Вопреки расхожему мнению не все побирушки живут в достатке. В мордовском селе Русские Найманы уже полтора века занимаются попрошайничеством — представляются погорельцами и показывают поддельные справки по всей России, от Тюмени до Воронежа
До Русских Найманов, где живут 600 человек, ходит только «пазик» из райцентра Большие Березняки. Втискиваюсь в него последней, и дверь с трудом закрывается.
Автобус раскачивается на ухабах дороги, шуршат сумки, курлыкает мордовская речь, а за грязными стеклами дрожат бескрайние лесостепи и огромное небо — заповедные места.
20 минут — и мы на месте. Вместо ожидаемой тишины я услышала строительные шумы: на сельский магазин рабочие устанавливали решетки и готовились закладывать окна кирпичами.
— Продавщица сама захотела, чтобы ее замуровали, — объяснил мне рабочий. — Несколько дней назад тут не только решеток — окон не было.
За последние несколько месяцев магазин обворовывали пять раз. Местный рецидивист по фамилии Горбунов пять раз подряд бил в нем окна, забирал водку, вино и колбасу. С награбленным он шел домой, по дороге частично теряя товары, которые точно указывали милиции путь следования преступника. И только бедняга начинал поглощать добытое — его брали с поличным. Четыре раза прощали — не сажать же человека в тюрьму из-за такой глупости, а на пятый все же посадили под следствие и начали укреплять магазин. Особенной преступности в Русских Найманах нет, но подворовывают тут часто. По словам участкового, «регулярно тащат по мелочи из окрестных деревень все, что плохо лежит»: кур, уток, тазы, самовары, ведра. А в прошлом году двое вооруженных обрезом грабителей отобрали у мотоциклиста литр бензина.
ЗАПРЕТНАЯ ТЕМА
Я пошла по селу. Там и тут встречались покосившиеся нежилые дома, жилые были одинаково выкрашены в бело-голубой цвет. Веранды — непременно полосатые — напоминали пограничные посты. Посреди дороги в черной луже копошились черные утята. Странное впечатление производили Русские Найманы. Называется селом — а церкви нет, церковь в соседней деревне. Здесь не бегали куры, не кричали петухи, дома не охраняли собаки, а огороды поражали маленькими размерами и еще тем, что никто не ковырялся в земле. На крылечках в полной тишине сидели бабки в черных платках.
— Чем живем? — удивилась одна из них на мой вопрос. — Чем: мужики шабашат — дачи рубят, и не только в Мордовии. А домов десять у нас сочат. Сочат — значит просят милостыню. Наверное, слово пошло от «сочельник». В основном ходят бабы — одни, без детей. Оставляют дома красивые пальто, надевают что похуже — и идут. Бывает, не возвращаются неделями.
— Че говоришь-то! — быстро перебила ее соседка, женщина лет 35 с щербатыми желтыми зубами. — Это раньше, может, сочили, а сейчас такого нет. Аж злабешна берет, когда такое говорят про нас. Стыд-то какой, а! Посмотрите лучше, как мы живем. Нищета, разруха. Вот я каждый день говнище разгребаю на Кирзаводе за копейки, а у меня дети. Дети ведь тоже не кутята, есть с помойки не станут. С такой нищеты как не пойти по дорогам? И что в этом вообще такого? Законом-то не запрещено.
— Опять спрашивают про наше сочение? — присоединилась к нам третья женщина, строго посмотрев на моих собеседниц. Те как по команде принялись повторять, что ничего про это не говорили. — И правильно, что не говорили. Ничаго у нас нет, сочить нам ни к чаму. Спекулировают, конечно, все. И в Москву катят, и в Казань — тем и живем. А сочить — не. Спекулировают мохрой, кофтами-жемпярами — такэ, чем на базарах торгуют.
Свое основное ремесло жители Русских Найманов скрывают не только из скромности. Тому, кто рассказывает о нем посторонним, потом придется в селе нелегко. Примерно так получилось с женщиной Иркой, давшей откровенное интервью телевидению. «К ней пришла вся деревня и высказала, — объяснили мне. — Как может неместная баба — она из соседней деревни и живет в Найманах всего 26 лет — говорить о том, чего не знает».
По разным оценкам, на сочении наймановцы зарабатывают в месяц до 40 000 рублей на человека. В отличие от профессиональных нищих у них нет «крыши», поэтому все заработанное они забирают себе. Они любят покупать золото и держать лошадей, за что в окрестностях их называют русскими цыганами, а чаще — погорельцами, как в старину. Дело в том, что полтора века назад первые «погорельцы» попрошайничали по России, рассказывая жалостливые байки о сгоревшей деревне. Ходили с протянутой рукой и в советские годы. На время завязали с порочной профессией только в 80-е, когда большие зарплаты платили в колхозе-миллионере «Труд». Но колхоз в перестройку был выкуплен заводом «Лисма», после чего пришел в полный упадок. Тогда наймановцы снова достали старые котомки и вышли на «большую дорогу» — большой дорогой в селе называется узенькое шоссе из села. Сельчане и сейчас рассказывают доверчивым россиянам истории о трагических пожарах в их жизни, предъявляя при этом поддельные справки. Погорелая тема для них — дань сложившейся традиции.
Впрочем, на сгоревших домах наймановцы умудряются зарабатывать не только милостыней, но и страховками. Все дома в селе застрахованы минимум на 100 000 рублей.
РУССКО-НАЙМАНОВСКИЙ СЛОВАРЬ
Тем не менее зажиточными Русские Найманы не выглядят. Дома, хоть и застрахованы, — старые, приземистые, заборы скромненькие. За водой жители ходили с коромыслами за километр от села, вдоль дороги тянулись неэстетичные газовые трубы, не врытые в землю из экономии: только в прошлом году тут появился газопровод. Встретилось несколько машин, самыми лучшими из которых были подержанные «десятки». Хотя дороги в селе такие, что машинами можно пользоваться только засушливым летом. В слякоть тут и пешком не всегда пройдешь.
— В прошлом году хоронили бабушку, — жаловалась 35-летняя Людка. — Прошел дождь, и гроб несли, увязая в грязи, в высоких болотных сапогах. Донесли гроб до моста, поставили тело, переобулись в чистую обувь — и только потом пошли на кладбище. А в другой день дом горел. Вызвали пожарников — и те полчаса не могли проехать к пожару. Так и погорело все. Вы уж передайте эти истории Путину — пусть хоть он даст команду нашим начальникам дорогу провести.
«Зрилки» по-наймановски — это поддельные справки |
Наймановская дорога! Это главный символ села. Изрытая, кривая, в чьей грязи застыли какие-то бумажки, вороньи перья и порванный противогаз, она приводит в дикое поле, где ровным счетом ничего нет. Палило солнце, играло на давно мытых окнах домов, туда-сюда на велосипедах разъезжали дети. Других развлечений для них тут нет. Собственно, ради детей наймановцы занимаются своим неблаговидным ремеслом. Родители без высшего образования годами копят на образование детей. Большинство выпускников русско-наймановской школы поступают в коммерческие вузы, в основном на юристов и медиков. Хотя иногда работа родителей плохо сказывается на учебе чад. Мать на недели уезжает в Москву или Казань погорельцем, отец шабашит плотником, а ребенок в это время прогуливает занятия. Душеспасительные беседы с родителями в таких случаях ведут не только учителя, но и участковый. Учителя и милиция представляют в Русских Найманах интеллигенцию.
Ну а народ, как водится, пьет, и пьет запоями. Из спиртных напитков тут в ходу не только самогон, но и «пьяный квас». Он же — главная валюта, которой расплачиваются за поддельные справки или вскопанные участки. Рецепт «пьяного кваса», напитка крепостью 20 — 25 градусов, держится в секрете. Впрочем, секретов и тайн на селе много. Здесь веками складывался и оберегался от посторонних ушей свой язык, непонятный ни русскому, ни мордвину. Так, «зрилки» по-наймановски — это поддельные справки. Своим арго наймановцы, бывает, пользуются при столкновении с правоохранительными органами: договариваются, как и что говорить для протокола. Прежний участковый Русских Найманов пытался было составить словарь уникального языка, но быстро ушел на повышение — в начальники криминальной милиции Большеберезниковского района, а его тетрадка с филологическими исследованиями потерялась.
Много путаницы возникает и с фамилиями сельчан, потому что у каждого коренного жителя здесь две фамилии. Одна — по паспорту, другая — уличная, данная этому роду в старину. Официальные фамилии своих соседей в Найманах знают единицы. Один из них — Ваня Ваня Милешин (по паспорту Иван Иванович Илюшов).
— Есть у нас Бердниковы, по паспорту Крутузовы, — говорит он. — Есть Капущины — по документам Кощины. Вон тот мужик — Бурок, у него уличная фамилия Борискин, а в паспорте — Щаников.
Постепенно я дошла до края села, где меня пригласила в дом тетя Валя. Обычная двухкомнатная изба с печкой, иконами, варящейся картошкой и календарем с лицом Путина на стене. У нее уже два месяца в больнице лежит муж.
— Сочить наши ходют только по надобности, — сказала она. — Закончились деньги или нужно дитя учить — пошли. А где еще работать? Только на Кирзаводе — так туда проездишь больше, чем заработаешь. Стыдно, а идешь просить. Берешь и деньгами, и вещами, и продуктами. Ладно мы, старики, сидим тут вдалеке от железной дороги, безграмотные и забитые. А внуков жалко. Страшные грядут времена. Голод в России будет — пшеницу-то мы больше не сеем. И пожаловаться некому. Скажите там высокому начальству, что мы тут не какие-нибудь бессовестные попрошайки. Скажите, мы тут не живем, а страдам. Вымираем помаленьку тут мы.