Выставка в Пушкинском музее, посвященная Сергею Ивановичу Щукину, наверняка вызовет новый взрыв восторгов по поводу великих русских меценатов прошлого. Но еще неизвестно, кто более бескорыстен: меценаты прошлые или нынешние
ТАЛАНТЫ И ИХ СОДЕРЖАТЕЛИ
На следующей неделе в Пушкинском музее откроют выставку, посвященную 150-летию со дня рождения русского промышленника, купца Сергея Ивановича Щукина, собравшего замечательную коллекцию передовой по тем временам французской живописи. Будучи национализированной ленинским декретом в 1918 году, а потом разделенной, эта коллекция сегодня — слава и хлеб Государственного музея изобразительных искусств имени А.С. Пушкина и Государственного Эрмитажа.
Слава — потому что собирателем Щукин был гениальным, покупал картины Матисса и Пикассо, ему самому не всегда нравившиеся и понятные, зато впоследствии признанные шедеврами. Хлеб — потому что картины из щукинского собрания оба музея возят по всему миру.
Дважды, когда часть бывшей коллекции Щукина отправлялась в заграничную командировку, французский гражданин Андре-Марк Делок-Фурко, внук Сергея Ивановича, подавал иски в суд, требуя вернуть дедово наследство. Понятно, безуспешно.
Сенсация предстоящей выставки, что на ее открытие как раз и приедет Делок-Фурко — в качестве почетного гостя. И даже подарит Пушкинскому несколько картин из фамильного собрания. То есть с музеем публично помирится. Ведь, как считают сведущие люди, своими исками г-н Делок-Фурко просто протестовал против забвения дедовских заслуг перед Отечеством.
Эти события, с легкостью предсказываю, вызовут новую серию публикаций о замечательных русских меценатах безвозвратно потерянного прошлого и страстные призывы к теперешним отечественным богатеям стать новыми щукиными-морозовыми и бескорыстно поддерживать высокое и прекрасное. Людям свойственно идеализировать ушедшее и напрасно сетовать на настоящее. Не слишком заботясь о соответствии собственных представлений реальному положению дел.
Великий — не постесняюсь этого определения — коллекционер Сергей Иванович Щукин в октябре 1911 года принимал в своем роскошном доме, бывшем дворце князей Трубецких, наполненном новейшим французским искусством, Анри Матисса. С уже очень модным, но все еще скандально знаменитым парижским живописцем Сергей Иванович к тому времени был хорошо знаком почти четыре года. И заказал у него для своего особняка на Знаменке два декоративных панно — «Танец» и «Музыку». На святость творческого процесса коллекционер не посягал. Единственное, о чем он решился попросить Матисса, это не писать на панно обнаженных.
«Я не могу поместить ню у себя на лестнице. После смерти одного из моих родственников я принял к себе в дом девочек, а у нас в России (мы здесь немного на Востоке) нельзя показывать ню девочкам», — кротко писал заказчик исполнителю. Но в конце концов Щукин, возбужденный «Танцем» и «Музыкой», решил «пренебречь буржуазным мнением» и взял панно такими, какими их создал автор. К московскому визиту художника они уже висели в доме. Но конфуз заключался в том, что однажды, не выдержав, Сергей Иванович велел закрасить у флейтиста в «Музыке» запретные для девочек «признаки пола» и очень боялся, что художник, заметив это, прогневается. Матисс, однако, не обиделся.
Этот казус упомянут в книге Натальи Семеновой «Жизнь и коллекция Сергея Ивановича Щукина», вышедшей два года назад и полной восхищения незаурядной личностью и фантастическим художественным чутьем великого, повторяю, русского коллекционера. В книге Натальи Думовой «Московские меценаты», вышедшей двенадцать лет назад, то есть во времена, когда о русских коллекционерах дореволюционных времен только начали вспоминать, рассказано еще больше интересного о взаимоотношениях творцов с их благодетелями и об относительном бескорыстии меценатов.
Например, Петр Иванович Щукин, старший брат Сергея Ивановича, был страстным собирателем предметов русской старины и исторических документов по родной истории, а также европейской и русской живописи. Впрочем, всего, что собирал Петр Иванович, не перечислишь, приобретательство было его манией. Для своей гигантской коллекции, где подлинные редкости и ценности соседствовали с разной чепухой, он построил терем-музей на Малой Грузинской. И в 1905 году подарил музей городу, за что получил звание действительного статского советника, то есть гражданского генерала. Злые языки утверждали, что дар и был совершен исключительно из-за непомерного щукинского тщеславия, жажды слышать обращение «ваше превосходительство» и что Петр Иванович даже в баню ездил в новеньком голубом генеральском мундире и при орденах.
В разговорах о традициях русского меценатства слишком много предрассудков. Чаще всего твердят о бескорыстии, представляя коллекционеров и благотворителей чуть ли не святыми бессребрениками. В то время, как теперь понятно, кругом не помощь искусству, а скрытая реклама, тайная нажива или — в лучшем случае — тщеславие нуворишей.
«Но дело стало сложнее, когда приступили к организации самой выставки. Нужны были деньги, которых в те времена не так легко было достать, и все культурные начинания по большей части были в руках меценатов, обладающих толстыми карманами. К одному из таких пришлось обратиться и нам. Это был некий Лобачев, лощеный купчик с французско-охотнорядской хваткой, который после убедительных с моей стороны доводов согласился субсидировать нашу первую выставку «Бубнового валета». Согласился он, конечно, из чисто тщеславных побуждений, надеясь таким образом составить себе прочное и почетное положение в кругах московской плутократии, подобно Рябушинским, Морозовым и прочим». Это цитата из воспоминаний художника Аристарха Лентулова, опубликованных в каталоге выставки «Бубновый валет» в русском авангарде», которая проходит сейчас в Русском музее, а до этого была показана в Монако, где живет российский предприниматель и коллекционер Владимир Семенихин. Он финансировал и издание каталога, и обе выставки, сделанные чрезвычайно грамотно и с искусствоведческой, и с экспозиционной стороны.
Если сравнить сегодняшнего спонсора выставки «Бубнового валета» с «неким Лобачевым», то сравнение будет не в пользу охотнорядца. Нынешний финансовый покровитель «валетов» выглядит и держится чистым европейцем, в искусстве явно разбирается. Перед директором Русского музея немного робеет. Что директору, видимо, нравится, ведь за директором — вечное искусство, а за меценатом — только временные деньги.
В отличие от моих дореволюционных коллег, газетно-журнальных писак, я не могу рассказывать о людях и организациях, финансирующих художественные события. Рекламный отдел любого издания начеку, и список спонсоров обычно беспощадно вымарывается, что уже самих спонсоров, кажется, совершенно не волнует. Невозможно писать и о культурных акциях крупных благотворительных фондов, потому что само упоминание этих фондов считается рекламой, за которую фонды обязаны платить. Так кто, в конце концов, более бескорыстен — меценаты прошлые или нынешние?
Подозрительность в отношении людей, которые обладают настолько серьезным капиталом, что могут тратиться на художества, тоже явление не новое. Но спрашивать сейчас: «Откуда деньги?» («Не укрываетесь ли от налогов?») у представителей бизнес-сообщества так же нелепо, как обвинять Савву Морозова в недоплате рабочим его ткацких фабрик. Да и Сергей Иванович Щукин собирал своих Матиссов-Пикассо на деньги, полученные от ловких и дерзких коммерческих сделок. Например, во время волнений 1905 года додумался скупить весь имеющийся на московских складах текстиль, а потом взвинтил на него цены.
Частые нынче сетования на то, что приемы по поводу выставок и премьер стоят больше, чем сами выставки и премьеры, тоже не новы. «Этот вечер меня ужаснул, ведь еще недохлопали выстрелы, а зала «Метрополя» огласилась хлопаньем пробок; художники в обнимку с сынками миллионеров перепились среди груд хрусталя и золотоголовых бутылок», — вспоминал Андрей Белый о праздновании выхода первого номера журнала «Золотое руно». Оно прошло в дни кровавого подавления восстания пятого года. Издателя «Руна» Николая Павловича Рябушинского, большого богача, мота и фанфарона, Белый не любил, называл издерганным розовым поросенком. Наконец душа поэта не выдержала, и он вместе с Валерием Брюсовым, возмутившись беспардонным поведением хозяина журнала, ушел из редакции. Рябушинский, издававший «Золотое руно» себе в большой убыток, набрал новую команду. В нее вошли Иван Бунин и Борис Зайцев, критическое обозрение стал вести Александр Блок. Обычный по нынешним временам конфликт, просто НТВ какое-то.
Целенаправленно мрачный отбор исторических фактов я осуществила не для того, чтобы скомпрометировать цвет русской предреволюционной культуры — а именно о нем и шла речь. И не для того, чтобы завести разговор о суровости наших законов — писаных и житейских — в отношении покровителей искусства. Мне просто не очень нравится, когда людей судят исходя из абстрактно идеальных представлений.
Коллекционеры и меценаты — люди сложносочиненные. Тщеславие и азарт, желание выделиться и страсть к накопительству соединяются в лучших из них с глубоким пониманием искусства и любовью к нему. А иногда и к капризным создателям этого искусства, что почти подвиг. Свои коллекции они часто дарят родной стране или городу не из желания отдать любимое людям, а для того, чтобы сохранить дело жизни. И стоит судить их не по намерениям, а по результатам. У Сергея Щукина, Саввы Морозова и Николая Рябушинского результат был. И они сами, вместе с коллекцией, которую собрали, и с театром, который построили, и журналом, который издавали, вошли в историю русской культуры.
А разве не вошли в нашу новейшую историю люди из Альфа-банка, организовавшие гастроли Пола Маккартни на Красной площади? Или Владимир Потанин, оплативший самую знаменитую покупку Эрмитажа (читай — государства) — «Черный квадрат» Казимира Малевича?
Какими мотивами руководствовались эти люди — мечтой молодости, коммерческой выгодой, расчетом на благоприятный общественный резонанс или подсказкой властей, в общем-то, не важно. Государство не может тратить на культуру столько, сколько культуре нужно. Да и не должно, у него есть задачи поважнее, чем выкладывать десять миллионов баксов на возвращение яиц Фаберже в родную корзину. Такими чудачествами должны заниматься эксцентричные богачи-филантропы, председатели благотворительных фондов и главы соответствующих отделов крупных промышленных корпораций. Кстати, после выставки, посвященной Щукину, Пушкинский музей откроет выставку знатного коллекционера наших дней — Дойче банка, большого мецената. Правда, не такого рискового и вдохновенного, как Сергей Иванович.
Ольга КАБАНОВА