Надо, товарищи, что-то делать. Для начала хорошо бы исключить историю из вступительных экзаменов на гуманитарные факультеты. Как можно сдавать то, чего нет? Что делать сегодняшнему школьнику, когда в России сейчас полноправно существуют две версии истории — славянофильская и западническая, либеральная и консервативная, и совпадают они между собою только в датах, и то не всегда.
Эту историческую каверзу я решил обсудить с друзьями-историками, которые сегодня формируют новое российское представление о том, как все было на самом деле: кандидат исторических наук Юрий Борисенок и кандидат тех же наук Вадим Эрлихман, редактор серии «Жизнь замечательных людей» издательства «Молодая гвардия».
— Господа, вы в курсе, что у России сейчас две непересекающихся истории?
Ю. Б. Строго говоря, не две, а четыре. Есть так называемая славянофильская версия, есть западническая, есть государственная (причем она ежегодно корректируется в зависимости от конъюнктуры момента), а есть, наконец, фактографическая, основанная на документах и раскопках, известная, к сожалению, главным образом специалистам.
В. Э. Ну, в толковании фактов все тоже расходятся. Нет, к примеру, единства насчет широко известных и даже символических событий русской истории — многие серьезные специалисты до сих пор убеждены, что Куликовской битвы не было. Дата широко известна — 8 сентября 1380 года. А что в этот день случилось, до сих пор непонятно, поскольку на Куликовом поле всего-то и обнаружены два копейных наконечника и несколько нательных крестов. Ни кольчуг, ни костей, ни остатков вооружения.
Ю. Б. Да и было ли иго — вообще один из ключевых пунктов полемики между, скажем, евразийцами и всеми остальными, потому что Лев Николаевич Гумилев и его последователи утверждали, что русские и степняки действовали совместно, это было, так сказать, партнерское государство, татары воевали на Чудском озере на русской стороне… Это один из десяти ключевых пунктов расхождений между противоборствующими историческими школами.
— А слабо перечислить все десять пунктов?
Ю. Б. Их можно насчитать и больше, но я для наглядности выделяю топ-десятку. Первый момент — призвание варягов, второй — Хазарский каганат, третий — монголо-татарское иго, четвертый — Новгородская республика, пятый — убийство (или естественная смерть) старшего сына Ивана Грозного, шестой — и особо актуальный сегодня — Смутное время…
В. Э. (Горячо подхватывая.) Основная точка, с которой и пошла вражда между западничеством и славянофильством, — все-таки Петр. Затем декабристы и николаевская эпоха в целом. Ну а потом, само собой, Столыпин и Сталин. Дальше — распад СССР, но это слишком еще недавняя история. Почти современность.
— Как я понимаю, главный пункт расхождений — отношение к Западу?
Ю. Б. Это было бы слишком просто. Само собой, с точки зрения патриотического лагеря главная цель Запада — растлить и расчленить Россию, навязать ей не свойственные русским демократические институты, расшатать властную вертикаль, ослабить роль Церкви, иссушить духовность и прочая. Но разногласиями насчет Запада и даже насчет не свойственной нам демократии дело далеко не исчерпывается. Для так называемых либералов роль личности в истории чрезвычайно высока, а главный двигатель событий — личная ответственность. Для славянофилов, патриотов, державников личность вообще ничего не значит, а сама история есть процесс иррациональный, так что ответственность снимается с действующих лиц вообще.
— Смутное время вы назвали самым актуальным сегодня моментом — почему?
Ю. Б. Видишь ли, в русской истории есть пока всего две консенсусные точки, в отношении которых у либералов и державников наблюдается абсолютное единство. Первая — Наполеон: даже самые горячие его поклонники уверены, что он нес России рабство, а вовсе не свободу и права. Вторая, само собой, Великая Отечественная война. На этих двух основаниях национальный консенсус не построишь, требуется что-нибудь подревней: сегодня избран третий момент — изгнание польских захватчиков. В сталинской историографии Минин и Пожарский тоже были ключевыми персонажами. Они очень удобны для официоза: как же, в патриотическом порыве сливаются гражданин и князь, народ и власть, простолюдины и аристократия! Между тем 4 ноября 1612 года ничего не кончилось, поскольку за власть боролось несколько группировок и консенсус был достигнут лишь год спустя, после Земского собора и воцарения Михаила Романова. Вообще странно, что стимулом для народного единства — и часто единственным — в державной концепции становится только внешняя угроза. Без нее никак не договоримся.
В. Э. Но объединяться в самом деле больше не на чем, потому что все прочие ключевые события уже допускают полярные интерпретации. Ладно, славянофилы еще готовы простить Никона за раскол, хотя, конечно, их симпатии на стороне старообрядцев, идеальных купцов с их честным купеческим словом, которое крепче любой печати… Но уж считать Петра великим революционером — это увольте: он уничтожил коренную Русь, привел немцев, насадил чуждые обычаи… Державники любят преуменьшать зверства Грозного (и Сталина), преувеличивая жестокость Петра (и Ленина). И как Ленину вечно ставят в вину экспансию еврейства в государственную власть — так и Петру не могут простить Шафирова, невзирая на многократно доказанное и письменно выраженное петровское нежелание видеть евреев в России вообще.
Ю. Б. Есть один бесспорный критерий эффективности государства — войны. Одни (преимущественно державники) доказывают, что страна успешна, когда ее зажимают железной рукой. Вот вам Сталин и Великая Отечественная, вот Суворов (во времена подавления всякого инакомыслия)… Либералы наготове: а Николай Палкин? Ведь именно при Николае Павловиче Россия позорно проиграла Крымскую войну. Но на позорный проигрыш Крымской войны у державников есть мощный контраргумент: а венгерский поход Паскевича 1849 года?! Была ли в тогдашней Европе другая армия, способная на такой поход?! Относительно Великой Отечественной главный спор, сам понимаешь, идет о заградотрядах и о реальном количестве пленных…
В. Э. Точнее, о добровольно перебежавших. Либеральная точка зрения выглядит, конечно, подловатой: войну выиграли, выстлав путь к Берлину трупами, в основном крестьянскими… А в атаку поднимались только потому, что сзади стреляли заградотряды. Помимо того что это не выдерживает фактологической критики — это еще и крайне плоская точка зрения. Войны не выигрываются заградотрядами. Иное дело, что Россия стала эффективно воевать только после того, как в результате первых военных неудач ослаб государственный гнет. И в этом смысле апологеты сильной руки и железных мер, безусловно, предлагают самоубийственную концепцию войны, при которой своих боятся больше, чем чужих…
— Я не совсем понимаю, какова должна быть сегодня третья, то есть государственная, версия?
Ю. Б. Ну, тут главный упор делается на критику любых потенциальных мятежей. Декабристы приравнены к организаторам «оранжевой революции», подчеркивается их тоталитарность, жестокость планируемых расправ. На самом деле о намерениях декабристов судить крайне сложно, поскольку «Русская правда» — документ, далеко не выражавший мнение большинства. Но главная причина государственного осуждения их обреченной попытки — именно нарушение присяги и вассальной верности. Сегодняшняя государственная концепция истории стоит на трех китах: во-первых, «государевы» («служилые») люди есть элитное и почетное сословие, и если офицер недоволен приказом — он должен его выполнять, несмотря ни на что. Офицерский бунт — по самым справедливым и благородным мотивам — все равно рассматривается как потеря лица и чести. Второй пункт государственной доктрины вполне славянофильский: Россия постоянно выживает в окружении врагов, и потому главная цель государства — защита нашего суверенитета.
В. Э. А третий кит, само собой, это великая историческая роль Церкви, организатора и вдохновителя всех наших побед. Тут и демократы пока не особенно осмеливаются возражать. Так что триада «самодержавие, православие, народность» в нынешней редакции звучит иначе: «лояльность, православие, суверенитет».
Правда, в этой государственной концепции сохраняются рудименты либеральной версии, которая в 1991 году, казалось, победила бесповоротно. Ну, например, Сталин убил Кирова. Никаких достоверных свидетельств нет, кроме версий, высказываемых современниками и очевидцами. А вот цифры сталинских репрессий будут корректироваться…
Ю. Б. В этом смысле Россия не исключение: в государственных исторических концепциях Украины и Грузии сегодня изо всех сил демонизируется русская диктатура, и последний украинский закон о голодоморе — иллюстрация такого переписывания истории. В украинском голодоморе украинские партийные товарищи, занижавшие цифры о голоде в сотни тысяч раз, повинны не меньше, чем товарищ Сталин. У нас об истории много врут, кто бы спорил, но таких художеств, как на пространствах бывшего СССР, российская историография себе не позволяет!
— А что вы посоветуете детям, которым придется так или иначе что-то отвечать на экзаменах? Ведь учебники теперь тоже полярны…
Ю. Б. Прежде всего учить даты…
В. Э. И цитировать источники. Больше ничего надежного нет.
Фото РУССКИЙ ИСТОРИЧЕСКИЙ ЖУРНАЛ «РОДИНА»