Одиночество в общем доме

Человек одинок и несчастлив. Это основная тема европейского кино, представленного на нынешнем Московском международном кинофестивале. Если «серьезное» российское кино занято поиском себя в меняющемся мире, то европейское сегодня констатирует кризис, развал человеческих отношений

Андрей Архангельский

Главная, центральная тема почти всех фильмов из Европы, представленных в этом году в обилии на ММКФ — и конкурсных, и дебютных, и мировых хитов, — одиночество, отчуждение человека в «общеевропейском доме». Кризис «белого» человека. Отсутствие смысла жизни. Незачем жить. Отсутствие внятной идеи для объединения людей. «Экономическое процветание» и «общий дом», как выяснилось, — так себе идеи. Естественной идеей для простого европейца всегда было его собственное, личное  счастье — а его-то как раз и нет. Ни работа, ни семья, ни любовь не являются более опорой для простого европейца. Европейское кино сегодня активно рефлексирует на тему Евросоюза и места простого человека в нем. Оно пытается разобраться, стоит ли овчинка выделки. Актуальность темы подогревает нынешний политический кризис Евросоюза. Причины кризиса экономические — уверяют нас политики. Причины внутренние, человеческие — утверждает европейское кино.

ДЕТИ

О Европе у многих из нас до сих пор представление «туристическое» или «литературное» — о той же Швеции мы думаем, как о прекрасной, уютной стране черепичных крыш, с которых по-прежнему пикируют карлсоны. Фильм «Гитара-монголоид» шведского режиссера Рубена Остлунда — один из лучших в конкурсной программе нынешнего ММКФ — словно бы сознательно, с первых кадров призван разрушить этот теплый, книжный образ, созданный Астрид Линдгрен. Мы видим, как маленький мальчик свирепо дергает, крутит спутниковые тарелки на одной из гетеборгских крыш. Изображение в телевизорах плывет, дрожит. Карлсон, говорите? — словно спрашивает режиссер. Сейчас вы узнаете про жизнь настоящего, а не сказочного Карлсона. Герою фильма 12 лет, он зарабатывает на жизнь игрой на гитаре; игра его ужасна — дребезжание, похожее на песни акынов; мальчику подают скорее из жалости. Его нельзя назвать бомжом, но жизнь он ведет уличную, дворовую. Связного сюжета нет, фильм состоит из зарисовок о жизни разных людей. Объединяет их только то, что мы видим происходящее глазами ребенка.

… Человек сидит с магнитофоном на берегу городской пристани. Делать ему нечего, ему одиноко. Закурил. Сделал музыку погромче. Понятно, что хочет привлечь к себе внимание. Музыка бодрая, танцевальная. Мамаша с коляской, гулявшая рядом, спешно снимается с места. Человек делает музыку еще громче, децибелы словно прорывают тонкую сеть экрана. Никого вокруг. Люди идут мимо. Никого, одиноко, но человек делает вид, что ему хорошо, что ему весело, прикольно. Конец истории.

… Шведские подростки развлекаются тем, что угоняют, воруют у граждан Гетеборга велосипеды — но не для того, чтобы продать. Они бросают их с моста в реку, крушат, ломают, забрасывают на фонарные столбы. Велосипед — символ экологически чистой, спокойной, буржуазной Европы. Европа крушит эти символы от нечего делать. С досады.

… От скуки двое друзей учатся разбивать пивную бутылку о голову; двое работников тира учат юношу игре в русскую рулетку — правда, без смертельного исхода. Мы словно заглядываем в окна шведских — помните, это слово много значило для постсоветских людей — семей. Скандинавия — это как бы подсознание Европы. Если Германия или Франция, как локомотивы европейской интеграции, выглядят некой теоретической лабораторией, то Скандинавия — это поле, где можно понаблюдать за результатами экспериментов. Это взгляд одновременно и изнутри, и со стороны, сбоку — но на самих себя. Скандинавское кино смотрится сегодня одной большой лечебницей, в которой врачи ничем не здоровее больных.

СЕМЬЯ

«Спала ли ты с ним?» — нормальный вопрос мужа жене, например. Этот диалог происходит почти в каждом фильме. «Да, спала» — не менее нормальный ответ. И он не повлечет за собой никаких кардинальных изменений в жизни семьи; это просто еще одна, очередная досада. Секс в фильмах — глупый, нелепый, от скуки. Изменяют не для того, чтобы найти что-то новое, а от безысходности. Ни на какое чудо никто больше не рассчитывает. «Нет больше чудес» — вот основная идея швейцарского фильма «Северный ветер» (режиссер Беттина Оберли). Героя уволили с работы, он уже третью неделю скрывает это от семьи. Семья узнает об этом последней. «Ты можешь немного обнять меня?» — обращается муж к жене, мечтающей о новом доме. «Ты можешь просто прижаться ко мне?» — обращается порноактер, герой фильма «Дыра в моем сердце» классика шведского кино Лукаса Мудиссона, к порноактрисе — вечером, после съемок очередного фильма.

«Дыру» вообще можно было бы назвать «порнофильмом о порнофильме» — потому, что мы видим изнанку съемочного процесса. Мудиссон намеренно перемешивает порносцены с кадрами трансплантации внутренних органов человека, с разнообразной готовой едой, которой в шутку, безобразно измазывают друг друга актеры. Возникает ощущение чавкающего, всепоглощающего, всесильного животного, которое перемалывает людей. Имя этому герою — индустрия. Герои временами говорят в кадр фразы о себе, о работе, делятся наблюдениями о жизни. «Порноиндустрия — самая прибыльная отрасль интернета», — говорит порноактер. Но, как ни странно, тема этого кино — тоже одиночество близких: у режиссера есть сын, который прячется от хорошо поставленных стонов в соседней комнате. Он всегда в наушниках. Он ни с кем не разговаривает. Он коллекционирует дождевых червей.

Герои еще одного конкурсного фильма — «Хроники обыкновенного безумия» (Чехия, режиссер Петр Зеленка) — обычная чешская семья: отец, мать, сын. Каждый член этой семьи тихо, негромко, заурядно помешан. Мать уверена, что должна еженедельно сдавать свою кровь для раненых — почему-то для боснийцев. Отец — бывший диктор новостного канала, читал бодрые рапорты о торжестве социалистического труда. Он сидит перед телефоном и набирает первый попавшийся номер — по совету жены, которая уверена, что люди узнают его голос и муж наконец «поверит в себя». Пока же его единственное занятие — наблюдение за тем, как из пивной бутылки выплывают пузыри. Сын его ездит по городу на автоподъемнике, отрезает прядь волос у двоюродной сестры своей девушки, а в конце фильма улетает в деревянном ящике для медикаментов в Боснию.

Национальный хит Германии этого года «Знакомьтесь с Цукерами!» — трагикомедия о двух братьях, которые вместе с семьями оказались надолго разделенными Берлинской стеной. Мать героев умерла и завещала свое состояние братьям в том случае, если они помирятся. Это случается только тогда, когда оба брата оказываются волею случая в одной палате для сердечников. В этом фильме финал относительно оптимистический: примирение и воссоединение происходят, хотя и перед лицом смерти. Для немецкого кино тема разделенности семей, нации после разрушения Берлинской стены до сих пор актуальна: границ нет, но страна по-прежнему не чувствует себя единым целым, восточные и западные немцы не желают простить друг друга.

РАБОТА

Для стран бывшего социалистического лагеря тема личного одиночества связана еще и с ощущением, что государство их покинуло, предало. «Тогда я чувствовал себя человеком», — говорит герой «Цукеров» своей бывшей жене, которая застает его в ностальгическом берлинском баре, где воссоздана атмосфера ГДР. Безработица — гораздо более актуальная для сегодняшних европейцев тема, чем может показаться. После 17 лет работы в банке герой «Северного ветра» оказывается на улице. Он ищет работу, говорит по телефону хорошо поставленным голосом, уверенно и бодро, как учат деловые издания. Увы — герою за 40, а рассчитывать на интерес со стороны работодателя в этом возрасте наивно. Вывод напрашивается сам собой: в 45 лет в этой жизни делать нечего. Вся прекрасно продуманная система кредитования, которой пользуются европейцы, оборачивается кабалой; кредитная система дает сбой на несчастье человека.

В фильме «Нетто» немецкого режиссера Роберта Тальхайма речь идет о романтике из бывшего ГДР, который мечтает о разработке «бесконтактных» охранных устройств, но пока вынужден наниматься на работу в охранную фирму. От героя ушла жена, его квартира напоминает советские хрущевки. После долгих мытарств приходит приглашение на собеседование. «Я понравился им, хотя и был без галстука. Но у них конкурс — 30 человек на место», — признается герой. «Но ведь ты не виноват, что на это место еще 30 человек», — успокаивает его 15-летний сын. Эта фраза — лейтмотив европейского кино, она объединяет жителей и бывших стран социализма, и «сытой буржуазной Европы»: виноват ли человек в том, что жизнь не прошла по конкурсу? Вопрос из разряда достоевских.

ЛИЧНОСТЬ

Классик мирового кино Гас ван Сэнт снял фильм «Последние дни», навеянный самоубийством идола 90-х, лидера группы Nirvana Керта Кобейна. Однако Кобейн покончил с собой 11 лет назад — почему же только сейчас, в 2005-м, появился этот странный фильм? Музыка Nirvana поражала в начале 90-х своей безысходностью, обреченностью,  казалась тогда высосанной из пальца, надуманной. Но, возможно, Кобейн просто раньше других почувствовал и описал ту атмосферу, в которой сегодня живет вся Европа? Речь о тотальном, безысходном одиночестве человеческой личности в безликом мире. Фильм, в котором подробно, до деталей, описан последний день жизни культового музыканта, пропитан той же тоской: в воздухе разлито ощущение монотонности, тупой повторяемости жизни, которая убивает в человеке личность. Человек, оказавшийся символом масс, народным любимцем, одинок — это нормальное состояние для творца. Патология, однако, в том, что даже финансовый и творческий успех не дают сегодня человеку дополнительных сил для жизни. Рядом с идолом нет близкого человека, который бы «понимал» — но нет и нужды в таком «близком», что еще страшнее. Мир поджаривает тебя на сковородке одиночества — медленно, поворачивая то тем, то этим боком, попеременно подбрасывая кверху, проверяя — насколько надежна твоя кожа. Чем тоньше ты чувствуешь этот мир, тем скорее раздается негромкий «чпок»: душа музыканта в финале медленно выползает из его шерстяной кофты и, голая, поднимается по невидимой лестнице вверх.

Как ни удивительно, но фильм «Прогулки на «Марсовом поле» французского режиссера Робера Гедигяна — одно большое, вымышленное интервью с президентом Франции Франсуа Миттераном — о том же: об одиночестве и личности политика, лидера масс. Даже сюжет похож: в фильме мы наблюдаем последние полгода жизни Миттерана глазами журналиста, его биографа. Миттеран умер в 1996 году, когда структура Евросоюза только начинала складываться в ее нынешнем виде, однако Миттеран уже тогда видел неизбежные последствия глобализации — исчезновение понятия «лидер нации». «Я — последний французский монарх. Следующие  за мной будут счетоводами». Хороший политик должен быть одновременно и романтиком, и прагматиком; романтик на троне не усидит, прагматик не увидит будущего. Миттеран всячески открещивается от романтизма в политике, однако его кругозор, темы бесед — от рекомендаций бытового характера («женитесь на северянках, не пользующихся косметикой») до литературных параллелей — говорят сами за себя. Мы понимаем, что настоящий лидер нации должен быть не столько «менеджером», сколько личностью. Чем масштабнее, шире личность политика, тем более амбициозные и масштабные задачи она ставит перед страной. Политика измельчала вместе с политиками — вот о чем думаешь после фильма, наблюдая, как тихо умирает один из последних вершителей судеб мира ХХ века. Ни о ком из нынешних европейских «монархов» сегодня нельзя снять такой фильм. Нет сегодня рок-музыканта, о котором можно было бы снять фильм, подобный «Последним дням». Место личности в истории занято счетоводами.

СКРЫТОЕ

Европейское кино констатирует кризис «белого» человека, однако чаще всего не объясняет, почему это произошло. Новый фильм режиссера Михаэля Ханеке «Скрытое», премьерный показ которого состоялся на кинофестивале, предлагает один из вариантов такого ответа. Герой фильма — известный телеведущий, жена его работает в престижном издательстве, их окружают друзья, которых называют «интеллектуальная элита общества». Жизнь этих людей прозрачна и матово-бела — как интерьер в просторном доме героя. Светскость, комфортность, предсказуемость жизни — вот мораль нынешней Европы последних 20 лет, которая призвана заменить неудобные, «грубые», естественные человеческие чувства вроде угрызений совести, жалости, сострадания. Однако эта стройность оказывается в мгновение разрушена — напоминанием о подлости, совершенной героем в далеком детстве. Мелочь, нелепость, детская шалость — в нынешнем, «взрослом» представлении типичного европейского обывателя — спустя 40 лет возвращается зловещим бумерангом. Цивилизованный, умный европеец оказывается бессилен перед вторжением естественно-человеческого — того самого скрытого, что тщательно изгонялось из жизни. Изгнанные из обихода «простые» эмоции и чувства словно мстят сегодня европейцу — за его «прозрачную» аморальность и аморфность. За призрачные удобство и комфорт европеец заплатил отсутствием простого, банального счастья, радости и целей в жизни.

К чести европейского кино, большинство европейских режиссеров не боятся сегодня говорить об этом со зрителем. Нет худа без добра: серьезность выбранной темы поднимает современное европейское кино на качественно иной, более высокий уровень. В отличие от европейского современное российское, занятое штамповкой блокбастеров и сериалов, почти разучилось говорить всерьез. Вместо осмысления жизни постсоветского человека (в чем мы нуждаемся не менее, чем европейцы) наше кино занимается упорным его увеселением. Пора уже и о душе подумать, матушка, как говорилось в одном известном фильме.