После войны СССР вывез из фашистской Германии около 200 тысяч произведений искусств. Правовой статус этих произведений неясен до сих пор. Сколько вообще в России «чужих» произведений и защищены ли они от претензий частных лиц?
Михаил Ефимович, коллекции российских музеев во многом формировались из национализированного после Октябрьской революции. Значит ли это, что правовой статус многих наших шедевров сомнителен и наследники имеют основания подавать иски?
Действительно, многое из того, что есть в русских музеях, формировалось из национализированного, из бывших частных коллекций. Это исторический факт, от этого никуда не уйти. Это наша общая трагедия. Однако возвращение движимости и недвижимости прежним хозяевам, то есть реституция, означала бы для России еще одну национальную трагедию. Закона о реституции в России нет и не предвидится — таким образом, мы на сегодня защищены от любых претензий внутри России.
А на международном уровне?
Все ценности, которые вывозятся за пределы России на выставки, также защищены юридически — извините за казенщину — «от претензий третьих лиц», тех самых наследников бывших собственников картин. Между Россией и большинством стран действует целая система соглашений, по которым претензии наследников предусматриваются и не рассматриваются. Понимая, что у нас есть «звонкие» коллекции, например, те же импрессионисты, мы сетью соглашений оградили эти картины от претензий.
Однако наследники теперь могут подавать иски к России в международный суд...
На сегодня это практически безнадежное дело, шансы выиграть суд почти равны нулю. Повторяю, в России никто законов о национализации не отменял, закона о реституции или денационализации нет. Там, где речь идет о перемещенных после Второй мировой войны ценностях из Европы, возможна в ряде случаев судебная процедура частных лиц. Но это уже другая тема.
Несколько дикий вопрос: а как много вообще в наших музеях «чужого» и как трактует это понятие международное право?
Я вас успокою: не так много. Скажем, если весь перемещенный фонд составляет порядка 200 тысяч единиц, а в России более 50 миллионов единиц хранения, получается, «чужого» у нас менее полупроцента. И при этом понятно, откуда взялись эти произведения. Это в основном европейские частные коллекции, но среди них действительно «звонких» вещей — единицы. Речь идет о двух-трех десятках полотен.
Это картины, вывезенные в качестве контрибуции после войны?
Это называется не контрибуция, а компенсаторная реституция.
И какова мировая практика в отношении этих вещей? Они навсегда останутся в России?
В данном случае наше законодательство расходится с мировой практикой. Но поймите простую вещь, я это в свое время объяснял и немецким коллегам: весь этот сыр-бор вокруг перемещенных ценностей после того как именно СССР предопределил объединение немецкой нации — просто неприличен. Но мы тоже хороши: Россия дважды упустила исторический шанс, когда можно было навсегда закрыть тему перемещенных ценностей.
Первый раз в 40-е годы: тогда страна-освободительница могла решить этот вопрос, заявив о перемещенных ценностях гласно и открыто, и все с нами бы согласились. Вместо этого в СССР были организованы секретные хранения. Второй раз шанс был упущен в 90-м, когда объединилась Германия. Проблему перемещенных ценностей нужно было совместить с заключением мирного договора, и нам опять бы никто не посмел возразить. Нет, мы этого не сделали, мы хотели быть святее Папы Римского. А теперь вот что получается. Нам сегодня предъявляют претензии как цивилизованной стране, а цивилизованные страны не держат у себя вещей сомнительного происхождения.
Ну что ж, это действительно исключительный случай. И тут главная проблема в нас самих. Именно НАМ нужно четко определиться: либо мы настаиваем на том, что у нас есть некоторое моральное право на вывезенные после войны ценности, либо мы решаем эту проблему в соответствии с существующими международными нормами. Но мы никак не можем определиться, и это создает трудности.
Предчувствуете, что они будут?
Это может обернуться пыткой каждой коллекцией из вывезенного, каждой вещью. И тут важно быть прагматиком, делать то, что выгодно России. Если появляются дополнительные интересы, если России выгоднее что-то отдать, чем хранить, значит, что-то мы будем отдавать. Но при этом нужно четко осознавать, что мы делаем. Больше ничего.