ГОЛОС — САМЫЙ ЛУЧШИЙ АЛМАЗ

Людмила ЗЫКИНА празднует юбилей и пишет новую книгу о людях, с которыми ее свела судьба

ГОЛОС — САМЫЙ ЛУЧШИЙ АЛМАЗ

Ее голос одинаково любят и сильные мира сего, и простые смертные. У нее и фамилия именно такая, какой должна быть, звучная, зычная — Зыкина. В ее жизни было столько аэропортов и вокзалов, стран и городов, встреч и разлук, что они не уместились в уже написанные и опубликованные книги «На перекрестках встреч» и «Течет моя Волга», и в свой юбилейный год певица готовит еще одну.

10 июня, в день своего рождения, она будет петь в Москве. Об этом концерте и о сюжетах ее будущей книги «Огонек» расспросил Людмилу Георгиевну на правах давней дружбы.

— «Огонек» очень дорогой, особый для меня журнал — в нем появились первые строчки о моем творчестве. Очень приятно, что мы разговариваем с вами накануне концерта в «Коломенском».

— А почему он состоится именно в «Коломенском»?

— Я люблю на улице петь. И «Коломенское» люблю, потому что неподалеку прошло мое детство. Когда мы встретились с Юрием Михайловичем Лужковым и он спросил, где буду праздновать юбилей, я сказала: «Наверное, в «Коломенском».

Он удивился: «Как в «Коломенском»? Там же такого большого зала нет». — «А вы сделайте».

Он засмеялся и сказал: «Конечно, сделаем». Сейчас там заканчивают строить очень красивую сцену.

— Исполните конечно же свое «фирменное» — и «Оренбургский пуховый платок», и «Течет река Волга», и «Ивушку»? Кстати, с ансамблем «Битлз» вы «Ивушку» пели? А то некоторые уверяют, что пели вы «Вниз по Волге-реке»?

— «Ивушку» мы пели. Переложение они сделали сами. Я напевала, а они вторили мне.

— А встретились вы с битлами действительно в Бостоне? Пошли послушать их концерт, а после него, с ходу, без аккомпанемента, как пишут журналисты, спели русскую песню?

— Нет, все было не так. Мы встретились в Лос-Анджелесе. Я там много раз выступала. Однажды меня пригласили в ресторан, но не сказали, что там будут они. А им сказали, что за столом сидит знаменитая русская певица. И они подошли ко мне и стали петь: «Вот мчится тройка почтовая»

— На русском?

— На русском. Но только один куплет. А я им спела «Ивушку». Им так понравилось, что они попросили меня написать им канты, ну то есть ноты. И потом они стали ее петь.

— Так вы с ними там же, в ресторане, вместе и спели?

— Да нет. Это позже было, когда они пришли к нам на концерт в Карнеги-холл в Нью-Йорке. Но мы не на концерте вместе пели, а после, в моей грим-уборной.

— Я тут недавно узнала, что Владимир Высоцкий с вами хотел спеть. Даже запись сохранилась, на которой он говорит: «Люда, я давно мечтал, чтоб ты пела песни... несколько песен. И вот, значит, я сегодня покажу, какую я хочу».

— Да, это было, когда мы вместе с ним приехали в Югославию.

— Август 1974 года, Белград, дача посла СССР Владимира Петракова. Верно?

— Да, Володю с Мариной и меня пригласил к себе на обед посол.

— А про какую песню говорил Высоцкий?

— Он о России тогда песню написал. И там ее напел. Но вместе мы так и не спели. Он мне обещал ноты дать. Я потом спрашивала про эту песню у его детей, у Марины. Реакция была такая: «Тоже мне, зачем она вам?» Я еще сказала: «Марина, что ты так громко со мной разговариваешь? Не надо громко».

— С Высоцким вы были хорошо знакомы?

— Мы жили рядом. У него дача была рядышком с моей. Когда они бывали там с Мариной, заезжали ко мне в гости. Я не могу сказать, что мы были большими-большими друзьями. Но, во всяком случае, друг от друга не отказывались.

— Ту песню он специально для вас написал?

— Не знаю. Встретились-то мы у посла, разве будешь там на эту тему говорить? Просто он сказал: «Люда, я хочу тебе сделать сюрприз. Написал песню. Она только для тебя. Песня о России». Вот это я запомнила.

— А свое выступление в парижской «Олимпии» запомнили?

— Ну и вопрос. Мне было 35 лет, и в первый раз я оказалась в Париже. Нас пригласил импресарио Кататрикс. Тогда, в 1964 году, я выступала с лучшими баянистами-народниками Шалаевым и Крыловым. Ансамбль «Россия» потом уже появился. Это Кататрикс мне сказал: «Девочка, тебе нужно иметь свой ансамбль». Я спросила: «А как же я смогу его содержать?» Он ответил: «Сможешь». — «Ну и сколько же человек?» — «Ну человек 12 — 15». Стоявший рядом с ним музыкант тут же начал спорить: «Нет, это маловато». Но когда на гастролях в Америке я впервые выступала с оркестром, а не с баянистами, в нем было всего 12 музыкантов.

— В журнале «Америка» был фоторепортаж о тех гастролях. Принимали вас прекрасно. Но вы выступали в 92 странах, и вам есть с чем сравнить. Где лучше всего принимали?

— Везде хорошо. Особенно сейчас. Но в последнее время я больше езжу по России. Должна была в Японию ехать, но заболела. В Северную Корею приглашали: там даже есть «мой коллектив» — русский народный хор имени Людмилы Зыкиной.

— Многие первые лица зарубежных государств, особенно секретари дружественных компартий, вас любили и очень отличали. А кто был самым большим вашим почитателем, говорят, Ким Ир Сен?

— Он же меня слышал, когда я еще только пришла в хор Пятницкого. Помню, как он стоял около меня и говорил: «Девочка, ты хорошо поешь». Потом, когда мы с ним встретились, я напомнила ему об этом. Он сказал: «Да, точно, ты была с косичками». Когда я выступала в Корее, он пригласил меня обедать. На том обеде рюмочки были такие маленькие. Я говорю: «Товарищ Ким Ир Сен, давайте чокнемся и посмотрим в потолок». А что такое «посмотреть в потолок»? Значит, опрокинуть рюмку. А сзади у него стояли трое или четверо врачей. И пить они ему не разрешали. А я опять говорю: «Давайте еще раз посмотрим в потолок». Он потом смеялся: «Все-таки ты одурачила моих врачей».

— А перед Фиделем Кастро приходилось выступать?

— Да. Мы познакомились на большом российском фестивале, который возглавляла Екатерина Алексеевна Фурцева. Я тогда еще молодая была, в политике не разбиралась.

— Каким он вам показался ?

— Мне он понравился. На Кубе тогда была зима, а мы купались. Екатерина Алексеевна очень хорошо плавала, и мы с ней далеко-далеко заплывали. А он стоит на берегу с переводчиком и кричит по-русски: «Вернитесь. Там акулы».

— Что значила для вас дружба с министром культуры СССР Екатериной Фурцевой, что вас объединяло — судьба, характер?

— Екатерина Алексеевна была дружна со всеми хорошими артистами. Она всех уважала, со всеми говорила только на «вы». Она ко мне очень хорошо относилась, и если у меня были какие-то проблемы и я шла к кому-то другому, она, встретив меня где-нибудь на приеме, вдруг спрашивала: «Люда, неужели вы не могли ко мне обратиться?» Она была очень хорошим человеком. Изумительным. Умница большая. Любила артистов. Вообще любила людей. И я ее очень любила.

— Когда Фурцева скоропостижно умерла, вы были в Горьком на открытии пленума Союза композиторов СССР?

— Помню, что когда я туда приехала, все от меня почему-то отворачивались.

— Боялись вам сказать?

— Да. Когда я уже отпела, тогда только сказали.

— И вы сразу же уехали в Москву?

— Нет. Мне нельзя было сразу уехать. У меня был еще один концерт. Я пела поэторию «Ленин в сердце народном», написанную Родионом Щедриным на стихи Андрея Вознесенского, с симфоническим оркестром, Большим академическим хором, с чтецом. Помню, пела плач, а в груди все клокотало.

— Вы вспоминали: когда вы в тот раз уезжали в Горький, Екатерина Алексеевна позвонила вам и спросила: «Люда, вы сами за рулем будете?» И попросила быть осторожней. Вы ведь давно за рулем. А какой была ваша первая машина? «Волга», конечно же?

— Нет. «Москвич» 208-й. А потом уже и «победа», и «волга»... Вообще-то я хотела купить заграничную машину, но тогда для этого нужна была особая справка. И я пришла к Екатерине Алексеевне. А она и говорит: «Зачем тебе? Испортилась твоя «волга», возьми и купи новую, а эту продай. Как же так, русская певица и будешь на каком-то «пежо» ездить?

— Разубедила?

— Конечно. (Смеется.) Справку-то не дала.

— У вас уже вышло несколько книг. Новая ожидается?

— Готовлю. Она будет как раз о встречах и друзьях. В основном — фотографии, а текста не так много.

— Там будут фотографии из вашего детства — с мамой, с отцом?

— Нет. Ничего не сохранилось.

— Когда умерла мама, у вас пропал голос, и вы даже ушли из хора Пятницкого и устроились в типографию брошюровщицей. Что же случилось с голосом?

— Просто не могла петь, дыхания не стало. Не хочу об этом вспоминать, мне сразу плохо становится.

— А как маму звали?

— Катя. Екатерина.

— Она пела?

— У меня в семье все пели. У отца был бас, у мамы — колоратура, причем очень высокая, и бабушка пела, и тетки. В воскресенье приезжали родственники. Мы жили в деревянном домике, вокруг была березовая роща. Огромная. Среди деревьев стояли громадный стол и лавки. И там все собирались и пели.

— Вы четыре раза были замужем. А не боялись после того нервного потрясения и потери голоса слишком сильно к кому-то привязаться? Влюбиться без памяти?

— Думаю, я умею влюбиться. Но если замечала, что что-то не так, я старалась от этого уйти.

— Подсознательно берегли себя, свой голос?

— Я не берегла. Просто знала, что сцена для меня — это все. Все остальное не так важно.

— Значит, безумно никогда не любили?

— Нет, никогда. Иногда я об этом сожалею. Встречались люди, которые мне нравились. А потом я понимала — им нужно совсем другое. Если я не ощущала теплоты, ласки, добра, человек переставал для меня существовать.

— Алмаз «Людмила Зыкина» весом 55,02 карата, который в Гохране хранится, вы когда-нибудь видели?

— Видела как-то на выставке в Алмазном фонде. Говорят, еще и планету назвали моим именем. Но я к этому отношусь очень спокойно. Лучше иметь голос, чем все это.

Наталья ДАВЫДОВА