Отыскав 20 лет назад могилу погибшего на фронте брата Ивана, 75-летняя Екатерина Малафеева вновь собирается ее навестить. Теперь для того, чтобы проведать Ивана, ей придется ехать совсем в другую страну — на Украину
Снова песни вокруг — про «наденьте ордена» и про «со слезами на глазах». По ТВ новая порция сериальных историй про великую войну — как правило, о разведчиках, нынче это в цене. Опять, говоря о том, как СССР взял верх над Германией, тоскуют по империи-победительнице.
Тетя Катя — Екатерина Леонтьевна Малафеева, в девичестве Тимкова — песни тоже любит, как и все мы. Но правда про войну у нее своя — не про империю и точно не про разведку.
— Мне даже повезло немножко с войной, что ли, если с другими сравнивать…
Нетипичная, что ли, правда — если брать за основу то, что с экрана идет. Или, наоборот, вполне распространенная — если просто взять и послушать простого человека.
* * *
День Победы 45-го года тетя Катя не помнит совсем. Помнит только, что радовались все, но работу на радостях в Холмах (Подмосковье, у Истры) никто не отменил. Колхоз, трудодни, закрома Родины; такие дела. Войну тетя Катя застала девчонкой — так что если она и герой, то труда. 35 лет на московском заводе «Красный балтиец» проработала, от начала
50-х: «Меня несколько лет лучшей прессовщицей по всему космическому министерству называли». Прессовала много чего — от противотанковых мин до комплектующих для космических аппаратов. Орден ей лично Брежнев вручал, «Трудовую славу» третьей степени: «Как в Кремле была, поблагодарила партию и правительство за высокую награду и еще руководство завода поблагодарила». Сама беспартийная: «Была комсомолкой, потом все, а работу выполняла хорошо». Рацпредложений много делала — за какие-то по 15 рублей получала, а однажды Екатерине Леонтьевне выдали полторы тысячи премии и путевку на курорт: «Я одно улучшение предложила, чтобы детали не портились. А деталь иная стоила как два «Москвича», на космос не жалели».
Видимо, прессовщицей тетя Катя действительно была хорошей, раз к такому производству ее допустили. Ведь Холмы в войну фашисты захватили. «Проживала на оккупированной территории» — недобрый пункт для каждой анкеты, на режимном заводе тем паче.
— Так у меня же брат Ваня на войне погиб, наверное, как-то уравновесилось, — неторопливо размышляет тетя Катя. — Никогда меня никто анкетой не попрекал.
В 41-м Иван Тимков был бы призван в любом случае: его год пришел.
— Сначала Ваня повестки разносил по окрестным селам, — вспоминает тетя Катя, — а забрали его осенью. Уже снег лежал, когда их на помывку повезли перед тем, как в войска отправлять. Приехали, разделись, стали мыться — а баня вдруг возьми да и сгори. Километр голыми по лесу бежали. Хулиганство или вредительство, не иначе…
Определили Ивана перед войной на флот. «Был бы матросом — может, был бы жив», — предполагает тетя Катя. «А когда война — какие тут матросы?» Взяли брата в «пехотные связисты», передовая — регулярно. Ранен был дважды: сначала в плечо, потом в левую ногу.
— Писем от него было немного, — говорит Екатерина Леонтьевна. — После того как немец ушел, мы полгода никаких вестей не получали. И никто у нас не получал, не приносили просто. В плечо его ранили, как раз когда мы под немцем были. А в ногу позже, в 42-м. Он, оказывается, под Москвой лечился, а нам не сказал — может, волновать не хотел. Только уже с фронта написал: «Ехал мимо родных мест из госпиталя, видел, что все вокруг фашисты сожгли».
Холмы Иван видеть не мог — тут до железной дороги 15 км. А вокруг действительно выгорело все — и Крюково, и Адуево, и село Духанино, тогда райцентр. Правда, в основном не от немцев: свои здесь много чего в конце 41-го пожгли, когда отступали. Чтобы фашистам не досталось.
— Духанино горело, у нас в Холмах брови скручивались от жара, — Екатерина Леонтьевна машет рукой вдоль глаз, как веером. — Проходили военные, оставили у нас какого-то гражданина с лошадью — а он уснул. Его будят по-всякому: «Товарищ военный, гражданин, все горит вокруг, к нам подбирается, вам ехать надо, не то сами сгорите». Он проснулся и стал просить у сельчан спички.
— Дали?
— Кто ему даст-то? — смеется тетя Катя. — Этот гражданин перед тем, как уснул, около домов наших банки от противогаза оставил, а из них веревочки торчали. Подожжешь — вся деревня загорится, дом за домом. Никто ему спичек не дал — война войной, а на дворе декабрь, мороз, как без дома быть… Просили его по-всякому: «Иди любой сарай пожги, только дома не трогай». А он: «Отойдите, сейчас стрелять буду!» Счастье наше, какие-то солдаты отступающие его по фамилии окликнули — мол, с нами быстрей иди, скоро немцы. Он на лошадь сел — только и видели. Так деревня наша уцелела.
Сами от немцев не бежали — а куда бежать? Зато приказ эвакуировать колхозный скот выполнили. Отец тети Кати, Леонтий Тимков, и выполнял — он депутатом в Духанинском сельсовете от Холмов был. Свою скотину он оставил в Холмах. Вместе со своей семьей — с женой и двумя дочерьми.
— … Остались мы, значит, втроем. Пришли немцы, взяли у нас три овцы, тут же зарезали. В соседского пацана овечьими кишками бросались, но больше ему ничего не сделали. А в последний день какой-то офицер высокий пришел к нам и матери говорит, по-русски, но плохо так: «Твой муж — актив, угнал скот». Слова «депутат» не знал и «активист» не знал, поэтому «актив» говорил. Потом он вынул маленький пистолет и матери в лоб наставил: тебе, говорит, будет за то пуля. Я за юбку материну держусь, трясусь, и она трясется… Соседка, наверное, немцам про отца нашего сказала: когда немцы в Холмы заходили, она у дороги стояла и крестила их. Не из Германии же этому высокому донесли, что у Тимковых отец активист?
Стрелять офицер все же не стал. Позвал своих, свели у Тимковых корову.
— Ни у кого не взяли, а у нас взяли. Утром взяли, после обеда отступили.
Вскоре вернулся отец, а чуть позже погиб брат.
— Отца в 43-м вызвали в военкомат. Выдали извещение: «Ваш сын, Тимков Иван Леонтьевич, геройски погиб под Полтавой» и «спасибо» от военкомата за сына. Где могила, не сказали…
Когда кончилась война, отец отправил в Полтаву запрос, хотел могилу найти.
— Ни слуху ни духу, ни ответа ни привета никакого, — без возмущения говорит Екатерина Леонтьевна. — И я потом писала — ну хоть отвечали уже: нет такого, не значится среди захороненных. Отец у нас такой переживательный был: как получил на Ваню похоронку, сразу слег. Несколько лет еще после нее прожил, но какая там жизнь? То волосы вылезут, то кровь ему зачем-то перекачивали… И мать убивалась — говорит, раз такое дело, то хотя бы горсточку земли привезти с Полтавы.
В конце 80-х, когда уже никто не ждал, в Холмы пришло письмо из Гадячского района Полтавской области от партработника Галины Кавса:
— Хорошая женщина оказалась Галина Ивановна. Она чего написала: нашли там Ваню следопыты и медальончик его смертный — в нем адрес, имена родителей и наши с сестрой имена, Надежда и Катерина. В братской могиле его похоронили, а фото не нашли. А они фото на каждый День Победы выставляют, прямо к могиле... Как письмо я прочитала, целый год тоска меня ела — не могу на месте сидеть, к брату хочу. Поеду, и все. Поехала наудачу — ни дороги не знала, ничего. Поездом, автобусом — но добралась до Галины Ивановны, парторга этого. Очень добрый человек она, приняла как свою, выбегает: «Надежда? Катерина?» «Катерина», — говорю. Заночевала у нее, а утром машину мне поставили, чтобы к могиле ехать. В могиле 17 человек, убранная, чистая — говорят, что так постоянно, не только на праздник.
Там же, в Гадячском районе, тетя Катя узнала, как погиб брат.
— На штаб его части самолеты налетели. А связисты, если войска не наступают и провода целы, как раз при штабе и сидят. Вот Ваню и накрыло со всеми. Я привезла туда карточку, какую у себя отыскала. Только попросила: «Если выставлять будете, то форму Ване как-то пририсуйте, все-таки солдатом погиб».
С могилы Екатерина Леонтьевна земли взяла. Привезла родителям — на кладбище холминское, мать тоже к тому времени умерла.
* * *
Более всего тетя Катя жалеет, что ее «обнесли квартирой»: 35 лет работы — этого, оказывается, мало было, чтобы от завода жилплощадь в Москве получить. На остальное не жалуется. Пенсия — 3 тысячи, но есть мужнин «запорожец» на дворе и вполне рабочая коза Лада в сарае. Раньше в сарае была корова, но за коровой тете Кате ходить тяжело: без четверти век ей уже.
— … А так жить можно. И сейчас можно, и раньше можно было. Все жили, и мы жили.
Под немцем были? Так недолго, полторы недели всего; и мать жива осталась, хотя и убить могли. И все в войну выгорело вокруг, а Холмы уцелели. К тому же у тети-Катиных родителей после того, как немцев выбили, поселился местный лесник, из соседей-погорельцев:
— Несколько лет у нас жил, потом нам лесу на новый дом выписал. Тогда только тем, у кого дома сгорели, лес полагался, а лесник и нас не забыл — совсем у нас изба старой была. Материал он нам не очень хороший дал, сухой совсем лес. Хотя видите — дом стоит и посейчас, чего жаловаться…
— Брата на войне убили?
— Так всех там миллионами убивали. А могила ведь нашлась, слава богу, — кажется, что тетя Катя если и переживает, то совсем чуть-чуть. Она вообще не переживательная, не в пример покойному отцу. — Дорогу к ней я теперь знаю. Думаю, разок еще надо съездить, попрощаться. Только паспорт надо особый получить и деньги поменять, теперь там заграница. Получается теперь, что он вроде за Украину погиб — ну пусть так будет, раз случилось: люди хорошие там живут.