«Огонек» и телеканал «Домашний» представляют неизвестные библиотеки известных людей
Пятнадцать лет назад Марат Гельман (на фото) открыл в Москве первую художественную галерею. Теперь его имя тесно связано с современным искусством. А в студенческие годы он, сын драматурга Александра Гельмана, писал фантастические романы и в течение двух месяцев ходил по российским деревням, пропагандируя учение Льва Толстого.
С чем было связано твое толстовство?
С дневниками и исповедью Толстого. Советская литература была очень гладкой, а тут дневники, в которых — обрывки фраз, точные, жесткие высказывания. Я поступил в Институт связи, но после первого курса бросил его, и мы с приятелем пошли по России проповедовать толстовство. Прошли пешком от Москвы до Рязани. Просясь на ночлег, стучались в крайние избы. Это был интересный период жизни, который закончился довольно неожиданно. Получилось так, что с моей первой женой возник спор вокруг Толстого. Она опиралась на дневники Татьяны Сухотиной, дочери Толстого, я же на толстовские записи. Это спор закончился разводом, после чего Толстой меня «отпустил»... Существовала еще одна проблема: поскольку отец был великим хрестоматийным драматургом, у меня развился комплекс: я тоже пытался писать, искал образцы для подражания и поздний Толстой казался мне формально близким писателем. Можно сказать, что большой кусок жизни Толстой мною управлял.
А к творчеству отца у тебя с годами менялось отношение?
Отца я сначала посмотрел, а не прочитал. Посмотрел его фильм «Ксения, любимая жена Федора». По этому фильму трудно было понять, где отец, где режиссер, где сценарист. Но чувствовалось, что отец — большой человек. А я троечник. И стыдно быть троечником, если учишься по хрестоматии, в которую включена пьеса твоего отца. До 25 — 26 лет надо мной это довлело. Я пытался писать фантастику, какие-то стихи. У отца, кстати, очень хорошие стихи, почти никто их не знает.
Он воспринимает современное искусство, которое ты коллекционируешь и пропагандируешь?
Отец — человек очень современный. Из своего поколения он самый свежий — в том смысле, что адекватно воспринимает действительность. Последние десять лет мы более или менее стали друзьями, регулярно встречаемся. Его книги против моих выставок — этот комплекс у меня прошел с началом перестройки. Та кишиневская скука, в которой я жил, делала чтение основным занятием. С приходом перестройки началась жизнь, и чтение тут же отступило на второй план. Ты стал переживать не за литературных героев, а за самого себя. С тобой начали случаться приключения, чего раньше не могло быть. И вот с понижением статуса чтения ушел комплекс по отношению к отцу.
У тебя есть представление, какой должна быть домашняя библиотека?
Когда-то в Молдавии издавалось много хорошей литературы. Мы имели возможность купить несколько экземпляров редкой книги и потом ее обменять. Так как все были тогда если не нищими, то небогатыми, инстинкт приобретательства касался в основном только книг. Потом библиотека для меня стала в тягость, потому что каждый раз надо было перевозить ее с одной квартиры на другую: матрас, вещи и книги. Книги тяжело перевозить. Такси брать было дорого, поэтому в течение двух дней я ездил на метро — туда-сюда с большими связками книг. Те книги, которые пережили эти переезды, составили библиотеку обязательной литературы — без нее я не могу обходиться.
Здесь на столе несколько книг, связанных с твоими проектами «Неофициальная столица» и «Культурные герои ХХI века». В них изложена альтернативная история культурной жизни городов…
Во всех политических проектах, которыми я занимался, я обязательно вводил «налог» на культуру. Когда я обсуждал со своими клиентами какой-то политический проект, то говорил, что в бюджете должно быть масштабное культурное мероприятие. Если кто-то не проходил этот тест, он терял меня в качестве своего помощника.
Какие две книги ты сегодня выбрал из твоей библиотеки «для чтения»?
Первая книга — роман Володи Сорокина «День опричника». Вторая — роман Виктора Пелевина «Империя Вампиров». С Сорокиным мы очень хорошо знакомы. Кроме всего прочего, он для меня главный Толстой нашего времени. А Пелевин — Достоевский. Потому что Пелевин, вроде бы не думающий о форме писатель, постоянно говорит на темы, на которые, казалось бы, неудобно, неловко сегодня говорить в приличном обществе. О смысле жизни, например. И при этом он говорит это языком «идиотов» Достоевского. У него есть теория «анально-орального вау»-импульса, теория «баблоса»... В этом смысле для меня Пелевин — писатель содержания, а Сорокин — писатель формы.
Следующий выпуск передачи «Библиотека «Огонька» - в субботу, 24 февраля, в 16:00. О своей библиотеке расскажет писатель Василий Аксенов.
Фото АЛЕКСАНДРА ШАТАЛОВА