После кино и литературы театр тоже озаботился образом олигарха — в «Практике» о нем поставили спектакль «Небожители». Но единственное место, где олигарх выглядит более или менее пристойно, — публицистика. Как в недавно переведенной книге Дэвида Хоффмана «Олигархи». Почему же образ олигарха не дается российским художникам?
На спектакль «Небожители» в театр «Практика» приходят люди серьезные. Уж поименно и не будем — какие. И автор у пьесы серьезный — если не олигарх, то человек, живущий в одной смысловой плоскости с олигархами. Некто Игорь Симонов. И вот в чем еще легенда спектакля — живущий по соседству с театром. Вроде бы будущий драматург, осознав, что «Практика» — театр прямого социального высказывания, принес им острополитическую пьесу.
В чем острота? Главный герой — Леонид Цейтлин, олигарх с типичной судьбой олигарха, год рождения 1959-й, эмиграция в Израиль, торговля в палатке, потом возвращение, сомнительные операции с банками, десятки тысяч кинутых вкладчиков и место в десятке самых богатых россиян. Олигарха играет актер Андрей Смоляков, играет убедительно, нажимает на брутальное деловое обаяние: он и элегантно матерится, и элегантно, в рамках устоявшейся терминологии вопросы решает. Не монстр, не зверюга, с вполне человеческим лицом олигарх.
Нехорошие черты олигарха мы не успеваем оценить: его сразу превращают в жертву. Наезжает государство, требует отдать бизнес («не за реальные деньги, но за деньги») и свалить куда подальше. Вестник богов — замглавы президентской администрации — намекает, что хорохориться не надо, чтобы не постигла судьба Ходора (знаковое слово дает отмашку зрителю мыслить общо, стратегически, не путать героя с тюремным узником).
Пьеса как бы остросоциальна и по фону. Три девицы — телеведущие шоу «Небожители», где они будут задиристо мочить олигарха, до работы заняты выяснением дел сердечных, две из них — любовницы богатеньких дядечек, а это очень трудоемкое занятие. Вот дурочке-модели из «Фабрики звезд» надо найти любовника номер один в этой стране. На что ее удрученный папик спрашивает: «Путина, что ли?» — и это еще одна политическая острота спектакля. Еще одна девица, которая поумнее, замешана в криминальной разборке своего бойфренда, у которого профессия — «решать вопросы»: этот микросюжет позволяет осветить, как продажна в нашей стране судебная система. Почему-то жертву, решающую вопросы и не желающую давать взятки другим решающим вопросы, не жаль. Еще получается, что женщины в России интересуются исключительно капиталом — других типажей не бывает.
Не то чтобы театр обходил у нас до сих пор богатеньких. Героям классических пьес придавали черты современных дельцов — вспомним венецианского купца Стуруа, табаковского Флора Федулыча из мхатовской «Последней жертвы» и того же Федулыча Збруева в Ленкоме. Но в современной пьесе, конечно, до последнего времени этот подвид героя прямо обозначен не был.
.. Со мной рядом сидит солидный мужчина в костюме. Он все время ерзает — от резкости сценической правды. Галстук он ослабил и верхнюю пуговку потянул еще на словах «страну про...али». Он вообще все время знающе улыбается и знающе хлопает себя по коленям — в особо, как ему кажется, острых местах. Чувствуется, что его охватывает если не катарсис, то зуд узнавания, зуд социальной солидарности от правдоподобия спектакля. А ведь какое здесь правдоподобие? В спектакле нет ничего, чего не знал бы всякий житель в этой стране. А ведь драматург, типа, вхож в круги и слои. Ладно, пусть нет художественного осмысления, так дайте мне хотя бы тайные детали жизни олигархов! Дайте хотя бы реальные детали диалога власти и бизнеса, а не фантазии обывателя на эту тему!
Штука в том, что никаких интервью с олигархами начистоту в телеэфире не ведется, никакие смелые журналистки не задают им головокружительно-коварных вопросов о том, как вы кинули своего друга-партнера и кому невыгодно ваше слияние с западной компанией типа «Нефть всея земли». И никакие олигархи не молчат, загнанные в тупик. И никакие олигархи потом, спохватившись, не решают говорить только правду и ничего, кроме правды. То есть правдоподобие здесь, от которого хлопает по коленкам и расстегивает пуговицы мой сосед, весьма и весьма декоративное.
В книге Дэвида Хоффмана, чей увесистый фолиант о шести российских олигархах недавно переведен в России, есть реальные диалоги бизнесменов с властью — однако ведь даже правдоподобие, как известно, в искусстве дело десятое. Стараясь изо всех сил быть социальным, злободневным, искусство лишается какой-то важной составляющей. Искусства, что ли? Непрямого социального высказывания. Золотой фонд американской литературы составляют романы о дельцах, политиках, нуворишах, финансистах, титанах и стоиках. Неоднозначных, противоречивых, с внутренней драмой типах. А у нас что? Карикатурность сплошная. И в спектаклях теперь — схематизм наблюдается. Типа украл, выпил — в тюрьму. Зато злободневно. Задачи «Практики» как театра мгновенного реагирования понятны и благородны, и режиссура Руслана Маликова, известного «Большой жрачкой» и «Манагером», делает с пьесой все возможные художественные выкрутасы. Но дело даже не в данном спектакле, а в художественной неприступности олигарха. Не идет он в руки с кондачка — и все тут!
Кстати, сами российские олигархи брали пример… с искусства. Оно и понятно — люди с образованием. Хоффман пишет о пристальном изучении нашими олигархами книг Теодора Драйзера. И о том, что, не зная, как себя вести, наши-то и наследовали американские «стиль и методы баронов-разбойников, копируя их наглый стиль, холодную уверенность в себе, дерзкие гамбиты и дорогостоящие причуды».
Почему неотразимы и многослойны фицджеральдовские великие гэтсби и драйзеровские миллионеры, в прошлом чистильщики сапог? Они, конечно, преступали через всякую нравственность и этику в период начального накопления капитала. А потом уже выработали свою нравственность и этику, стали там стоиками и титанами или монстрами. Но это «потом» наступило еще по одной маленькой исторической причине: государство их не тронуло, не ударило по рукам. Они знаменовали собой новую эру — плохую ли, хорошую, но с продолжением. Они сами стали государством и властью. У нас все по-другому. И ясно, что эпоха олигархического капитализма в России закончилась. И олигархи уже отошедшие — по историческим причинам — герои.
Может, поэтому из них самих герои — ходульные. В нашем спектакле олигарх узнает, что у дурочки-телеведущей подброшенное врагами взрывное устройство, и спокойно дает ей погибнуть вместо себя. Пафос финала дидактичен, и дидактика эта неправдоподобна.
У Драйзера герой невесту беременную утопил, потому что она ему мешала приобщиться к высшему свету и устроить свое капиталистическое счастье. А тут чего умный мужик девчушку-то подставил? Из вредности, что ли? Чтобы звериная злоба врага была виднее общественности, для пиару? Да бросьте вы!
У Хоффмана в его документальных хрониках все гораздо логичнее, аккуратнее. Не то чтобы всему написанному веришь, но тебя не раздражает жанр. Когда же за олигарха берется наше серьезное искусство, оказывается, то уши из кадра торчат, то белый и пушистый хвостик. И из-за размашистого характера обобщений выходит одно сплошное общее место.
Почему даже после картины «Олигарх» Лунгина, снятой по книге Юлия Дубова (своими глазами все видевшего), сами прототипы открещивались от кинообразов: Березовский тогда сказал, что не видит в фильме большого искусства, а только первое приближение к правде. Может, наш художник, в отличие от американского, просто не любит олигарха? Либеральность мешает ему сделать из него окончательного монстра, а борца за свободу и икону внутренняя этика не позволяет. А за полутонами не гонимся — хлопотно. Возможно, погоня за правдой и правдоподобием — которую так оценил мой хлопающий по коленям сосед — и виновата. Человеческое в человеке всегда выходит за пределы банковской ячейки, за пределы манагерской или олигархической маски, которую можно скрупулезно скопировать, перенести на подмостки, на страницы, и ничего не выйдет. И не нужно быть замом олигарха, как Дубов, чтобы написать достоверную вещь. С идеальным делением правдоподобия на художественность. Вещь, которая может с пафосом называться портретом эпохи.
Тут художник нужен. Вот такая простая вещь — настоящий художник.
Правда, в новой пьесе Владимира Сорокина «Капитал», написанной для постановки в «Практике», банкиры, с одной стороны, метафизически, но при этом вполне физически, то есть железными щипцами, выдавливают из себя «дух Ходора». Высказывание вроде бы и не прямое, но лично я на него очень надеюсь. Все-таки здесь с большим художником имеешь дело.