Если взять гипотетического среднего американца (которого, к слову сказать, не смогли найти в своей одноэтажной Америке Ильф и Петров, потому что его уже тогда не существовало) и спросить, какие ассоциации возникают у него при слове «Россия», ответом чаще всего будет: «Медведь, снег, водка».
К этому устойчивому набору стереотипов наиболее продвинутые в политике последние несколько лет прибавляют «Путин» и тут же вспоминают «КГБ».
Весь декабрь, вопреки непроизносимости своей фамилии, с гигантским отрывом лидировал Литвиненко (чаще проходивший под кодовой кличкой «ну-тот-рашн-шпион-которого-чем-то-таким-отравили»). Даже на пресс-джанкете по случаю выхода фильма Good Sheppard про историю создания ЦРУ, круто прикинутые дамочки из гламурных журналов, забыв про рождественские покупки и детей Анджелины Джоли, допытывались у консультанта картины, отставного разведчика с тридцатилетним стажем, кто же все-таки отравитель. Консультант от прямого ответа уклонился, но дал понять, что российский президент в число его подозреваемых не входит. «Ну вы сами подумайте, — сказал он, хотя жадность, с которой дамочки пожирали его глазами, свидетельствовала о том, что к этому процессу они не очень расположены, — предположим, вы русский президент. И к вам приходит советник. И говорит: «Давайте убьем политического оппонента. Но так, чтобы об этом узнал весь мир, и чтобы новость две недели не сходила с экранов, и чтобы все следы вели в Кремль». И вот вы, русский президент, говорите ему: «Отличная идея!» Так?» Шелест ресниц был ему ответом.
Дальше по частоте упоминаний в декабре шел «Щелкунчик», ставший в Америке такой же неотъемлемой частью рождественских праздников, как Санта-Клаус и елка. Пожалуй, это единственный месяц, когда хоть и растиражированная, но классика звучит громче попсы, а наш Петр Ильич затыкает (пусть только за пояс) Джастина Тимберлейка, Кристину Агилеру и Бьонсе, вместе взятых.
Благодаря драматургу Тому Стоппарду небольшая группа населения, обычно именуемая «интеллектуальной элитой», разучила такую странную пару слов, как «Бакунин» и «Премухино», и теперь небрежно пробрасывает их на своих «элитных суаре». А все потому, что на сцене театра Линкольн-центра идет первая часть трилогии «Берег Утопии» об истории российской революционной мысли и просто неприлично ее не посмотреть. Даже высоколобый «Нью-Йоркер» посвятил постановке целых две развернутые рецензии, чего почти никогда не случается. Однако, по-моему, ее точнее всего характеризуют слова великой Софьи Пилявской из кинофильма «Покровские Ворота»: глядя в телевизор, по которому идет старый советский фильм «Убийство на улице Данте», она с грустной усмешкой говорит: «Наши играют французскую жизнь».
А еще на остановке метро, где мы болтали о чем-то с приятелем, к нам подошла женщина в большой кепке с помпоном и поинтересовалась, не по-русски ли мы разговариваем. Узнав, что по-русски, сказала: «Я тоже знаю несколько слов: собака, друг, наздровье». Потом вздохнула и добавила по-английски: «Но они совершенно бесполезные».