексея Михайловича: если мы его купим — это будет сенсация.
Беседовал Михаил СЕРАФИМОВ