Всемирная слава автора «99 франков» не поддается логическому объяснению. Поскольку нет ничего проще, чем писать как Бегбедер: взять десяток брендов и светских персонажей, добавить рассуждения о женских прелестях и цитат из философов. Ввести, наконец, главного героя, который все это будет цинично высмеивать. И можно плодить томами: «Ее грудь была прямой иллюстрацией «Мифа о Сизифе» Камю: с тем же упорством я добивался ее и в равной степени сожалел об этом, — подумал я в ресторане «Де Люкс» после презентации новой линии дизайнера Жирара Арно, любовника Гаспара де Фуи». Секрет Бегбедера, однако, не в словах и не в героях, а в ритме всех его произведений — они идеально совпадают с ритмом нашей жизни. Мы точно так же, как и герои Бегбедера, перескакиваем с пятого на десятое, ни над чем подолгу не задумываемся, чередуем цинизм и романтизм и с лекции по теории искусств бежим на презентацию духов. Но что же такого особенного в России, что Бегбедер приехал писать о нас роман?
— (Дожевывая шашлык из осетрины.): У нас сейчас представление о России, как о… таком упитанном человеке, у которого рубашка держится на одной пуговице и вот-вот лопнет. Нам кажется, что в Москве все едят икру и осетрину. Такими мы видим всех русских, потому что за границей они скупают все подряд — тряпки, машины, недвижимость… Но вот теперь я вижу, что в Москве все живут по-разному.
Вас это удивляет? Так во всех столицах. Вот у вас бунты недавно были на окраинах Парижа — их, по-вашему, кто устраивает?
У нас все равно все живут более или менее похоже. В Москве я увидел много бедных людей. Вообще меня очень удивил успех «99 франков» именно в России. Критика буржуазного общества хороша в сложившемся обществе — буржуа любят, когда им щекочешь нервы… Но в России — куда свобода пришла 15 лет назад — мне казалось, что люди еще не надышались, не наигрались, только-только ощутили все прелести свободы... Мы думали, что свобода пришла в Россию и люди сразу стали свободны. Черта с два! У вас наступила свобода, но ею воспользовались, по моим наблюдениям, примерно 30 человек.
Можно спорить с порядком цифр. 30 тысяч. 300 тысяч. Но по сути — да.
Я говорю не о богатстве. Я просто понял, будучи в России, что здесь все действительно не деньги решают. Не положение и не происхождение. А знакомства. И в конечном счете, чтобы добиться успеха, у вас надо быть знакомым с одним из этих 30 человек.
Знаете, писатель всегда страдает от того, что его понимают совсем не так, как он хотел быть понятым. Мне казалось, что я пишу книги, осуждающие современную жизнь. В «99 франках» я написал сатирический портрет молодого человека, которому нравятся дорогие машины, дорогие шлюхи, но на самом деле он очень поверхностный персонаж — точно так же, как и герой «Романтического эгоиста». Но современная молодежь, видимо, ассоциирует себя с моим героем, и поэтому произошло такое недоразумение — они его полюбили и считают своим. А поскольку я человек довольно извращенный, я их не переубеждаю.
Скажите, а что за путаница с вашим главным романом? Он почему-то в разных странах называется по-разному.
Когда «99 франков» только вышел, его название стали переводить в каждой стране с учетом курса местной валюты. Так решили издатели. И вот пошло: «29 крон», «39 марок»… А потом с введением евро роман стал везде называться одинаково: «14,99 евро». И только в Турции название его меняется чаще, чем я выпускал книги. У них инфляция, и роман назывался вначале «999 лир», потом «10 999 лир», потом вообще зашкалило за миллион, ха-ха-ха. Из этих книг можно составить уже целую коллекцию.
В России нет инфляции. Так что не надейтесь.
В России сейчас очень забавно. Здесь переняли уже все западные недостатки, но при этом у вас еще сохранились собственные недостатки. Это очень интересно. Я люблю недостатки. Вот мы шли сегодня по Третьяковскому проезду, где у вас бутики и все такое. И тут же стоит памятник первопечатнику Ивану Федорову. А внизу, под ним, сгрудились машины марки «Бентли», «Бугатти», магазины Прада, Гуччи, Армани — все это как бы снует под ногами у первопечатника. И эта музыка отвратительная, которая гремит из каждого кафе. И вот по всей Москве такое странное смешение России вульгарной и России великой. Эти книжные магазины, напоминающие супермаркеты, где книги продаются на вес, под цвет обоев. «Книги-да-винчи», как я их называю. Зачем ваш первопечатник придумал язык? Для этих книг?
Зато у нас девушки красивые.
О, девушки… Я за два дня уже успел влюбиться 42 раза. Но у вас очень серьезные девушки. У них такой взгляд у всех напряженный, как будто… в уме складывают трехзначные цифры.
На самом деле они примерно этим все и занимаются.
Я, когда раздавал автографы, спросил у одной девушки ее имя. Она говорит: «Алла». Я написал: «Алла акбар». Девушка обиделась. Хотя «акбар» означает всего лишь великая. Ну разве это не смешно? Кстати, объясните мне такую вещь: я вот приехал в Россию подготовленным — то есть выучил набор слов, которые должен знать иностранец: спасибо, водка, щьет, привет. Но почему-то когда я произношу последнее слово, все люди начинают дико ржать. Может быть, я неправильно произношу его? При-вьет.
Ха-ха-ха. Да нет. Просто это такой сленг молодежный, на котором это слово означает… короче, оно уже все что угодно означает. Что-то очень прикольное.
Понимаю. Во Франции у молодежи тоже есть такой язык. В котором принято переставлять слоги в словах — получается очень смешно, хотя и бессмысленно. Защитники французского языка очень сердятся. У нас ведь очень серьезно относятся к языку. Например, любое иностранное слово надо обязательно переводить на французский. Но это тоже странно. Когда я прихожу в бар и заказываю коктейль, я хочу получить именно коктейль, а не что-то другое. Я вообще за смешение языков. В этом смысле идеальным местом для меня является провинция Квебек в Канаде, где живет франкоговорящее население. И у них со временем сложился такой англо-французский язык. Посмо ’трите: это прообраз будущей Франции.
В «Романтическом эгоисте» вы употребляете термин «общество телезрителей». Каковы его основные черты?
Пассивность. Впечатление такое, что капиталистическая система хочет изготавливать людей, неотрывно сидящих перед телеэкраном. Им положено кочевать только с дивана в супермаркет и потом обратно на диван.
Вы перечисляете в романах образцы пошлости современного мира: свитер, наброшенный на плечи мужчины, запах кожи в дорогих автомобилях. Есть ли точный аналог слову «пошлость» во французском языке?
Poshlost? (Переспрашивает у переводчика.) Наверное, что-то вроде упрощения… Мир стремится к тотальному упрощению. Вначале было общество потребления — после Второй мировой войны и до нефтяного кризиса 1974 года. Когда все хотели потреблять, потреблять, потреблять. Потом было общество коммуникации, когда нужно было общаться, общаться, общаться. Видимо, люди этим общением наелись и им надо было как-то изрыгнуть это из себя. Этому миру я бы дал новое определение: общество неудовлетворенности. Оно возникает оттого, что человека окружает сегодня масса соблазнов — но воспользоваться ими большинство людей не могут. Не хватает сил, средств, времени. Такой человек сам в себе, он закрыт от мира, ни с кем не общается. И постоянно неудовлетворен. Если хотите, в 50-х годах все тоже мечтали иметь стиральную машину, но это была реальная мечта, и она осуществилась. А теперь у вас перед глазами маячит реклама «Бентли» — того, что 99 процентов позволить себе не могут. Что дальше? Кстати, философ Бодрийяр писал, что даже наши желания на самом деле не наши — они также навязаны, в том числе и вами, журналистами.
Говорят, вы пишете книгу о России.
Да. То есть ее действие будет происходить в Москве. Вообще же я пишу все мои книги о том, как трудно достичь свободы. И все мои персонажи пытаются этой свободы достичь. У одних не получается, а те, у кого получается, не знают, что с этим делать. Россия тоже свободная страна. Мне интересно, что делают российские люди со свободой, которой у них не было и вдруг они ее обрели. Сегодняшняя Москва похожа на Париж 20-х, где легко было найти развлечения себе на голову. А сам Париж сегодня — ужасный город, мерзкие, противные рожи, а о парижских женщинах даже говорить не хочется.
А зачем, кроме Москвы, вы едете еще и в российскую провинцию?
Чтобы понять, чем Москва отличается от других городов, я еще заеду в Санкт-Петербург и Нижний Новгород. Но я уже многое понял о России. Вот меня сегодня возили в храм Христа Спасителя. И меня поразило, что в этом огромном храме нет кабинок для исповедания. И мне объяснили, что в православии не принято уединяться для исповеди. Еще я удивился, что в храм все время приходят свадьбы. Такое ощущение, что они совершают какой-то ритуал. Подъезжает кортеж с этими лентами и кольцами, входят молодожены, идут к алтарю. Это такая традиция?
Раньше принято было к Вечному огню подходить. Теперь в церковь. Надо куда-то зайти, поклониться. Неважно куда.
А я вот зашел поклониться могиле вашего… Chekow, да? Ходил даже посмотреть на дом в Москве, в котором он жил.
Что вы любите у Чехова — пьесы или рассказы?
Короткие рассказы. Что касается драматургии… Знаете, у нас во Франции к театру такое очень серьезное отношение. Поэтому, когда заходит речь о пьесах Чехова, все сразу морщат лбы (показывает) и становятся похожими на маленьких сократов. Все заранее готовятся к тому, чтобы разгадывать десятки тонких и глубоких смыслов. А главное, все думают что «Вишневый сад» или «Чайка» — это величайшие русские трагедии. Наверное, у нас просто не понимают юмора Чехова.
Хотя вот жанр «Чайки» даже сам Чехов обозначил как «комедия». Но могу вас успокоить: к французским писателям в России относятся точно так же. Ищут глубокие смыслы и зашифрованные откровения.
Да, это правда. Мне на всех конференциях задают вопросы типа «в чем смысл жизни», «есть ли любовь»… А Чехов мне близок именно тем, что вроде бы он ироничен, и вдруг, как бы невзначай, появляется глубоко трагичное наблюдение о нашей жизни, о природе человека. Ваш писатель Евгений Замятин сказал как-то, что жизнь — это трагедия, и для того, чтобы пережить ее, нужна либо религия, либо ирония. Поскольку в Бога я не верю, у меня не было выбора: я выбрал иронию.
Не верите, значит, в Бога.
Скажем так: мне очень жаль, что его нет.