Двадцать лет назад они не строили, но получали международные архитектурные премии. Теперь они состоявшиеся архитекторы, но о международном признании не помышляют. Герои «Бумажной архитектуры» справили юбилей
НАРИСУЕМ — БУДЕМ ЖИТЬ
В подмосковном пансионате «Бухта радости» — разрушенном рае советского отдыхающего по профсоюзной путевке и строящемся райском местечке для тех, кто многое может себе позволить, — неделю назад собрались архитекторы зрелого возраста (за сорок к пятидесяти), чтобы отпраздновать двадцатилетие «бумажной архитектуры». Приехали на хороших машинах, семьями — с женами, детьми, собаками и студентами.
Как это было
Юбилейная дата определена условно — в августе 1984-го в прогрессивном журнале «Юность» состоялась выставка «Бумажная архитектура». К ней и придумали вызывающе ироничное название существовавшему уже лет пять явлению, по тем временам казавшемуся невероятным. Впрочем, сейчас, когда, кажется, что все возможно, ничего подобного (тому, двадцатилетней давности международному успеху «бумажников») не происходит. А тогда, наоборот, все было невозможно, но почему-то происходило.
«Бумажная архитектура» — это молодые советские архитекторы и студенты архитектурных вузов, участвовавшие в международных архитектурных конкурсах и с какой-то механической регулярностью — из раза в раз — получавшие там первые призы. Другие советские архитекторы никакими международными наградами похвастаться не могли. Они жили в профессиональной изоляции от мирового архитектурного процесса. Не в полной, но обидной — уже можно было видеть, какая архитектура «у них», и понимать, что у нас такой не будет никогда. Популярный анекдот 80-х: «Насколько мы отстали от Японии?» — «Навсегда».
В первых зарубежных конкурсах принимали участие несколько человек, потом — несколько десятков, далее проекты отправляли сотнями, и не только из Москвы. Соревновались за границей, но между собой. Теперь трудно представить, что японский архитектурный журнал долго разбирался, кто лучше — Бродский с Уткиным, Белов с Хазановым, Филиппов с Бронзовой или Аввакумов с Кузиным. Но так было.
Родом из трудного детства
Для чего люди собираются на юбилей? Чтобы вспомнить молодость. В случае юбилея «бумажников» значит вспомнить успех молодости. Вспоминали, но без ностальгии. Все, ну почти все, лидеры «бумажной архитектуры» сегодня — успешные профессионалы, занимающиеся не каким-то там рисованием концептуально-идиллических картинок, а реальными делами. Есть заказы, деньги и/или тот образ жизни, который они сами выбрали. Но жалуются. Не на жизнь (нельзя же считать жалобой сетование, что все время уходит на зарабатывание денег), а на отечественную архитектуру, которая развивается решительно не так, как надо.
Откуда такое недовольство процессом, регулировать который невозможно? Только глупый уверен, что в сложившейся нынче архитектурной ситуации (например московской) виноваты Лужков, или зависимый от него главный архитектор города, или богатый и жадный заказчик с неразвитым вкусом, или беспринципные архитекторы, бессовестно строящие «чего изволите». На них, конечно, лежит своя доля ответственности, но архитектура создается не гением-одиночкой, а всем обществом, и является его отражением.
В нашем социуме выбирают именно такого мэра, у нас царят нравы безумного рынка, требующего быстрого оборота денег в строительстве, здесь муниципальные чиновники веками кормятся с места, а горожане только начинают осознавать, что не бесправны. Жаловаться, что наша архитектура развивается неправильно, так же бессмысленно, как печалиться по поводу разочарования в демократических идеалах. Почему, собственно, мы решили, что идеалы эти будут осуществлены, да еще сразу, как только будет дано разрешение сверху? Потому что все мы из детства. А в детстве жили в стране стремящихся к идеалам. У нас, видимо, в подкорке сидит убеждение, что все можно устроить разумно и честно, то есть построить Царство Божие на Земле, оно же зрелый капитализм, минуя неприглядный период первоначального накопления капитала.
Прагматичные идеалисты
Конечно, «бумажники» идеалистами не были. Они рисовали для конкурсов иностранных журналов города будущего, реки времени, стиль далекого тогда 2001 года, стеклянные беседки над бездной. И побеждали как раз в таких фантазийных конкурсах на идеи, а в конкретных — на постройку определенного здания в определенном месте — нет, там у них были реальные западные конкуренты. В фантазиях, причем довольно мрачных, с нашими никто соперничать не собирался. «Бумажники» создавали изящные рисунки, в которых не так уж и много было собственно архитектурных идей, зато были хороший графический стиль, немного философии, цитаты из японской поэзии и Екклесиаста. Так они самоутверждались, что на месте основной работы было затруднительно. Так зарабатывали популярность и деньги.
Популярность была большая. Журналы, стремящиеся ко всему прогрессивному, охотно писали про «бумажную архитектуру» как способ сохранения профессиональных идеалов и чуть ли не диссидентство. «Огонек» тоже посвятил тогда статью молодым архитектурным интеллектуалам. Писали о «бумажниках» так же увлеченно, как о «полочном» кино и искусстве нонконформизма. Осмысляли явление, которое поэт Вознесенский назвал «сублимацией отчаяния». Юрий Аввакумов вспоминает, что после этого поэт призвал молодых архитекторов бросить конкурсную чепуху, ехать в Саратов и бороться в провинции за свои убеждения. Но архитекторы поехали не туда.
|
Выигрыш позволял отправиться в страну, где конкурс был объявлен. Не сразу, но «бумажникам» разрешили заграничные поездки. Потом, уже в конце 80-х, их выставки возили по всему миру. Аввакумов, ставший организатором движения и куратором всех выставок, рассказывает, что имел три комплекта работ, которые одновременно посылал, например, в Лондон, Цюрих и куда-нибудь в Америку. С каждой выставкой ездила группа ее участников.
С Лондоном получилось забавно. Отправились на неделю, а вернулись через четыре дня — туда приехал с визитом Горбачев, и других советских попросили убраться. Но ребята от Лондона были в таком восторге, что с радости напились и не пошли на встречу с самим Чарльзом Дженксом — главным архитектурным теоретиком того времени. Остались бы трезвыми, может, Дженкс и обессмертил бы «бумажников» в своем новом труде.
Деньги, которые получали на конкурсах, по теперешним временам, можно считать негигантскими. Но на премиальные (две-четыре тысячи), которые переводили в чеки (или же они оказывались на счетах Внешторгбанка), можно было хорошо провести время в поездке или купить в «Березке» видеомагнитофон. Так что среди «бумажников» появились профессионалы, которые вообще бросили постоянную работу и занимались только конкурсами.
«Нам все завидовали, — вспоминает Аввакумов, — художникам такого международного успеха и не снилось». Но все кончилось. Сначала они перестали побеждать в конкурсах, а потом, когда границы открылись уже широко, «бумажники» двинулись за рубежи Родины, надеясь, что красивый послужной список поможет им утвердиться в лучшем профессиональном мире. Тем более, в России некоторое время работы для архитекторов не было никакой. Коллекцию произведений «бумажной архитектуры» купил банк «Столичный», а после его крушения она была передана в Русский музей. Так и стала фактом истории отечественной художественной культуры.
Какими они стали
Двенадцать лет назад выставка «бумажников» прошла в ее альма-матер — Московском архитектурном институте. Тогда уже ходила шутка: «У «бумажников» завелись бумажники», и всем было ясно, что феномен закончился вместе с породившей его жизнью. Рынок после недолгого, но тягостного ожидания затребовал такое количество архитекторов, что от работы увернуться оказалось невозможно. «Бумажники» из-за границы постепенно вернулись почти все.
Не строит из них только тот, кто выбрал профессию свободного художника, а если строит мало, то, значит, не идет на компромиссы. Илья Уткин рассказывал, что вынужден теперь рисовать заказчику окна в натуральную величину, чтобы доказать правильность их размера. На вопрос, почему не сделал, как просили, отвечал, что не хотел делать плохо. Уткин и Бродский были самыми титулованными «бумажниками» и числились самыми талантливыми. Оба теперь изредка выступают как сценографы. Во время праздника в «Бухте радости» Саша Бродский показал новый и очень изысканный дом у причала, который он построил для Андрея Макаревича. Тотан Кузембаев тоже успешно строит изящные дома, похожие на артобъекты, и тоже не для бедных. Социальная ответственность «бумажникам» чужда, зато с профессиональной у них все в порядке.
На вопрос, помогает ли им опыт 80-х сегодня, бывшие «бумажники» отвечают по-разному. Игорь Пищукевич, проектирующий для самых богатых (он так и говорит: «Обслуживаю олигархов»), считает, что именно в конкурсной лихорадке научился много и осмысленно работать. Михаил Белов большой разницы в прошлом и нынешнем не видит — раньше бегали в мешках и сегодня несвободны. Михаил Хазанов уверяет, что сейчас «бумажная архитектура» — это госзаказ. Он существует только на бумаге, и денег за него не платят. Это звучит злой шуткой, потому что Белов и Хазанов — авторы проекта реконструкции Большого театра.
О пользе воспоминаний
Мне кажется, что сейчас надо чаще вспоминать недавнее прошлое. Причем не вообще, а именно в конкретных деталях, которые не обманывают. Тогда легче правильно оценить то, что имеем сегодня. Юбилей «бумажников» дал для этого повод. Нынче трудно представить, что самые способные, предприимчивые и работящие молодые архитекторы несколько лет занимались исключительно поддержкой тиража западных архитектурных журналов — просто потому что больше негде было приложить свои силы. А прогрессивная общественность их радостно за это приветствовала. Зато двадцать лет назад невозможно было представить, что вообще можно будет строить не в проектных институтах, а для частного заказчика и в разных стилях. И из двадцатилетнего далека нынешняя архитектурная несвобода показалась бы, наверное, счастливой вольницей. Теперь, конечно, все горюют, что реальная, не «бумажная», наша архитектура отстает от мировой. Но никто не думает, что это «навсегда». Советская империя, вспомним, на излете своего исторического срока была местом исключительно безрадостным, и жить в остановившемся времени было не легче, чем в привычно проклинаемое время перемен.
Ольга КАБАНОВА
обозреватель «Российской газеты»