ОСЕНЕННЫЕ БУЛЬДОЗЕРОМ

Сразу несколько художников, которых проще всего назвать лидерами неофициального советского искусства, празднуют в эти дни свои юбилеи. Выставками в Эрмитаже, Третьяковке, Русском музее. Значит, смело можно писать, что художники эти сегодня заново актуальны, но только хотелось бы уточнить, как и чем именно

ОСЕНЕННЫЕ БУЛЬДОЗЕРОМ

В Эрмитаже проходит выставка Ильи Кабакова. В Третьяковке — Олега Васильева и Дмитрия Плавинского. Выставка Эдуарда Штейнберга переехала сейчас из Русского музея в Третьяковку, работы Олега Целкова выставлены там же. Виктора Пивоварова — тоже. Год назад в Третьяковке была выставка Эрика Булатова, а пару лет назад там прошли ретроспективы Михаила Рогинского и Бориса Турецкого. Почти всем им исполнилось семьдесят лет, остальным скоро исполнится. В прошлом месяце в Москве поставил еще одну свою скульптуру Эрнст Неизвестный, пресса откликнулась, но без лишних эмоций. Тогда же средства массовой информации дружно и громко отметили тридцатилетие «бульдозерной выставки».

Милая девушка с телеканала «Культура» попросила меня сказать несколько слов в камеру как раз по поводу юбилея наезда бульдозером на произведения официально не признанных советской властью художников. Пришлось удивиться — почему не расспрашивает очевидцев. Оказалось, их воспоминания ее не устраивают. Она уверена, что выставка была просто ловкой пиар-акцией для привлечения внимания западных журналистов, а участники твердят о ней, как о живительном глотке свободы. Милой девушке еще жить и жить до тридцатилетия, но свой взгляд на время и страну, где ей не пришлось маяться, у нее есть. Еженедельное попадание на экран не способствует рождению сомнений в собственной интеллектуальной зрелости или просто не оставляет времени подумать.

Да что печалиться о телевизоре — главном источнике ошибок и скороспелых суждений (после интернета, конечно), если фраза о том, что Хрущев боролся с искусством бульдозерами, стала почти крылатой. Несмотря на наличие значительного числа живых свидетелей выставки в Беляеве 1974 года, когда на картины, вызывающе экспонировавшиеся под дождиком, почти случайно наехал пьяный бульдозерист, вызванный райкомом партии имитировать срочное озеленение пустыря. Несмотря на наличие живых свидетелей и кинохроники исторического посещения Хрущевым с членами ЦК КПСС выставки, посвященной тридцатилетию МОСХа. Она проходила в Манеже в 1962 году, бульдозеры туда не заезжали. Сегодня эти два события, разделенные не просто десятилетием, а эпохами в культурной госполитике, сливаются в одно. Потому что сегодня просто не понятно, почему государственные люди были так внимательны к искусству, причем такому не очень массовому, как живопись.

За редким (можно сказать, единственным) исключением, никто из участников или нонкорформистов — современников «бульдозерной выставки» — не вспоминает о ней как о главном или даже значительном событии своей жизни. «Мы были не диссидентами, а богемой», — говорит Виктор Пивоваров. Никому не хочется теперь слыть борцом с режимом, который относился к искусству слишком пристально, контролируя и театральный репертуар, и эстрадную музыку, и весь кинематограф, и манеру письма отдельных мастеров кисти.

Впрочем, к искусству относились тогда серьезно и сами художники. Искали в нем свой путь, ставили формальные задачи, прозревали его мистическую сущность и исследовали с помощью искусства жизнь, как завещали передвижники и высокая русская художественная традиция. Это особенно заметно сейчас, когда их работы оказываются на выставках рядом с произведениями нынешних пересмешников, живущих играючи в искусство, как раз в расчете на массмедиа и пиар-акции.

Наверное, советское время, его специфическую атмосферу можно восстановить именно по этой тотальной серьезности и утраченной пристальности: художников — к творчеству, власти — к искусству, зрителей — к выставкам. Ведь ни одну сегодняшнюю экспозицию бывших нонконформистов — ни в Эрмитаже, ни в Русском музее, ни в Третьяковке — толпы не штурмуют. А вот на неформальную выставку неофициальных художников в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ в 1975 году очередь стояла многочасовая. И в выставочный зал горкома графиков на Малой Грузинской, который открыли после «бульдозерного» скандала, народ шел с интересом. И не потому, что запретный плод сладок, а потому, что незапретных плодов было очень мало и аппетит они не возбуждали.

И тут девушке с канала «Культура», как и другим, советскую пору не знавшим, надо было бы и рассказать о том, каково было жить, за границу не выезжая, о современном западном искусстве информации не имея. Без глянцевых журналов, рекламы, дизайна, разливанного моря итальянской обуви, музыкальных клипов, сюрреалистов на книжных обложках и голливудского кино про Дракулу и хоббитов. Без того пестрого, шумного, пошлого, наглого, а иногда и прекрасного визуального мира, который окружает нас теперь ежедневно и на каждом шагу. Вот за новыми зрительными впечатлениями и стояли очереди людей с не наевшимися пестротой и красочностью мира глазами.

Художникам этого образного мира не хватало еще больше, чем зрителям, просто потому, что родились они художниками. С потребностью новые образы и новое видение производить. В общем, помогали они не затосковать другим и сами тосковать не могли и не хотели. Так же жадно искали информацию об искусстве в случайном выпуске журнала «Америка», в общении друг с другом, с учителями, которые или работали у Мейерхольда, или были лично знакомы с теми, кто застал лучшие для русской живописи времена начала прошлого века. А почему за это их надо было или наказывать, или пугать вызовами «куда надо», спросить бы у советской власти, да, думаю, сегодня и от нее не получить ответа. Слишком уж новая Россия отличается от поздней советской. И прежде всего бытовой красочностью, жизненным антуражем, экранными иллюзиями.

Эрнст Неизвестный как-то сказал в интервью, что только после нескольких лет эмиграции в американских газетах о нем стали писать в разделе «искусство», а не «жизнь». То есть начали признавать в нем художника, а не только диссидента-антисоветчика. И это Неизвестный считает своим достижением, победой.

Десять — пятнадцать лет назад, когда перестроечная пресса выдала читателю все прежде запретное, художники-нонконформисты шли как раз по разделу «жизнь». Тогда принято было представлять их и прямыми борцами с властью, и диссидентами от искусства. Тогда в ходу были их биографии — вспоминали братство художников-лионозовцев, неофициальные выставки в Курчатовском институте, которые закрывались сразу после открытия, квартирные посиделки и выставки, все тот же хрущевский разгром в Манеже и брежневских бульдозеристов. Затем шел рассказ об эмиграции, потому что кто раньше, в 70-е, кто позже, в 90-е, родину покинул. Успехи уехавших принято было преувеличивать: писали, что у художников прошли десятки выставок, их работы находятся в коллекциях по всему миру. Где проходили выставки и какие коллекции пополнили наши соотечественники — не уточнялось.

Потом интерес к героям неофициального искусства как-то угас, на артсцену вышло новое, молодое поколение, живописью, как раз и не интересующееся, — все больше акциями да инсталляциями. Наглое и скандально современное искусство одержало временную победу если не в сердце зрителей, то на медийном поле. Про биографии художников «Другого искусства» (так называлась первая большая выставка нонконформистов в 1991 году) читать уже было неинтересно. Потому что по-настоящему звездную карьеру на Западе сделал только Илья Кабаков, удачную — Эрик Булатов, Виталий Комар и Александр Меламид, относительно удачную — Олег Целков и Эдуард Штейнберг. Трудно однозначно определить судьбу бывших друзей Бориса Турецкого и Михаила Рогинского, уже, к сожалению, из этого мира ушедших. Ничего особенного в их биографиях, на сегодняшний взгляд, не обнаружишь — ну эмигрировали (или нет), ну вернулись (или нет). Теперь о них и их выставках пишут в разделах «искусство», не таких популярных, как «жизнь». В конце концов они вошли не в отечественную историю, а в историю отечественного искусства, и не героями, а художниками. А именно художниками они и хотели быть в уже ставшую легендарной «хрущевско-бульдозерную» пору борьбы с творческим инакомыслием.

Ольга КАБАНОВА