Телевидение относится к литературе как к сопернику. Человеку обыкновенно надо делать выбор — либо книжку читать, либо телевизор смотреть; совмещать оба этих занятия при современных темпах жизни не у всякого получается. Здесь, как в притче Владимира Маканина «Ключарев и Алимушкин»: у одного отнимется, другому прибавится. Телевидение, по острому словцу одного из маканинских героев, телеведущего, в прошлом писателя («Удавшийся рассказ о любви»), створаживает литературу.
В этом сезоне процессу створаживания подверглась литература, чье значение для изменения общественного сознания, для смены государственного строя неоценимо. Это литература из тайной ставшая явной: Михаил Булгаков — Борис Пастернак — Александр Солженицын. («Золотой теленок» — особая статья: экранизации уже были, и не единожды, и очень неплохие. Зачем понадобилось варганить новую — непостижимо.)
Что объединяет три знаковых для России романа, пошедших в этом сезоне на сериалы? Судьба, время и герои. Время можно выстроить по цепочке: период от начала века до 1929 года (смерть Юрия Живаго) переходит в следующий — конец 20-х — 30-е (прощаемся с Мастером), послевоенная «шарашка» - солженицынский «Круг». Погибает Россия — погибает поэт (Живаго); погибает христианство — погибает Мастер; сознательно идет на возможную гибель Глеб Нержин, жертвует своей жизнью ради спасения свободного человечества Иннокентий Володин («В круге первом»).
Но поскольку за последнее десятилетие телестрану приучили к ностальгии по советскому (от стебных «Старых песен о главном» до пафосной «Главной песни о старом»), то эти сюжеты на общем победном историческом фоне («Все это наша история», — говорится с гордостью) воспринимаются как отступления от хода жизни, в процессе этой жизни ею самой и преодоленные. И как компенсация страхов современности. Сегодня-то какие трудности? Чай, не в «шарашке» сидим, не в Гражданскую мерзнем. Вот вчера…
«Мастер и Маргарита» — побеждающий в разнообразных читательских опросах роман (причем не только в России). Конечно, ожидания были завышены сверх всякой меры и сопровождались целым шлейфом слухов и мифов. Но «Мастер и Маргарита» Владимира Бортко, сначала захвативший аудиторию, от серии к серии ее разочаровывал: и кот не Бегемот, и Мастер не Мастер, и Маргарита не Маргарита. Однако главное не в этом. Вместо текста, взывающего к размышлениям, порой очень грустным, и полного наблюдений, чрезвычайно глубоких и иронических, на телеэкране появилась развлекательная иллюстрация, в очередной раз подключившая зрителя к «нестрашной» сказке о советском.
Задача, решаемая федеральными каналами с помощью сериалов, — это коллективная идентификация разных слоев теленаселения: здесь «Мастер и Маргарита» выполнил роль скрепляющего раствора. Неожиданное и как бы шутливое примирение с советским, по определению Бориса Дубина, ностальящее — неологизм моего собственного изобретения. Тем лучше, что продукт этот потребляется в уютной домашней обстановке, в удобное время, после ужина. То, за что Булгаков отдал зрение, кровь, жизнь, превращается в развлекательный продукт.
Но все-таки, при всем вышесказанном, в своем личном телерейтинге я, как единоличный представитель зрительского целого, обладающий своим знанием и представлением о культовых романах эпохи, все эти три сериала считаю достижением. На общем фоне тележизни хорошая иллюстрация дорогого стоит. Добросовестность режиссеров — вне всяких сомнений, так же, как и качественность их работы. Вопрос в другом: что отражает современное прочтение? Какое состояние общественного сознания?
Состояние отсутствия целостной концепции. И для общества, и для телефильма, и для телесериала, как его (по классике!) ни назови.
Неизбежному упрощению подвергся и роман Александра Солженицына «В круге первом».
Каждое телекино попадает в свой «временной» контекст — и показ фильма по Солженицыну совпал с новой волной антиамериканских настроений. Часть зрителей немедленно восприняла поступок Володина, позвонившего в американское посольство, как глубоко антипатриотический, а разоблачившую его команду Абакумова с «подручными» как патриотов. Сложно устроенный роман редуцируется до мелодрамы со «шпионским» уклоном. Отсюда — и упрощающая иллюстративность, несмотря на актерские удачи. Где-то за пределами обозначен настоящий ГУЛАГ, а здесь — в чем-то даже и уютный псевдосанаторий-шарашка, в которой на сверкающих белизной постелях уютно беседуют зэки в чистейшем белье и джинсовых комбинезонах. Но не в таких деталях, вызывающих недоверие, дело. Дело в нерезкости общей концепции, в апелляциях к современности (галлюцинациях?), шелках и бархате советского «большого стиля» — короче говоря, в исчезновении архитектонической стройности замысла и четкости солженицынского зрения.
Перемены перевоплощения не могли не настичь и многострадальный роман Бориса Пастернака, уже прошедший через экранизацию и даже четырехсерийную телеэкранизацию, только не у себя на родине. Юрий Арабов изменил сюжет, переписал судьбы героев, «прибавил» и «убавил», в общем-то, действительно работал «по мотивам», создав вполне самостоятельный продукт. Другое дело, что зрители к роману теперь отнесутся настороженно — там совсем не об этом… В телеверсии и Лара (Чулпан Хаматова) скорее Лолита по-русски, соблазняющая Комаровского (не столько злодея, сколько жертву ее обаяния). Мелодрама побеждает и здесь — ну и бог бы с этим, ведь сам автор намеревался сочинять свой роман, следуя Диккенсу и Достоевскому, в романный сюжет добавляя мелодраматичности. Зато здесь нет места иллюстративности, возразят мне, да, это не иллюстрация, это уход от цели Пастернака, относившегося к роману как к своему завещанию: «Я весь мир заставил плакать над красой земли моей». Растоптанная красота Лары. Ожидающий ее концлагерь — вот судьба России и ее красоты. Юрий Живаго, читающий «Гамлета» жрущим и пьющим новосоветским? Извините, но это из сегодня! Живаго — это альтернативная автобиография, возможная судьба Пастернака, и герой гибнет именно в 1929-м (год великого перелома) от отсутствия воздуха — дышать нечем.
Не из пуризма охранительского я все это пишу. Не для того, чтобы строго указать на «отходы» и «несовпадения», на вольную интерпретацию. Гражданская война решена в фильме режиссерски просто замечательно. Строго, захватывающе и страшно. Это не усредненный, не упрощенный, не иллюстративный, а настоящий кинотекст. Прекрасны актерские работы всего ансамбля. Отлично выстроены интерьеры, точно в соответствии с эпохой продуманы костюмы. Выразительна камера. Безыллюзорен и трагичен взгляд Юрия Арабова и Александра Прошкина на сам народ — организатор, вдохновитель и исполнитель своей истории. Но история поэта, который и был со своим народом, и был его историей задушен, заменена сентиментальным сюжетом, хорошо усваиваемым сидящими у своего телекамелька зрителями.
Дело даже не в том, можно ли из Солженицына, Булгакова или Пастернака, из философии, поэзии и волшбы делать телекино. Дело в нас всех — и в авторах этих фильмов, и в зрителях. Можно ли с комфортом поглощать свою историю, как пирожное?
Когда-то советские автомобилестроители с гордостью продемонстрировали товарищу Сталину «Победу», почти целиком слямзенную с одной из западных марок. «Победа, но небольшая», — пошутил строгий вождь.
Конечно, радость: все-таки настоящая литература хоть на некоторое время облагородила экран, раскаленный от жгучей пошлости.
Да, победа, поскольку все лучше для зрителя быть поближе к классике, чем к серийному насилию. Но небольшая, поскольку в процессе исчезло то самое таинственное вещество, которое и сделало ее — несмотря на все испытания (а может, и благодаря им) — классикой.