Русского национализма не существует. То, что за него выдают, - просто обман
Эдуард ПОНАРИН:
Николай Гиренко был убит в Санкт-Петербурге в прошлом месяце. Он был ведущим экспертом по проблеме русского национализма. Ответственность за его убийство уже взяла на себя неведомая «Русская республика». Слово «национализм» в России вновь становится синонимом слова «преступление». И еще слова «бездарность», ибо сторонниками его и пропагандистами выступают самые мрачные и скучные люди.
Между тем больше всего это похоже на очередную компрометацию и без того испачканного понятия. А ведь национальный вопрос, похоже, будет одним из главных в новом веке. По крайней мере для России. Об этом на недавнем конгрессе СПС говорил петербургский социолог Эдуард ПОНАРИН, доказывавший, что без национализма ни одна нация еще не вылезла из системного кризиса. Просто национализм у нас такой - убойный. Понарин преподает в Европейском университете Санкт-Петербурга. Он доктор философии Мичиганского университета.
- Вы допускаете, что экспертов по национализму действительно убивают националисты?
- Я мало знал Николая Михайловича лично, увы, и редко с ним пересекался. Но даже для меня очевидно, что никаких иных мотивов, кроме профессиональных, у этой расправы быть не могло. Об остальном пока судить не могу.
Одно несомненно: национализм действительно становится главной - и потому самой опасной - темой дня. Русские не сформировались как нация, отсюда размытость всех целей и, в общем, топтание на месте вместо общественного развития. То, что мы сегодня называем «русский национализм», - результат идеологической спекуляции. В России всегда так получалось, что национализм приплетали для спасения проваливающихся проектов. Скажем, в 1929 году стало ясно, что коммунистическая утопия не состоялась. Сталин немедленно отбросил ее космополитическую составляющую и инициировал национал-коммунизм, странный и убийственный гибрид. Некоторые утверждают - особенно это модно было в пятидесятые годы, - что сталинская модель работала только благодаря репрессиям. Но тоталитарная модель не объясняет фантастического энтузиазма снизу: он был, не надо от этого прятаться. И был именно благодаря реабилитации самих понятий «русский», «Россия» - за которые в начале двадцатых еще можно было загреметь во что-нибудь исправительно-трудовое... Национальная идея - самый мощный допинг, любой болельщик это подтвердит.
Ну вот, а семьдесят лет спустя стало очевидно, что рухнул либеральный проект. В результате Путин сегодня создает своего рода национал-либерализм, призванный эту идею спасти... Новый национализм, что интересно, тоже осуществляется на фоне очень интенсивной убыли населения - сопоставимой по крайней мере с репрессиями тридцатых. Насколько я знаю, сегодня эта годовая убыль у нас составляет около 800 тысяч человек.
- Так что, русский национализм и состоит в уничтожении населения во имя государства?
- В том и беда, что русский национализм в результате стал выглядеть человекоубийственным! Понятие предельно скомпрометировано, национальную идею приплели к провальным и гибельным для населения делам! Это ведь государство, спасая свою элиту, уничтожает народ. Национализм - не более чем прикрытие. Это та соломинка, за которую цепляется элита, чтобы сохранить власть. Все остальное - и те репрессии, и эти «непопулярные меры» - именно способы такого самосохранения. То, что русское население в ХХ веке истреблялось именно под знаменами борьбы за его права, - самая горькая ирония нашей истории.
- И что представляет собой ситуация, которую вы назвали «национал-либерализм»?
- На уровне экономики - это минимизация социальных программ, устранение государства из экономической жизни под лозунгом «Государство никому ничего не должно»: оно только создает условия для рыночной игры. На уровне идеологии - попытка снять все прежние идеологические противоречия. У нас было великое прошлое. Великая Россия и великий СССР. Великие красные и великие белые. То есть подмена вектора - масштабом, не важно даже, о масштабе строительства или кровопролития идет речь. Объединение символов разных эпох. Прокламированная защита наших интересов за рубежом. Ключевым словом становится «гордость». У нас страшный вакуум вещей, которыми можно гордиться. Путин открыто говорит, что мы можем гордиться и нашими царями, и нашими коммунистами. Все это, как вы понимаете, - не идеология, а чистейшая эклектика, очередное идеологическое прикрытие вульгарной эксплуатации; но когда у нас было формировать национальную идеологию? До революции это было немыслимо по причине, пардон, почти тотальной неграмотности населения. После революции были попытки сменовеховцев, евразийцев - тоже не получившие развития и вдобавок заграничные. Чем-то из этой мифологии Сталин воспользовался, но его национализм все-таки был очень своеобразен: народность без народа, проще говоря... Но так или иначе формировать нацию нам придется. Хотя бы потому, что русские на глазах перестают быть нацией имперской - Кавказ тому примером, да и внутри России идут процессы центробежные, а значит, нужна какая-то новая идентификация. Наша главная сегодня проблема - именно создание некоей постимперской модели.
- Как вы ее себе представляете?
- Возможны три сценария. Четвертого не дано. Самый оптимистический - английский, при котором нация в какой-то момент просто поняла, что иметь колонии для нее дороговато, что не тянет она уже Индию, - значит, можно жить без этого. Встали в фарватер США. У нас так не получится, мы слишком крупны.
|
|
Самый пессимистический вариант - османский, турецкий. Кемаль Ататюрк был, конечно, великий реформатор, но не надо забывать, что при нем представители других национальностей - курды, например, - попросту преследовались военными и полицейскими методами. Происходило формирование нации от противного. И хотя реформы Ататюрка были в основе своей исламскими, основанием для принадлежности к нации была именно принадлежность к исламу.
Есть, наконец, французский вариант, при котором - невзирая на пресловутую французскую ксенофобию, очень, кстати, умеренную, - утрата колоний не привела к кризису идентичности, а афро-американцы интегрировались во французскую жизнь в качестве строителей, или поваров, или разнорабочих. Французы относительно спокойно смирились со снижением статуса своего языка и культуры, и потому-то, может быть, сумели сохранить своеобразие...
Для нас оптимален был бы как раз французский вариант, но наиболее реален турецкий, потому что империи уж очень похожи. Огромная пропасть между основным населением и элитой, например, - пропасть и интеллектуальная (хотя элита у нас тоже не блещет интеллектом), и, главное, финансовая. И я почти убежден, что в нашем сценарии формирования нации огромную роль будет играть православие, насаждаемое довольно агрессивно. Турецкий сценарий показывает, что избежать религиозной составляющей в таких случаях не удается.
- Значит, опять «самодержавие, православие, народность»? Но согласится ли население спокойно вымирать под лозунгом своего величия и непобедимости?
- Насколько я могу судить по своим поездкам, - а по стране я езжу достаточно, - уровень жизни во многом определил страшную узость интересов народа. Долгий опыт выживания практически погасил то, что мы называли «социальной инициативой». Герои из этой среды не выделятся, а потому запас терпения может оказаться прочен. Неужели вы сами допускаете появление новых большевиков? На большевиков в любом случае надеяться не следует, потому что социальный катаклизм снова отвлечет нас от формирования нации. А потом опять придется спасать утопический проект. Так что все мои надежды - на формирование настоящей интеллектуальной элиты, которая не будет оторвана от народа и сможет наконец объяснить, кто ему друг, а кто враг.
- Кто же это будет, хотелось бы знать?
- Хоть бы и мы с вами.
Андрей ГАМАЛОВ