Любовь в эпоху прагматизма
В современной России нет секс-символов. Это становится особенно понятно после ознакомления с ночной телепрограммой о звездных парах Голливуда и Канна, после чтения журнала, излагающего детали интимной жизни Моники Беллуччи с Венсаном Касселем, Шерлиз Терон со Стюартом Таунсендом, Лив Тайлер с Ройстоном Лэнгдоном, Скарлетт Йохансон с Джаредом Летто и Леонардо Ди Каприо со всеми по очереди
Разумеется, у нас есть всенародно любимые актеры, чья всенародность во многом определяется тем, что работают они в каждом втором сериале и давно уже забыли, когда оставались с собой наедине. Есть и звездные пары, но пребывают они либо в том возрасте, либо в таком состоянии, что говорить о сексуальном притяжении в их случае едва ли не кощунственно. Демонстративно дружащие Пугачева и Галкин (после варианта «Пугачева и Киркоров») в смысле соблазнительности недалеко ушли от академических столпов родной культуры. Про Петросяна и Степаненко я молчу: эта звездная пара стимулирует нашу сексуальность хотя бы тем, что по сравнению с ними даже привычный партнер еще вполне себе ничего.
Честно говоря, я и сам в некотором недоумении. Вот были девяностые годы, когда стране, казалось бы, стало совсем не до любви, но в той России, голодной и нестабильной, существовал Владимир Машков, которому то ли шутя, а то ли всерьез присвоили звание первого отечественного секс-символа. И хорош или плох был режиссер Машков, однообразен или разнообразен Машков-актер, а сексуальная харизма у него в те времена была. Какая-то нежность, трепетность, сентиментальность, что ли... Чего уж говорить о «Лимите», где Машков побеждал без всякой брутальности, без грубой демонстрации силы, а именно потому, что его герой обладал фантастической жадностью к жизни, любил пробовать ее на вкус и нюхать, и женщины, сновавшие вокруг, были ему желанны. Может быть, потому и шестидесятые годы запомнились читателю и зрителю как время подлинной сексуальной революции — тот герой, персонаж Аксенова и Шпаликова, Высоцкого и Хуциева, действительно любил это дело. Хотел каждую вторую. Встреча с подругой была для него событием, они не приедались, потому что все были разные.
Девяностые годы ведь чем отличались от нулевых? Тем, что все было впервые, искренне и не понарошку. Первый шок от столкновения с настоящим богатством. Первые опыты отечественной эротики — так засветилась Наталья Негода. После Негоды было еще несколько секс-символов, бравших, между прочим, не откровенностью съемок, а типажностью: Елена Яковлева («Интердевочка»), Елена Сафонова («Зимняя вишня»), Анна Самохина («Воры в законе»), Ирина Розанова («Черная вуаль»), Ирина Метлицкая («Палач»), Елена Майорова («Странное время»), Марина Левтова («President и его женщина»)... Как странно, Левтовой, Метлицкой и Майоровой уже нет в живых. Все они погибли совсем молодыми. Погибли, потому что жили — бывает и такая верификация. Ведь и Сергей Бодров, главный молодой актер второй половины девяностых, навсегда остался «Кавказским пленником» — именно из-за стремления жить на полную катушку, стремления, в девяностые годы многим присущего. Секс-символ должен тратить себя у нас на глазах, жить в полном смысле слова. Так жили — и погибали — наши герои в девяностые. На смену им никто не пришел.
Да, никто! Потому что в современном русском кино нет женщины, в которую хотелось бы влюбиться. Есть одна за всех Чулпан Хаматова, она же вдобавок символ милосердия, но как я слабо верю, когда она говорит о пользе звездной благотворительности, так не верю я и в любовь в ее исполнении. Приемов не спрячешь, механицизм торчит. И эта же механистичность губит сегодня любое начинание — говорят ли наши первые лица о справедливости, пишут ли теоретические статьи о суверенной демократии... Наш экранный секс стал гораздо профессиональнее, он и снят гламурно, и освещен грамотно. Не осталось в нем одного — непосредственного чувства.
Вот ведь парадокс: в эпоху первоначального накопления, о которой и сам я вспоминаю не без ужаса, деньги были как бы не главным. Деньги все еще оставались средством — для достижения той же любви, или господства, или доминирования... Рыцари первоначального накопления были, страшно сказать, бескорыстны. Что, тому же Березовскому или Гусинскому замки и яхты были нужны? Нет, они жаждали влияния, приобретали прессу, охотились за лучшими красавицами. И только в самом конце девяностых, когда большинство целей оказались иллюзорными, возникла так называемая философия прагматизма, сводящая жизнь к простым и внятным занятиям. Все абстракции вроде любви — чистая иллюзия. «Любовь придумали русские, чтобы не платить».
В современном русском кинематографе и шоу-бизнесе царит гламурная, хорошо отрепетированная женственность и такая же фальшивая, рекламная мужественность. В телодвижениях разнообразных «виагр» и «блестящих», в голосе Глюкозы, в девичьих подвываниях «фабричных» девушек не больше эротики, чем в гламурной фотосессии или модном дефиле.
Киногерои — особый разговор: у нас есть как минимум пять персонажей, которые при фантастической частотности киномелькания могли бы претендовать на подлинный всенародный фанатизм. Это Константин Хабенский, которому в фильме «Женская собственность» досталась вдобавок роль хорошенького альфонса; Михаил Пореченков, символ национальной нашей безопасности, в меру веселый, в меру крутой; Сергей Гармаш, которому сам Бог велел нравиться женщинам от тридцати пяти, взыскующим надежности и прямоты; Александр Домогаров, идеальный кросавчег, романтический герой без страха и упрека, мало чем отличающийся от этого типажа и в хаотическом своем быту; и Алексей Нилов — самая душка из числа ментов. Но вот ведь в чем проблема: все, что умеет Хабенский, оказалось невостребованным и в «Бедных родственниках», и в «Дозорах». Большой трагический артист выглядит вечно суетящимся испуганным мальчишкой, не успевающим между спецэффектами произнести пару внятных фраз. Домогарова эксплуатируют в насквозь статичных и бессмысленных ролях. Гармаш — актер гигантского диапазона — втиснут в амплуа пожилого военного, в котором начиная с «Нежного возраста» ничего нового при всем желании открыть не может. Нилов точно такой же заложник имиджа. Из Пореченкова, как уксус из вина, прежде времени выбродил характерный актер — обратных превращений, кажется, не бывает.
Таким же заложником репутации в нашем кино стал Олег Меньшиков, у которого было решительно все, чтобы называться секс-символом, отчасти, пожалуй, он даже стал им ненадолго, но лишь на излете советских времен, когда играл Костика в «Покровских воротах». Тогда он был равен себе и не просто «показывал» Костика, но был им. Такую честность и адекватность зритель ценит по-настоящему. Поздний Меньшиков — классический заложник замечательной профессиональной выучки. Некоторая живая актерская органика появилась лишь в «Докторе Живаго», где он сыграл ту самую смертельную усталость, которую, кажется, испытывает уже лет десять. Но смертельно усталых секс-символов не бывает — это уже другое амплуа.
Заметим, американские и европейские герои подростковых снов отрабатывают звездную славу честно. Они не только шумно женятся и разводятся, делая это красиво, без взаимных оскорблений, но умудряются разнообразить амплуа, избегают дешевых штампов, не снисходят до халтуры. Анджелина Джоли, может быть, актриса далеко не первого ряда, но среди ее ролей не было ни одной проходной, а в качестве посла ЮНЕСКО — миссия в высшей степени благородная! — она не давит слезу, не изрекает банальностей и не сетует на завистников. Скарлетт Йохансон, которая при ее фигуре могла бы вовсе ничего не играть, снимается в трудных и неоднозначных картинах Вуди Аллена и Брайана Де Пальмы, не боясь комических ролей и коротких эпизодов. Самые технологичные кинематографисты мира панически боятся штампа и никому не позволяют выезжать на одном мастерстве — вот почему Джонни Депп одним своим присутствием превращает «Пиратов Карибского моря» в шедевр, нимало не теряя в сексапильности. Да и Кире Найтли ничуть не вредит участие в блокбастере — она занимается работой, а не имитацией.
Вероятно, прав Корней Чуковский: работать надо бескорыстно, за это больше платят. Отечественное кино, литература, значительная часть музыки и большая часть театра сегодня издают один и тот же отвратительный запах — это запах жадности. Жадность примитивна и неэротична. Когда в глазах влюбленной героини или страстного героя то и дело щелкают нули, когда признание «Я вас люблю!» звучит заявлением о включении счетчика, когда главным критерием успешности становится число проданных копий — ни о какой любви, к сожалению, говорить не приходится. Отработка любовного акта в наше время стала профессиональней — и бессмысленней. В диалогах отечественного кинематографа последнего десятилетия слышится один и тот же неистовый стон любви украинской или молдавской матери-одиночки, вынужденной зарабатывать на Ленинградском шоссе.
Не заводит.
Фото: Федор Савинцев/Epsilon, CTB, centpart.ru