Любому туристу известно, что механизм отъема денег в так называемых развивающихся странах — которые хоть и развиваются, в главных чертах остаются неизменными уже лет под тысячу — доведен до совершенства
Иногда тебя вдруг просят дать автограф, а потом оказывается, что ты расписался в списке жертвователей на местную школу. Или предлагают тебе бесплатную экскурсию на древние руины, а по возвращении ты оказываешься должен — за то, что тебя в дороге обмахивали пальмовым листом. Наконец, туалетная бумага в местах общего пользования вручается услужливым индусом не просто так, а за десять рупий — хотя ей красная цена две. Короче, вариантов много.
Но никогда еще не случалось мне наблюдать такой изощренности, как в последнее время, когда из российских туристов стали вышибать деньгу с учетом национальной мифологии. Все знают, что советский человек очень любил экзотику. Правда, на сочувствие к угнетенным племенам его уже не купишь — не те времена. В Индии остались два безотказных мифа: человек-амфибия и Маугли.
Я не знаю, откуда индийские безработные или просто мирные жители Гоа узнали о том, что эти две истории (благодаря определенным фильмам, да и просто дефициту приключенческой литературы) стали нашими народными сказками. Может, они угадали, а может, им кто сказал. Но примитивные способы отъема денег — просьба подать на бедность, сказка о больных родственниках, песенка, продажа кокоса или своевременная подача пипифакса — отошли в прошлое. Меня в Гоа пытались развести два раза, и оба раза красиво.
Роскошный смуглый мужчина, назвавший себя Беном, — вероятно, чтобы туристу проще было запомнить имя, — признался мне доверительно, что принадлежит к древнейшему роду добытчиков жемчуга, прозванных морскими дьяволами.
— Потом про этих дьяволов написали много книг, о, много! Доказывали даже, что у них есть жабры. А никаких жабр нет, просто все мы умеем находиться под водой сколько угодно. Вот я сейчас нырну, — сказал он, --и вы можете засечь время.
И он нырнул, и я засек. Вынырнул он через две минуты с копейками. Мировой рекорд, насколько я знаю, — девять, но мне потом объяснили, что у Бена все-таки есть трубочка такая типа соломинки, которую он прячет в трусах и извлекает под водой. Не знаю, не присматривался. Я не стал нырять рядом с ним и портить легенду. Он ужасно красиво рассказывал о том, как все их племя передавало навыки глубоководного ныряния из рода в род, как был у них тут целый поселок, как они ловили жемчуг, а потом вышло так, что весь жемчуг стал искусственный, и красивый древний промысел погиб. Но тот, кто познал подводный мир, доверительно сообщил мне Бен, тому не нужен мир надводный. Тот уже беседовал с рыбами, знает красоту глубин, постиг прелесть вечного молчания темной бездны. И на земле, добавил он, все мне скучно, все постыло. Я не могу, сказал он, найти себе достойного дела. Я только ныряю, совершенно бесплатно, из любви к искусству. Пятьдесят рупий были наградой одинокому Ихтиандру — не столько за ныряние, сколько за грустную историю.
— Земные женщины любили морских дьяволов, — сказал он хвастливо. — Они выходили на берег и звали нас громкими голосами, и мы приплывали, и они от нас рожали. К нашему поселку никто не смел приблизиться, нас считали проклятыми. А теперь и поселка никакого нет, одни вон руины.
Он явно хотел еще пятьдесят рупий, но я не дал. Как чувствовал, что завтра придется отдать их другому изобретательному человеку.
На экскурсии в Хампи ко мне подошел водитель слона. Там по улицам слона водили, и все желающие могли прокатиться. Правда, влезть на слона можно было только с какого-нибудь парапета, но в Хампи этих парапетов полно. Это древний город с множеством храмов, включая знаменитый храм Камасутры. Не знаю, как он точно называется. В общем, прелестное место — в любую легенду поверишь; и я поверил. Слоноводитель очень прилично говорил по-английски.
— В детстве, — сказал он грустно, — меня похитили дикие слоны. Один слон ухватил меня хоботом, вот так! — и его ручной слон ухватил его хоботом вот так, после чего бережно поставил на сухую индийскую землю. — И они унесли меня в джунгли, и я жил в стаде слонов, ел со слонами и говорил по-слоновьи. Теперь я понимаю язык слонов, а с людьми мне скучно и опасно. Я чужой среди людей, — закончил этот индийский Байрон и почесал слона.
— А не было у вас учителя-медведя? — спросила моя жена с неподдельным интересом.
— Слоны были, — ответил он, — а медведи не решались к нам приближаться.
— А типа вы с удавом не дружили? — спросил я.
— С удавом я не дружил, — ответил он с достоинством, — ибо в наших краях удав отсутствует, не бывает. Он не может тут быть, не является здесь.
— Но, может, хоть пантера? — спросил я на своем плохом английском языке.
— Я жил среди слонов, — сказал он гордо, — знаю язык слонов, чувствую волю слонов. Мне не нужны другие животные, и люди тоже не нужны. Языка людей я почти не понимаю, и не понимаю их чувств, и не знаю их женщин. Они не нужны мне. Мне нужны пятьдесят рупий.
Видимо, язык пятидесяти рупий он понимал.
Я без возражений достал купюру и вручил ее одинокому слоновьему Маугли, который сел на своего слона и отбыл к следующему туристу. Кажется, итальянцу.
Наверное, ему он рассказал, что его в детстве взяли в плен побеги дикого лука — и дали ему кличку Чиполлино.
Но вообще русским тоже пора думать. Если к нам поедут туристы, мы обязаны рассказывать им о том, что являемся потомками Ильи Муромца, Ленина и спутника, что умеем управлять посредством печи, а также укатываться от дедушки и бабушки. Время настало такое, что просто за демократию или на бедность никому уже не подают. А только за сказку — про рынок, свободу или говорящую щуку.
Максим БУРЛАК