Роман КАРЦЕВ: "Мы все сегодня в зале ожидания"

Нынешним юмористам просто не у кого учиться, потому они такие одинаково-петросянчатые. За неделю до своего бенефиса, посвященного 65-летию, Роман Карцев по просьбе «Огонька» прочел краткий курс лекций для желающих научиться шутить по-взрослому

Роман КАРЦЕВ:

Такое ощущение, что сегодня многие приличные люди из разных творческих цехов потихоньку сбегают в театр. Вы, артист Хазанов, например, или телеведущий Гордон. Кажется, что вы просто там все спасаетесь, как во время нашествия варваров.

- ...Мы не бежим, а организованно отходим на заранее подготовленные позиции. На самом деле «период стадионов» у разговорного жанра длился очень недолго, а вот с театром у нас давно уже... связь. Достаточно сказать, что в Театре «Эрмитаж» мы с Витей Ильченко начинали еще в конце 70-х, девять лет играли. Да и вообще. Наше со Жванецким и Ильченко начало совпало с расцветом русского театра, поэтому мы все так или иначе находились под влиянием. Это был ориентир. Недаром ведь именно Театр Райкина. Вторым ориентиром была литература. Между двух полюсов и жил разговорный жанр. Юмор начинался с литературы, а значит, с авторов. Вот этого сегодня нам и не хватает. У Хазанова нет авторов - один умер, другой уехал, все. Поэтому он и ушел в театр. Я считаю, за последние лет сорок в нашем жанре появились только два мощных человека - Полунин и Хазанов. А из тех, кто пишет для юмористов, появились только Жванецкий - это номер один и Семен Альтов. Все остальное - это... не хочу никого обидеть, но это все - другое, это эстрада.

Роман Андреевич, вы ведь тоже начинали с самодеятельности...

- Да, и я начинал в одесской самодеятельности. Крутился на пупе, частушки, куплеты, надевал носы. И все хохотали и смеялись. И мне казалось, больше ничего не надо. Но даже когда я попал в студенческий театр «Парнас два» - это уже был другой уровень. Там люди были на пять, на шесть лет старше, инженеры, ученые в нем играли, даже профессора. Это была грандиозная школа. Я всего год там проучился, 1961-й, но мне хватило, чтобы попасть к Райкину и перевезти туда Витю Ильченко.

Почему Райкин вас взял?

- У меня были тогда всего три миниатюры, но Райкину, видимо, понравилось, что мы не занимались шутками, мы именно играли спектакли. К счастью, перед этим я провалился на экзаменах в московское цирковое училище. Повезло. А семь лет у Райкина - это как три цирковых училища. И тексты. И Витя. И Жванецкий. Это все так совпало, бывает так. Как киевское «Динамо» совпало в свое время с Лобановским и выиграло Суперкубок. Райкин работал с очень приличными авторами и режиссерами: Виктюк, Левитин, Розовский... Сегодня эстрадники сами себе и авторы, и режиссеры. Откуда же взяться оригинальности? Одного циркового училища недостаточно. Они все одинаковые и получаются. Им нужно просто рассмешить любым способом. Они это и делают. Надевают резиновую грудь. Берут скопом. Сами себя веселят. Нет, мы тоже веселим, публика любит одесский юмор, но иногда я и сам чувствую, что от этого нужно отдыхать. И вот в театре я отдыхаю. Сейчас мы в «Эрмитаже» опять Хармса делаем в нашей редакции - теперь уже вместе с моим сыном. Еще я играю в театре у одессита Райхельгауза моноспекталь «Зал ожидания», года два уже играю. В остальное время езжу куда хочу.

Вы и Хармс - как это сочетается?

- А что тут такого? Хармс - это клоун, та же клоунада - просто для мозгов, для ума. Это высший пилотаж, потолок. При этом он очень серьезный писатель, поэтому сегодня мы хорошо понимаем, что играть Хармса - это самоубийство. И мы идем на это самоубийство с высоко поднятым забралом. Меня сейчас вообще волнуют две вещи: мой сын, который впервые играет на сцене... и публика. Мы собираемся возить Хармса по стране, в Сибирь, на Украину, в Одессу в конце концов. Это интересно, что скажет публика, которая привыкла ко всяким новым русским бабкам... «Что это там такое?.. Мужчина рожает». - Карцев комментирует неестественный мужской ор, переходящий в истерику, доносящийся со сцены (мы беседуем в кафе Театра «Эрмитаж»).

Так получилось, что Одесса «поставляла» в Россию в первой половине прошлого века писателей, а во второй - юмористов...

- Ну, во-первых, не только Одесса. Была еще одна сильнейшая школа юмора - ленинградская. Я называю Одессу и Ленинград Южным и Северным обществами, как у декабристов. Ленинградская школа - это, с одной стороны, Райкин, а с другой - Зощенко, Хармс тот же. Северная школа была родиной интеллигентного юмора. А Одесса - это такой более приземленный, более интернациональный юмор, его везде понимают. Вот эта смесь - еврейско-украинско-русская, она вобрала в себя целый тип человеческий, неаполитанский, средиземноморский. А общее начало наше - это Гоголь и Салтыков-Щедрин. У меня была даже такая мысль - устроить вечер, чтобы публика наугад называла любую страницу любого из тридцати томов Щедрина, и читать со сцены. Там все-все как будто о сегодняшнем дне. Все актуально. Это фантастика. Чехов эту традицию развил. Ильф и Петров, Бабель узаконили. А потом дошло дело и до Жванецкого. Сейчас ту традицию, сами того не желая, продолжают наши политики. Я, помню, истерически хохотал, когда в передаче «К барьеру» выступали Жириновский и Анпилов. Они спорили. Я падал с кровати. Это был цирк.

Как-то по телевизору вы рассказывали об Одессе, мне показалось, вы говорили: прежняя Одесса как бы закончилась, испортилась... Почему?

- Все просто. До и после войны Одесса была маленьким городом - триста тысяч в лучшем случае. Центр и чуть-чуть окраины, не менее колоритной. И все в этом городе друг друга знали. Сейчас - огромный город, половина - новостройки. Поселок Котовского, Лузановка, стотысячные районы. Одесса раздалась вширь, сейчас там живет миллион двести человек. И множество одесситов коренных, носителей этой культуры, так же, как и жителей Санкт-Петербурга, живет сейчас черти где, совсем не на Дерибасовской и не на Невском проспекте. Нет носителей, нет и культуры. На их место приезжают другие люди со всей Украины, откуда хочешь - это хорошо, но они задавили прежнюю Одессу количеством. Правда, в Одессе такая сильная энергетика, что нас просто так не задавишь. Все приезжие так или иначе перенимают одесские замашки, даже сами того не желая. Мой незабываемый партнер Витя Ильченко, который приехал учиться в Одессу в 17 лет из-под Воронежа, не стал таким, знаете, «чисто адесситом», например, каким являюсь я. Даже не знаю, как объяснить... Но Витя, например, Одессу знал лучше коренных одесситов, как и Москву - лучше любого москвича. И был настоящим интеллигентом. В отличие от меня.

Роман Андреевич, почему сейчас на эстраде нет героев - ни положительных, ни отрицательных? Только типажи, маски?

- Во-первых, нет слушателя-героя: активного, со своей позицией. Два поколения зрителей как минимум мы потеряли: моя внучка сидит и смотрит передачу «Окна», ей очень нравится. Там же нет героев, там одни функции и из пальца высосанные ситуации. Я внучку ругаю, но она закрывается у себя в комнате и смотрит. Человек стал тем, что из него сделала ситуация. То есть он не сам эту роль выбрал - за него время выбрало. Он не хотел, но так получилось. Вот я играю сегодня шесть или семь персонажей в своем моноспектакле «Зал ожидания». Тех, кто сидит в аэропорту. Грустного грузина, который говорит о войне и крови, о том, что Бога забыли. Или ростовского парня, такого шустрого, которому все равно, лететь - не лететь, он рассказывает анекдоты про Путина, Брежнева с прибаутками («хотите, соскучусь по вашей жене?»). Есть еще там такой псих... Который всегда в аэропорту нервничает, грозит всех пассажиров взять в заложники, если опоздает на рейс. Я сейчас боюсь играть этого персонажа, черт его знает, как над этим шутить теперь. Это сегодняшний день, мы все нынче без профессии, без привычек, без дома, без себя, мы только ждем. Мы все живем в зале ожидания.

Раньше достаточно было произнести со сцены «директор базы», и уже было смешно. Сейчас - никаких ассоциаций. Почему сегодня не шутят о профессиях, о профессиональных способах мышления, хотя бы?

- «Директор базы» не смешно, потому что появились продукты на прилавках. Раньше это острая такая профессия была, ключевая - на базе ведь все было. Хотя до сих пор интересно смотреть. Потому что там помимо темы еще была игра актерская. Теперь молодежь может изучать по нашему с Витей Ильченко монологу, как люди жили. Но зато трудно объяснить, почему были закрытые базы. Кто закрыл, почему? Все надо объяснять. Так же, как сейчас дети не понимают, как можно было жить без телефонов, без компьютеров. Меня внучка спрашивает: «Как же вы жили без интернета?» Вот так, говорю я ей. Перестукивались через стенку.

На самом деле монологи оживляли, делали даже бюрократов живыми людьми. Тот же ваш Швондер явно имел прототипов. Директора баз ушли, но ведь, допустим, продавщицы до сих пор актуальны...

- Этот персонаж и сегодня есть. Его играет Елена Степаненко, жена Петросяна. Она хорошо поймала этот тип, эту нашу бабу, халду, так сказать, которая на все клюет. Продавщица - это же такой Швондер, Шариков в юбке, они не перевелись. Это образ вечный. Разница только в том, что раньше смеялись над самой продавщицей, а теперь смеются вместе с ней.

А над милицией, над силовиками сейчас никто не смеется почему-то. Я, кстати, где-то читал, что вы когда-то от чекистов прятались под одеялом...

- Это было в Болгарии. Встречали президента Югославии маршала Тито. Мы жили в центральной гостинице в Софии. И с балкона просматривался весь путь маршала. А на пути следования кортежа всюду чекисты и во всех окнах. А внизу под нами народ стоял, махал флажками. А поскольку нам мало платили, мы сами себе готовили еду. Ну вот мы на балконе в трусах, жара. Витя вытащил плитку на балкон, и мы варим, значит, бульон. Из кубиков. Вдруг внизу слышим крики: «Ай, ай!» Это значит, Витя засмотрелся вдаль и опрокинул вниз кастрюлю с нашим бульончиком, прямо им на головы вся эта вермишель и полилась. Истошные крики. Мы мигом все убрали с балкона, смотали, быстро по кроватям, легли, спим! Через минуту стук в дверь, врывается группа вооруженных болгарских чекистов: «Кто устроил покушение?» Мы: «А что такое? Мы спим, ничего не видели. А что случилось?» Они туда, сюда. «Так вы... ничего?» - «Мы ничего!!!» Так мы и не встретили Тито. Сейчас в спектакле «Хармс» у нас будут «три случая из милицейской практики». Там есть такой персонаж, которого все называют Рыжим. Хотя у него нет ни глаз, ни ушей, он абсолютно лысый. «Так что рыжим его называли условно», - пишет Хармс. Нормально. Только один милиционер в спектакле никак не может понять, почему же Рыжий? Стоит и не понимает.

Начальников сегодня тоже почти не играют. У Жванецкого в одном рассказе есть деталь - на столе у республиканского начальника лежат три пары очков в футлярах. И весь Совок сразу встает перед глазами...

- Я когда-то у Райкина играл начальника управления культуры, который принимает спектакль, был у меня такой монолог. И Райкин меня попросил найти какую-нибудь деталь. У меня был черный костюм, и я в нагрудный карман вложил все красные карандаши и только один синий. Они торчали, как орденская колодка. Очень смешно почему-то. И вот я выходил и говорил: «А вот эту тему не надо поднимать. Не то время. Сейчас в стране сложная обстановка». Мно-о-го я переиграл этих долбодубов. И, знаете, они даже сами смеялись над собой. Как мы тогда думали. А на самом деле они смеялись над нами. Потому что они оказались живучи, и я до сих пор иногда этих людей встречаю.

Зато уж новых русских разобрали по косточкам. Почему из такого интересного персонажа сделали плоское посмешище - с цепью золотой и «мерседесом»?

- А надо было настоящих новых русских наблюдать! У нас на эстраде этот тип вышел тупой и вальяжный, ленивый. Из-за этого весь образ просел, стал куклой. Упустили главное - их активность на грани болезненности. Да, они живут хорошо по сравнению с остальными. Но. Вот он сидит на даче. У него день рождения. И он ни секунду не сидит на месте, даже с гостями. Постоянно куда-то звонит, кого-то устраивает, кого-то встречает, за это время успевает выпить и закусить, тут же его кто-то хочет... В это время в окне появляется утка, он берет ружье и на ходу стреляет... Понимаете? Вот что нужно было играть! Эту суперактивность. Есть среди них и спокойные, конечно, у которых очень много денег. Но даже и эти встают в восемь утра и делают зарядку, плавают в бассейне, следят за собой. Они хорошо пахнут. Они постоянно должны что-то делать. Бизнесмен постоянно должен идти вверх - медленно, но вверх. Они не пьют. Вообще это долгий разговор о профессионализме и, я бы даже сказал, о патриотизме... У нас ведь в результате не социализм и не капитализм получился: у нас бардак остался главной формой общественного строя. Но знаете, чем хороша наша страна? Именно этим бардаком. Ну и что? Все равно здесь человек с мозгами чего-то уже может добиться, хотя бы для себя.

Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ