ТОЧКИ НАД Ё

«Если бы не собирательство таких купцов, как Солдатёнков, — признавался после смерти Козьмы Терентьевича известный живописец Риццони, — то русским художникам некому было бы продать свои картины, хоть в Неву их бросай». И это была правда

ТОЧКИ НАД Ё

Как бы ни спорили филологи насчет нужности или ненужности буквы «ё», но иногда без нее обойтись невозможно. Вот, например, фамилия Солдатёнков без нее читалась бы совсем по-другому. Хотя самого известного представителя этого супербогатого купеческого рода проблема написания или ненаписания точек над «е» волновала крайне мало: внук перебравшегося из деревни Прокунино в Москву крестьянина-старообрядца Егора Солдатёнкова Козьма Терентьевич ни гимназий, ни приходских школ никогда не оканчивал, читать учился у церковных начетчиков, а в церковно-славянской азбуке буквы «ё» нету.

Мечтатель

Собственно про Егора Васильевича нам известно крайне мало. Более или менее точно мы знаем лишь то, что родил он двоих сыновей — Терентия и Константина. В 1810-м они уже владели в Рогожской части Москвы бумаготкацкой фабрикой и торговали хлебом, хлопчатобумажной пряжей и ситцами. Развивая отцовские традиции, Терентий также родил двоих сыновей: в 1812-м — Ивана и спустя шесть лет — Козьму. И Иван, и Козьма поочередно дежурили то в лавке отца, то в лавке дядьки, убирались, мыли, чистили, учились вести хитрую купеческую бухгалтерию, а по выходным отдыхали в старообрядческой церкви на Рогожском кладбище.

Постепенно братья взрослели, матерели и занимали все более ответственные места в семейном бизнесе, который тоже рос, матерел и заматерел настолько, что после смерти Терентия Егоровича Иван да Козьма, уже почетные граждане и первогильдейные московские купцы, получили в наследство огромную фабрику с сотней станков, на которых трудились сто тридцать рабочих, и целую сеть лавок. В полном соответствии с принципами домостроя во главе фирмы встал старший брат Иван. Младший же, Козьма, занялся тем, что попроще, а именно дисконтами, спекуляцией паями и биржевыми махинациями. Он легко входил в составы товариществ и акционерных обществ и так же легко из них выходил, оставаясь всегда в солидном плюсе. Этот полуграмотный купец обладал поистине сверхъестественным чутьем и никогда не ошибался, покупая то акции Московского учетного банка, то паи Товарищества Кренгольмской мануфактуры, то акции Московского страхового от огня общества, то векселя мануфактуры «Циндель Эмиль» вкупе с акциями Товарищества Даниловской мануфактуры... К 1852 году, году, когда после смерти Ивана все семейное дело перешло в его руки, Козьма пришел уже почти миллионером и хозяином неплохо выстроенной финансовой империи.

Покупатель

Известие о смерти брата застало Козьму за границей, где он в компании со знакомым искусствоведом Николаем Боткиным, братом того самого Боткина, именем которого в будущем назовут солдатёнковскую клинику, посещал колонии русских художников в Риме, Неаполе и Сорренто. Солдатёнков был далеко не первым русским богачом, которого Боткин затаскивал «посмотреть» на то, как живут и творят в Италии русские художники. Это был своего рода социальный заказ. Дело в том, что в России картины отечественных живописцев продавались плохо, в то время как на Западе их вообще никто не покупал. Само понятие «русская художественная школа» представлялось там примерно таким же нонсенсом, как «варварский гуманизм». Единственным более или менее приемлемым выходом было жить и творить в стране великих живописцев и перебиваться от одного русского купеческого художественного тура до другого.

Акции к тому времени приносили Козьме дохода куда больше, чем он успевал тратить, и поддерживать российских художников молодой купец мог вполне свободно. В компании с Боткиным он ходил по жалким лачугам и покупал у счастливых их обитателей сразу по две-три картины не торгуясь. Втайне он гордился тем, что эти благородные господа вовсе не чураются вчерашнего мужика, а разговаривают с ним, как с ровней, объясняют особенности передачи цвета, колорита и композиции.

К чести Боткина следует сказать, что водил он купца все-таки по нормальным художникам и, дабы не уронить марку, сам помогал выбрать что-нибудь стоящее. Весть о том, что брат Иван перешел в мир иной, застала купца, когда он гостил у малоизвестного, но весьма перспективного, если верить Боткину, художника Александра Иванова. Кончина брата заставила Козьму прервать свое путешествие и вернуться в Москву. В то же время, сознавая, что в Италии осталось еще множество неохваченных художников, он с радостью перепоручил миссию покупки для себя картин художнику Иванову. Тот тоже отнесся к поручению вполне серьезно и закупил для московского купца лучшее из того, что нашел: Брюллова, Ге, Якоби и других.

Гражданин

Вернувшись домой и вступив в права наследства, Козьма Терентьевич по старой традиции должен был совершить какой-нибудь благотворительный акт. В память о брате он за 30 000 рублей выкупил из долговой тюрьмы всех находившихся там московских неплательщиков. Слух о Солдатёнкове как о крупном покровителе российской богемы и всеобщем благодетеле разлетелся по державе. К нему, в дом на Мясницкой, 37, начали стекаться актеры, писатели, художники и просто аристократы со всей страны. У каждого из них были свои проблемы, а у Козьмы Терентьевича были бешеные деньги, которые только одни и могли эти проблемы решить. И поскольку купец оказался чуть ли не единственным в России защитником всех униженных и оскорбленных, то людская молва немедленно записала его во враги самодержавия. Немудрено, ведь друзьями Солдатёнкова в то время себя называли и Герцен, и Огарев, да и сам купец не только не отказывался от такой дружбы, но и гордился ею, и не скрывал, что его чаяниями выходит герценский «Колокол», а приложение к нему «Общее вече» вообще издается исключительно на его деньги.

Постепенно дом на Мясницкой превратился в настоящий штаб западнического движения, а сам купец прочно записался в список «лиц неблагонадежных». «Раскольник, западник, приятель Кокорева, желающий беспорядков и возмущения» — так отрекомендовал купца в своем донесении генерал-губернатор Москвы Закревский. Узнав об опасной характеристике, Козьма Терентьевич так перепугался, что для равновесия профинансировал и враждебных западникам славянофилов, дав денег на издание газеты «День», свел дружбу с начальником московской полиции генералом Козловым и издал «на свой кошт» сборник статей Чичерина, открывавшийся «Письмом к издателю «Колокола». Такая активность возымела успех: западники стали все реже появляться в доме Русского Медичи, как называли Солдатёнкова многочисленные друзья и знакомые, рейтинг купца в глазах московской администрации вырос, а Герцен публично обозвал его «кретином».

Между тем купцу пришло время задуматься о личной жизни. Выбирать супругу из купеческого сословия он уже не мог. Да и не хотел. В то время в моду стали входить браки с иностранками. Однако Козьма прекрасно понимал, что мало какая иностранка согласится перейти в старую славянскую веру. Это может показаться удивительным, но традиции старой веры Козьма Терентьевич блюл свято. Когда царь Николай I извел на Руси старообрядческих священников, он тайно на свои деньги вывез из Константинополя и посадил в Австрии своего митрополита, для того чтобы тот посвящал в сан новых раскольнических попов. Каждый вечер он облачался в простое рубище и служил службу в своей домашней церкви, а любое письмо начинал с того, что выводил в правом верхнем углу листа две буквы: «Г. Б.», что тогда обозначало — «Господи, Благослови!». Поэтому пришлось ограничиться браком гражданским.

Для дальнейшей совместной жизни из Парижа была выписана мадмуазель Клеманса Карловна Дюпюи. Девушка была хороша собой, умна и имела лишь один недостаток: она совершенно не говорила по-русски. Козьма Терентьевич же, напротив, ни одного другого языка, кроме русского, не знал и знать не желал. Однако такой языковой барьер не помешал им прожить счастливо всю оставшуюся жизнь. В 1854 году у них родился сын, которого в документах нарекли Иваном Барышевым.

Козьма Терентьевич сына любил и мечтал, что из него выйдет писатель типа Чехова или Тургенева. «Пиши, Ванька, — говорил он сыну, исполнявшему обязанности старшего приказчика в отцовской лавке в Гостином Дворе, — станешь писателем — все состояние на тебя отпишу». И Ванька писал. Под псевдонимом Мясницкий он строчил в юмористические журналы эссе и зарисовки из жизни московского купечества. Даже издал несколько книжек. Написал столько, что удостоился чести войти своим именем в литературные энциклопедии, но вот великого писателя из него не вышло, что сильно огорчило отца. Огорчило настолько, что он оставил ему после смерти лишь 25 000 рублей.

Друг

Любовь к писателям возникла у Козьмы не на пустом месте. Еще в 1856 году к нему пришел сын знаменитого актера Щепкина Николай и предложил учредить совместную книгоиздательскую фирму. Идея Козьме Терентьевичу понравилась, поскольку она позволяла единым махом стать не просто другом писателей, но еще и издателем-просветителем. А посему уже через несколько дней после того, как Щепкин-младший посетил Козьму Медичи, на свет появилось «Товарищество книгоиздания К. Солдатёнкова и Н. Щепкина».

Сам Солдатёнков читал мало, зато разглядывать красивые картинки любил весьма. Поэтому книги у издательства выходили чрезвычайно красивые, в шикарных кожаных переплетах, с золотыми обрезами, с великолепными цветными иллюстрациями. И со смешными ценами. Из-за цен у товарищей и возникли первые споры. «Козьма Терентьевич, — уговаривал компаньона Щепкин, — наш Некрасов за пять рублей пойдет замечательно». «Да ладно вам, Николай Михайлович, — парировал купец, — кто ж его за пять купит? Прогорим. Рубля за полтора поставим, по двадцать копеечек на книжке поимеем, и то прибыль». В итоге трехтысячный тираж сборника поэта «улетел» с прилавка за два дня. Через неделю его можно было достать на Никольской не меньше чем за шесть рублей, приехавший в Россию Александр Дюма купил себе экземпляр за шестнадцать, а для коллекционеров, заказывавших ее у букинистов, цена доходила до сорока рублей.

Теперь в доме у Солдатёнкова частенько сиживали и Белинский, и Писемский, и Некрасов, и Чехов, бывало, даже сам граф Толстой заезжал, чему хозяин всегда несказанно радовался. Порой народу в доме скапливалось столько, что на всех не хватало помещений. Перед купцом стоял выбор: либо резко ограничить число входящих, либо расширяться.

В 1865 году, идя навстречу пожеланиям многочисленных друзей, Козьма Терентьевич купил в подмосковном Кунцеве огромную усадьбу, принадлежавшую ранее князьям Нарышкиным. Вот здесь московской богеме было где разгуляться.

Если потребовалось бы одним словом описать усадьбу Солдатёнкова в Кунцеве, лучше всего подошел бы эпитет из словаря Эллочки-людоедки: «Блеск!». Кругом, куда ни глянь, — золото и красное дерево. Над лестницей, под лестницей, в залах — более двухсот картин известнейших мастеров кисти. Там — «Грачи прилетели», тут — «Вирсавия», в столовой — «Завтрак аристократа» и «Чаепитие в Мытищах», в библиотеке — «Весна — большая вода» и «Проводы покойника», в гостиной — самый большой эскиз к «Явлению Христа народу». Стены в гостевых комнатах отделаны кожей, парчой и бархатом. Шайки в бане, и это не шутка, были исключительно серебряные. Каждый вечер в саду гремели фейерверки, а на Петров день сюда, в березовую рощу, сгоняли народ из окрестных деревень и специально для представителей творческой интеллигенции устраивали массовые гулянья — с гармошками, прыганьем через костер, цыганами, протяжными русскими песнями в исполнении известных фольклорных коллективов...

К хорошему, как говорится, привыкают быстро. Вот и интеллигенции не удалось долго противостоять испытанию роскошью. Пришедший как-то на блины к меценату Чехов не удержался и хмыкнул, глядя на недавно приобретенные картины. «Что, Антон Павлович, картины плохи?», — встревожился Солдатёнков, «Да нет, — ответил писатель, — картины-то хороши, но что ж вы, Козьма Терентьевич, так дурно их развесили?» В другой раз археолог Филимонов обругал купца за то, что он отказался финансировать его новую научную работу. «Вы не Козьма Медичи, а какой-нибудь Козьма-кучер», — в сердцах заявил он удивленному купцу.

Дошло до того, что и сам Солдатёнков начал поругиваться на гостей. На одном из званых вечеров завсегдатай кунцевской усадьбы Щукин спросил хозяина: «Что это вы, Козьма Терентьевич, спаржей нас не угостите?» Вот тут меценат и не сдержался: «Спаржа, батенька, кусается: пять рублей фунт», — заявил он зарвавшемуся гостю.

Благодетель

Пока аристократы постепенно наглели, народная любовь к удивительному миллионщику росла. Когда царь Александр II подписал указ об отмене крепостного права, по России поползли слухи, что на самом деле все было так: ничего царь не отменял, а просто собрались три купца — Александров, Солдатёнков и Кокорев, все трое — из простых, да и выкупили на волю всех крестьян за свои деньги. А потом, на устроенном в эту честь обеде, пили за государя и крестьян, а когда дворяне предложили выпить и за их здоровье — отказались наотрез. «Вот если бы вы отпустили крестьян даром, — якобы заявили купцы, — тогда — да, а так — нет».

Да и аристократия все-таки любила этого чудаковатого полуграмотного купчину. После его смерти, а умер Козьма Терентьевич в 1901 году, сам московский градоначальник князь Голицын написал о нем: «Высокого ума, широко образованный, чрезвычайно приветливый, он превосходно умел ценить и сплачивать вокруг себя культурные силы, поддерживать начинающих литераторов и ученых».

По духовному завещанию, составленному незадолго до смерти, почти вся недвижимость Козьмы Терентьевича отходила его племяннику Василию Ивановичу Солдатёнкову. 150 000 рублей он жаловал Клемансе Карловне, 100 000 велел раздать бедным и нищим, 50 000 слугам и кунцевским крестьянам, почти полмиллиона пошло на поддержку богаделен. Картинная галерея и библиотека (общая оценочная стоимость по тому времени — около миллиона рублей) передавались Румянцевскому музею. Но главное — 1 300 000 рублей на постройку ремесленного училища и оставшаяся сумма (около 2 000 000) — на бесплатную больницу для представителей всех сословий.

Все пункты завещания были исполнены безукоризненно. Училище Солдатёнкова (ныне Текстильный институт) и больница Солдатёнкова (ныне Боткинская) открылись уже через несколько лет после кончины завещателя и были долгое время самыми крупными в мире.

P.S. Сейчас немногочисленные потомки рода Солдатёнковых живут во Франции. Недавно в Россию приезжал внук Василия Ивановича Николай Васильевич. Он пенсионер (до пенсии работал коммерческим представителем фирмы «Алкатель»), а по совместительству — настоятель прихода храма святого Георгия Победоносца в Марселе.

Валерий ЧУМАКОВ