В 1990-м, не обретя признания на родине, она уехала из СССР — казалось, безвозвратно. Теперь Марию Гулегину называют самым знаменитым русским сопрано мира. Она давно вошла в касту «абсолютных оперных див». Каждый день звезды Ла Скала, Метрополитен-опера и Ковент-Гарден расписан на пять лет вперед. Любое ее появление на публике рождает безумный ажиотаж. И только сейчас Мария Гулегина начинает находить дорогу домой
Еще два года назад казалось, что Гулегина и Россия — две вещи несовместные. Но за последнее время вы уже в четвертый раз приезжаете в Москву. Как это стало возможным?
— Произошла переоценка ценностей. Родина при любом повороте судьбы у человека была, есть и будет. Однако постоянно находясь в сумасшедшем напряжении от работы, ты забываешь о том, что где-то далеко твое родное. Но вот прошлым летом я приехала в Москву после тринадцатилетней паузы. Я очень благодарна Паате Бурчуладзе, который уговорил меня спеть в Большом театре на своем бенефисе. Теперь, когда меня снова приглашают, я понимаю, что хочу бывать в России. В этот раз я с восторгом ездила по Москве — все вокруг такое близкое и любимое.
Вы пели в этот приезд на концерте памяти жертв Беслана в храме Христа Спасителя. Какое впечатление он на вас произвел?
— Если в XIX веке строительство храма заняло более сорока лет, а сейчас его возвели за пять, то уже одно это достойно уважения и благодарности тем людям, которые пожертвовали на храм деньги. Это потрясающая работа, хотя, может быть, некоторые другие московские храмы я люблю больше. Мой самый любимый — тот, что в Брюсовом переулке. Но когда я узнала, что речь о благотворительном концерте памяти жертв Беслана и что он пройдет в храме Христа Спасителя, то какие могли возникнуть сомнения? Я перекроила свое расписание и приехала.
Если говорить о вашей профессиональной деятельности вообще, то по каким принципам вы принимаете или отвергаете предложения?
— Как сердце подсказывает, так и поступаю. Я всегда строила свою карьеру по принципу: что хочу, что могу, что мне интересно. Соглашайся я на любое предложение, могла бы гораздо больше петь в Ковент-Гарден, Ла Скала или Метрополитен. Но я не хочу себя насиловать, идя на поводу у чужих желаний. Я порой ругаюсь с дирекциями театров в пух и прах, говоря «нет» или «не раньше 2017 года» — через сто лет после Октябрьского переворота. Сегодня я могу позволить себе не выходить на сцену ради денег. Я не пою через день. Стараюсь брать паузы, чтобы почувствовать певческий голод. Никогда не пою то, что мне не нравится. Только три раза за все годы я согласилась петь то, что мне не по душе: я сделала исключение ради Пласидо Доминго. Сначала он попросил меня спеть с ним в Ковент-Гарден в «Федоре», потом в Метрополитен в «Слай» и «Сирано де Бержераке». Просто я очень уважаю Пласидо. Он — звезда номер один, но никогда не позволит себе пренебрежительного отношения к коллегам.
А какие ваши самые любимые театры?
— В первую очередь Метрополитен и Ла Скала. Последнее мое открытие — маленький московский оперный театр «Геликон» Дмитрия Бертмана. Я полюбила этот театр прошлым летом в Испании на фестивале в Сантандере во время нашей работы над «Нормой». Геликоновцы все делают легко и с радостью. В конце ноября на гастролях театра во Франции я с удовольствием спою с ними «Набукко».
А какие-нибудь отношения с Большим или Мариинским театрами вас связывают?
— Нет. Большой вообще не проявляет ко мне никакого интереса. А с Мариинским я сотрудничала лишь однажды — выручила театр на его гастролях с «Пиковой дамой». И только. Я не тот человек, который ходит под кем-то. Я кошка, которая гуляет сама по себе. Поэтому, где театр Гергиева, там нет места Гулегиной.
Чему научил вас Запад?
— Выживать. Я поняла, что цацкаться со мной никто не будет. Что все, чего я хочу, я должна добыть себе сама. В моей жизни все произошло не благодаря, а вопреки. В детстве не было здоровья, но меня отдали в балет. Не любила заниматься музыкой, но стала певицей. Я и подумать не могла, что Бог дал мне голос. Я окончила школу в шестнадцать лет, что для серьезных занятий вокалом в консерватории очень рано. Голос, как хорошее вино, должен созреть — тут нельзя торопить время. И мне в приемной комиссии прямо сказали: «Таких сопливых не берем». Я пошла в училище, чтобы просто убить время. Но там попала к такому «педагогу», что поняла: так я вообще могу остаться без голоса. От отчаяния я даже решила поступать в медицинский. Уж не знаю, как я справилась бы, потому что у меня мозгов на химию и физику — пустыня Сахара. Но для проверки своих эмоциональных сил сходила на экскурсию в больницу и сразу поняла, что врач из меня не выйдет. Потом неделю есть не могла — я не могу видеть кровь даже по телевизору. Потому не смотрю ни новостей, ни боевиков. Мне не нужна агрессия ни в семье, ни в душе... Так я продолжила заниматься вокалом. Пять лет отмучилась у одной педагогини. Прошла путь от контральто до сопрано. Несколько раз хотела все бросить и заняться семьей. Если бы не спасительные занятия с Евгением Николаевичем Ивановым в Одесской консерватории, то не было бы сегодня такой певицы Гулегиной. Когда я завершу певческую карьеру, думаю, открою свою школу. Впрочем, не знаю, кто из молодых певцов согласится три-четыре года кропотливо заниматься своим голосом. Сейчас все куда-то торопятся, хотят пить молодое вино. В поисках новых звезд продюсеры вытаскивают птенцов из гнезда, ставят перед ними микрофон, и те начинают щебетать на весь мир. Но скороспелый плод долго не живет. Поэтому сегодня так много звезд на час.
Но публике они нравятся...
— Публика перестала быть настоящим ценителем искусства. Оперные театры все больше заполняются не меломанами, а туристами, которым важнее люстра и шампанское в буфете. Вкусы деградируют. И виной тому звукозаписывающие фирмы, которые предлагают ненастоящее. Студийная запись сегодня — очень часто обман. Исполнение, склеенное по нотке. Это продукт высоких технологий. На многих дисках надо бы теперь ставить имя не певца, а звукорежиссера. В принципе сейчас оперным певцом называют любого поп-исполнителя. Все соединяют, перемешивают, ищут универсальности и называют это модным словечком crossover (жанр на пересечении классики и попсы. — «Огонек».).
Вы не верите в универсальность, в возможность для певца сделать карьеру и на оперной сцене, и на эстрадной?
— В жизни всегда одно за счет другого. Crossover — ерунда для дебилов. Децибелы, пиротехника — это суета, не искусство. Даже «поколению пепси» нужно бы слушать хорошую музыку, а не суррогат. Это иллюзия, будто, услышав на стадионе неаполитанскую песенку, человек начнет испытывать потребность в опере. Опера всегда была, есть и будет искусством элитарным.
И вы никогда не выйдете на площадь или стадион?
— Нет, почему. В зависимости от того, что я буду петь. Я уже сказала, что хочу приехать в Москву на празднование 60-летия Победы. Но буду петь на Красной площади — с удовольствием и душевным трепетом — не оперные арии, а песни военных лет.
Вы вывели для себя какую-нибудь формулу успеха?
— Я не блеф. Я подлинный товар, и мне нет нужды раскручиваться, давать интервью желтой прессе о тайнах своей личной жизни, устраивать выходки на публику. Я не крещу свою собачку и не дефилирую по Каннской лестнице в многомиллионных, взятых напрокат, драгоценностях в окружении бодигардов под прицелом фотографов. У меня нет пресс-секретаря и имиджмейкера. Мне они не нужны, я служу совсем другому. Я настоящая оперная певица. Да, компакт-дисков у меня мало, зато много записей моих живых спектаклей. Я работаю всегда только на сто процентов. Может быть, это неправильно так самосжигаться на сцене, но по-другому не умею. В результате я сегодня самая высокооплачиваемая оперная певица в мире.
Из-за чего в последнее время вы сильно похудели?
— Из-за «Травиаты» Верди: ради нее я рассталась с пятнадцатью килограммами, чтобы достичь определенного внутреннего состояния, определенного образа. Я всегда вмешиваюсь, когда мне шьют костюмы. Кстати, в последние годы я сама дизайнер своих концертных туалетов. Для меня важно, как я буду выглядеть на сцене, это же часть успеха. Я хочу быть на сцене в «Травиате» той самой Виолеттой Валери — хозяйкой полусвета Парижа, а не озвучить вердиевскую партию. Меня всегда раздражало, что обычно Виолетту поют кукольные колоратурные сопрано. Как таким голоском можно передать боль, страдание, наконец, истерику измученной жизнью женщины? И, даст бог, все получится так, как я замышляла многие годы. Думаю, что сейчас я приближаюсь к зениту своей карьеры. Но вообще я боюсь громких слов. Летать нужно низенько. Не выпендриваться. Думаю, что ни в каком деле нельзя быть довольной собой. Довольной можно быть только солнечным днем, что подарил Господь, и тем, что в семье все здоровы. А что касается работы, надо постоянно держать себя в ежовых рукавицах. Как только появляются первые признаки «глубокого удовлетворения» от самого себя — это начало конца. Мне постоянно нужно что-то новое. Вот, например, у меня была квартира в Гамбурге, я там сама дизайнерски все сделала, но она мне надоела, и мы переехали в другой дом. Мне бесконечно хочется перемен, открытий и новых чувств.
Какое чувство труднее всего передать со сцены?
— Часто попадается такой партнер, что крайне трудно изображать любовь, но деваться некуда — надо. Но я ни разу не заявила, что не выйду на сцену с тем или иным певцом. Каким бы плохим он ни был, у каждого человека должен быть свой шанс, и не мне решать его судьбу.
|
А умирать на сцене не страшно?
— Сцены смерти уже считаются моей «коронкой». Каждый раз безумно интересно оказываться на грани сумасшествия и смерти. У меня даже родилась идея концерта, где я бы исполнила исключительно сцены сумасшествия и смерти из итальянских опер. Я уже сотни раз переступала эту границу на сцене. Мне не только страшно, но и интересно: как это произойдет со мной в реальности?
Испытания, которые вы переживаете на сцене, отражаются на вашем характере?
— Это миф, будто у меня плохой характер. Он нормальный — никаких примадоннских замашек. Я хочу, чтобы со мной общались по-доброму, без подковырок. Когда со мной начинают говорить с придыханием, это страшно бесит. Примадонной надо быть на сцене, а не в жизни. Я абсолютно нормальный человек — хозяйка дома, мать двоих детей, дай бог, третьего...
Вам не обидно, что ваша дочь Наталья хоть и стала человеком искусства, не пошла по вашим стопам?
— Вовсе нет. Она гениальна — пишет музыку, стихи на английском. Я этого не могу. Я вкладываю свою душу в то, что написано другими людьми, а ей дано выразить себя в собственных балладах. В этом году Наталья порадовала меня еще и тем, что стала помогать мне в качестве секретаря. У нее бесспорно менеджерская хватка.
Не жалеете, что свой талант ваша дочь может выразить только на чужом языке?
— Да, это тяжело иметь ребенка-иностранца. Она не понимает наших анекдотов. Когда мы уехали, ей было девять, а поэтому немецким и английским она владеет лучше, чем русским. Похоже, что мой сын Руслан, которому сейчас четыре, станет иностранцем еще в большей степени. В этом году он уже пошел в школу в Люксембурге, где мы живем, учит люксембургский, французский и немецкий.
Все-таки какая страна вам более всего по душе?
— От каждой — свой восторг. В России я ловлю кайф уже оттого, что все вокруг говорят по-русски. Я нуждаюсь в русской речи. Когда очень устаю, то перекрываю всякое общение на иностранных языках. Я полуармянка, полуукраинка, но мой родной язык именно русский. И хотя я владею и английским, и итальянским, дома мы говорим только по-русски и думать я всегда буду по-русски. Несколько лет назад я так сильно истосковалась, что устроила себе в Ла Скала концерт русских романсов. Я — русская певица, а не итальянка. Это не преступление, а, наоборот, моя большая заслуга, что все восемнадцать лет моей карьеры на весь самый сложный итальянский репертуар в лучших театрах мира первой приглашают меня.
От каких еще вещей в жизни, кроме сцены, вы ловите кайф?
— Очень люблю вкусную еду. Готовлю все. Русские блюда — салаты, пироги, кулебяки, расстегаи, блины. Кавказские — сациви, чахохбили, лобио, баклажанную икру. Я очень люблю принимать дома гостей, на Новый год у меня всегда столпотворение. Мой муж мне говорит: «Поешь ты хорошо, а готовишь еще лучше»... Если верить в теорию о прошлой жизни, то я, наверное, была батальонной кухаркой. Когда я готовлю дома сама, то расстаться с несколькими килограммами веса просто нереально. Так что, если мне надо похудеть, я начинаю ходить в рестораны.
Мария БАБАЛОВА
обозреватель газеты «Русский курьер»