По замыслу властей, пышные торжества по поводу преждевременной кончины Пушкина вековой давности должны были войти в историю как акт воздаяния революционных почестей еще одной «жертве проклятого царизма». Во славу злодейски убиенного одну из центральных столичных площадей — Страстную переименовали в Пушкинскую. А самого поэта разнообразно «изуковечили» мемориальными статьями, массовыми тиражами его сочинений, увесистыми научными трудами, конференциями, театральными постановками, концертами и разнообразными конкурсами. На одном из них стар и мал соревновались в изготовлении художественных поделок на пушкинскую тематику. Победителем объявили восьмиклассника, изваявшего из пластилина статуэтку под названием «Молодой товарищ Сталин читает Пушкина». Сегодня эта история сильно смахивает на анекдот. Но в те времена никто не смеялся. Не до смеха было.
Сразу же после наступления нового года в стране прошла перепись населения. Вследствие голода и массовых репрессий ее результаты выявили такие страшные демографические потери, что власти предпочли все данные засекретить. 30 января, в самый разгар всесоюзных пушкинских поминок, в Москве закончился открытый судебный процесс над видными советскими политическими деятелями. Из 17 обвиняемых 13 были приговорены на нем к расстрелу. В середине марта добрались и до «простых трудящихся»: в СССР приняли закон о крестьянах и колхозниках, который на целых два десятилетия фактически лишил их права свободного передвижения. 11 июня газеты опубликовали сообщение прокуратуры об аресте восьми высших военачальников Красной Армии: М. Тухачевского, И. Якира, И. Уборевича, Р. Эйдемана, Б. Фельдмана, А. Корка, В. Примакова, В. Путну. Всех спешно приговорили к высшей мере наказания. Полугодие «венчала» директива ЦК ВКП(б) от 2 июля. В этом разосланном на места документе объявлялось о развертывании массовых репрессий против «врагов народа».
ДАНТЕС ОТДЫХАЕТ
О том, что в числе репрессированных советской властью оказался и сам Александр Сергеевич, известно не очень широко. Между тем преследования Пушкина новой властью начались 6 июня 1922 года — точно в день его рождения по старому стилю, когда был учрежден советский Главлит, сиречь цензура, которая классика и при жизни не щадила.
Среди документов советского Главлита, до которых сегодня удалось добраться, имя Пушкина впервые упоминается в октябрьском, 1923 года, списке запрещенных изданий. Причем в теплой компании Дж. Голсуорси и М. Твена. Двух зарубежных классиков просто «зарубили». Роман Голсуорси «Усадьба» («Дом сквайра») с категоричной пометкой: «Для нашей современности книга не нужна»; а «Принца и нищего» — с почти смертельным в эпоху безжалостной классовой борьбы диагнозом: «Апология королевской власти». Александру Сергеевичу на первый раз, видимо, сделали снисхождение. По поводу его «Гаврилиады» ограничились оговоркой: «Можно печатать только с предисловием, разъясняющим антирелигиозное значение произведения».
Все стало куда как серьезней в середине 1920-х годов. В это время под крылом Главлита утвердился сразу же ставший легендарным Главрепертком — специализированное подразделение для цензурирования фильмов, спектаклей, различных зрелищных мероприятий. Судя по главлитовским директивам с пометками «Секретно. Циркулярно», Главрепертком лютовал увлеченно, анекдотично и от этого еще более страшно. Под подозрение попала даже оперная классика. Так, в директиве от 14 мая 1925 года бдительные спецы Главреперткома отнесли в разряд «идеологически неприемлемых» следующие оперы: «Снегурочку» (за — цитируем — «демократически-монархическую тенденцию»), «Аиду» (за «империалистический душок») и «Демона» (за «мистическую библейщину»). «Царскую невесту» Римского-Корсакова велено было «прокорректировать, устранив из нее излишества по части славления (так записано в оригинале) царя». С пушкинским «Евгением Онегиным» тоже церемониться не стали. Дабы главный герой этой оперы был поменьше светским и побольше советским, обязали постановщиков внести ряд купюр. Ну, к примеру, «вычеркнуть из 1-й картины фальшивый эпизод крепостной идиллии от слов: «Здравствуй, матушка-барыня» и кончая песней «Уж как на посту…».
ГОРЕ УМУ
В юбилейном, 1937 году фронт «педагогической» работы Главлита над пушкинским наследием принял особый размах. К этому времени без штампика в виде маленького кружочка, внутри которого находился индивидуальный номер цензора, не могли увидеть свет не то что произведения классики, но даже изделия народных промыслов и наивные работы маленьких художников на выставке детского рисунка. Выполняя задание партии и правительства превратить Пушкина в мощное средство идеологической борьбы и «государственного поэта номер один», тайный, но многочисленный отряд спецов Глав-, обл- и райлитов тщательно «шерстил» прессу, которая в те дни — от центральных газет до заводских многотиражек и стенгазет — была переполнена материалами о поэте. По поводу обработки последних в бывшем архиве Ленинградского обкома КПСС сохранилась ежедекадная сводка важнейших цензурных вычерков с 1 по 31 января 1937 года. Вот несколько фрагментов из нее. «Журнал «Резец». Верстка. Снята следующая цитата из отрывка стихотворения Маяковского, посвященного Пушкину, «Юбилейное»: Хорошо у нас в стране Советов. / Можно жить, / Работать можно дружно. / Только вот поэтов / К сожаленью, нету. / Впрочем, может, это и не нужно».
«Как это «нету»? И что значит — «не нужно»?» — настораживается цензор. И бдительно выявив в тексте «подтекст», итожит: «Этот отрывок звучит политически неприемлемо. Вычеркнуть!»
В многотиражке Канонерского завода пострадал сам Пушкин — а точнее, шапка с цитатой из его стихотворения «К Чаадаеву»: «Товарищ, верь: взойдет она, / Звезда пленительного счастья…» Стихотворение написано аж в 1818 году. Но в жуткой ситуации 1937-го звучит очень свежо. Работник облгорлита это улавливает. «Получается, — строго выговаривает он, — что звезда счастья еще не взошла. Налицо факт неумелого использования выдержки из стихотворения Пушкина, помещение которого в виде шапки является контрреволюционным». Шапка снята. В газете «Красный инструментальщик» «контрреволюционно» зазвучали строчки самодеятельного поэта. В них тот простодушно выражал свое восхищение умением Пушкина писать «так легко и просто», что творения его были доступны «самому серому, самому темному народу». Приговор цензора суров: «Автор и редакция, допуская такое выражение, принижают трудящихся. «Серый, темный» — это клички, выдуманные эксплуататорами, а сами себя трудящиеся темными и серыми не считали и не считают. Предложено исправить».
ВЛАСТЬ ТЬМЫ
Не то чтобы по своим личным качествам, но по самой должности трудящиеся Главлита считали себя и всевидящими, и всезнающими. А главное — всемогущими. Причем настолько, что в юбилейные дни не стушевались, резанули статью самого товарища Луначарского «Конспект 1-й лекции о Пушкине». В литературном труде наиболее продвинутого в культурном отношении большевика и, между прочим, главы Народного комиссариата просвещения цензура вычеркнула фразу «Он (Пушкин) говорит, что на дворянстве лежит выдающаяся культурная миссия, радуется, что самодержавие спасло народ от чудовищного феодализма». Ну как же так: «дворянство» и «миссия», «самодержавие» и «спасло народ»? Крамола! Далее неумолимое резюме: «Утверждение неправильное. Искажает образ Пушкина».
Самое пикантное в происшедшем заключалось в том, что данной поправкой мелкий цензурный клерк укорачивал своего бывшего шефа (до 1935 года Главлит входил в структуру Наркомпроса и формально подчинялся его главе). А самое характерное — перед кем, вернее, чем народный комиссар просвещения вынужден был спасовать.
Наиболее скрываемой индивидуальной чертой работников советского Главлита являлась их необразованность. Достаточно сказать, что, по официальным данным самого Главлита, на 1955 год, то есть почти два десятилетия спустя, из 305 сотрудников центрального аппарата 227 человек (74,4 процента) имели лишь среднее и незаконченное среднее образование. В остальной своей массе (а это около 6,5 тысячи человек), особенно среди сотрудников на местах, это «среднее» было еще более вопиющим: фактически оно съезжало к «незаконченно низшему». Поэтому — даже не углубляясь в специфику того, как они охраняли государственные тайны или, осуществляя функцию политического сыска, прятали правду, — можно утверждать: прежде всего это была диктатура глупости и невежества.
То есть та самая что ни на есть цензура толпы, которую так клеймил при жизни Пушкин. И которая — посмертно его и прижизненно многих — настигла уже в рабоче-крестьянские времена.
Фото НАТАЛЬИ ЧУБАРОВОЙ