СТОЛЕШНИКОВ ТУПИК

Немного осталось в столице мест, где люди поколениями живут на одной и той же улице, в одних и тех же стенах, храня память о предках даже в бытовых мелочах

СТОЛЕШНИКОВ ТУПИК

Адрес квартиры, в которой живет московская художница Елена Абаренкова, в конце позапрошлого века был знаком каждому московскому извозчику. Говорили ему: «Вези к Гиляровскому», он и вез в Столешников переулок. Кто же не знал, где обитал любимый горожанами дядя Гиляй, кто не читал его рассказов, очерков и репортажей? А когда вышла ставшая знаменитой книга «Москва и москвичи», кто мог сравниться с ее автором в знании подробностей столичного быта, людей и жизни московской? В современной Москве и Столешников переулок уцелел, и, как ни удивительно, в исторической квартире живут представители все той же семьи. Что думает родня дяди Гиляя о нынешней Москве и москвичах?

— В биографиях Владимира Гиляровского пишут, что в этом доме он прожил до 1935 года.

— Да, до конца жизни. В 1917-м дочь Владимира Алексеевича жила отдельно, но начались уплотнения, и все собрались в одном месте, в Столешниковом. Здесь дочь Гиляровского воспитывала мою маму. А сам Гиляровский жил в этом доме с 1886 года. Недавно мы с мамой случайно ковырнули в одном месте обои и зацепили газету. А на ней дата — 1886 год.

— Удивительно все-таки, Лена, как ваша семья прожила столько лет на одном месте и сама уцелела, и многое сохранила. Ведь до нашего времени дожила даже обстановка.

— Ступеньки подъезда, половицы, двери — все те же. И стол как стоял при Гиляровском, так и стоит на прежнем месте.

Традиции Гиляровского хранят все поколения семьи.

— И в Отечественную войну семья не уезжала в эвакуацию?

— Да, в войну жили здесь. Позиция была такая — никуда не уезжать. Однажды во время воздушного налета бомба упала рядом, в доме выбило все стекла, рамы и дверь.

— Во времена Гиляровского дом назывался доходным домом купца Титова. Построил он его, надо сказать, на века. Нынче так не строят.

— Строил дом не Титов, а генерал Никифоров после Крымской войны 1856 года. В семье рассказывали, что он брал с каждой подъезжающей подводы по кирпичу и бросал с высоты четвертого этажа. Если кирпич разбивался, его не покупали. Вот так строил.

Будь я законодателем, ввела бы культурный ценз для владельцев недвижимости. Хочешь стать собственником — сдавай экзамен на пригодность.

— Хорошая идея. Но вот ваш дом считается федеральным памятником, а квартира — московским. Соседи ваши, как и повсюду в центре, теперь сплошь новые русские. Ну и что, кого-то из купивших квартиры в вашем доме хотя бы предупредили, что они поселились в памятнике? Понимают они, что есть разница между особняком на Рублевке и домом Гиляровского?

— Нужно всего лишь быть внимательным к месту, которое ты называешь своим домом. У нас ведь как? Купили квартиру, впустили туда неизвестную бригаду, а те делают как бог на душу положит. А что будет с домом? Вот и сидишь в своей квартире-памятнике и думаешь, как писал Гиляровский: «Какой меня постигнет рок?../ И в ожиданьи катастрофы,/ Смотрю с боязнью в потолок / Свои заканчивая строфы».

— Боитесь за свой дом?

— А как не бояться? Помню, когда лет 12 назад 1 мая я пришла домой и увидела, что у двери лежат два шурупа, а ручки нет, для меня как будто мир перевернулся.

— Можно понять, если за эту ручку держалась вся русская интеллигенция, в том числе Шаляпин, Есенин, Куприн, Станиславский...

— Но сегодня разговор не про дверную ручку. Не хочется, чтобы провалился пол или потолок.

В квартирах сохранились печки, а их втихаря выламывают, хотя они — часть несущей конструкции дома. Но даже если бы они были просто деталью ушедшего московского быта, зачем их ломать?

У меня знакомые недавно были в Англии, там в сельской местности сохранились дома, которым по 200 и больше лет. И живут в них чаще всего точно так же, как 200 лет назад. То же отношение к жизни, ощущение вкуса жизни, жизнеустройства, когда все продумано и ничего не меняется. Разве это плохо? Только основная часть нашего населения испытала обратное — мы не знаем, как это прекрасно, когда ничего не меняется. Не ведаем прелести жизни в одном месте, привычных магазинов, храмов.

— Вот и улицу вашу тоже не узнать...

— Владимир Алексеевич писал: «Столешников переулок! В нем, как в капле воды солнышко, отражается вся жизнь города...» Когда-то у нас под окнами всегда шел людской поток, сейчас в выходной день заезжают владельцы «мерседесов», а люди сюда не заворачивают. Зачем? Вокруг одни бутики. Раньше какой табачный магазин был? Игрушка! Но его уже нет. Вместо магазина «Вина», бывшего магазина Леве, просуществовавшего на этом месте 100 лет, — ювелирный салон «Картье». Бывших винных подвалов — лучших в старой Москве, давно нет, а вывески здесь постоянно меняются. На Западе, если магазин на одном месте торгует 100 или 150 лет, он становится предметом гордости. Я долго могу рассказывать о том, что существовало на моей улице много лет. Только ничего этого больше нет. И от этого как-то неуютно.

— Три поколения семьи, начиная с вашего знаменитого предка, писали о Москве. Ваша мама — автор десяти книг. У вас два диплома — филолога и искусствоведа. Но вы первая в семье, кто стал рисовать. Нарушили традицию?

— Я никогда не думала, что буду рисовать именно Москву, пойду по ней путями Гиляровского, теми же местами. Это получилось само собой.

— А как вы выбираете, что рисовать?

— Я не выбираю. Возникают какие-то взаимоотношения с городом. У Гиляровского было четверостишие, которое каждое поколение семьи завещает следующему: «Все, что любил, о чем мечтал, чему так много сил отдал, все детям передай». Москва — это что-то такое сильное и необъяснимое... Я не знаю, какое слово дальше вставить — сила ли, дух ли. Но как только вы находите контакт с этим городом, он вам столько начинает показывать.

Даже москвичи очень плохо знают Москву. На одной своей выставке я поставила себе, наверное, некорректную задачу — не дала ни одного адреса своих московских сюжетов. Мне хотелось услышать, узнают ли эти места люди. В итоге мне недовольно бросали: что, жалко было подписать? И я поняла: места не знают. Это очень грустно.

— Многие считают, что прежней Москвы, о которой писал Гиляровский и о которой говорите вы, уже нет.

— К счастью, внутри Садового кольца многое уцелело. Все это нужно сохранить. В любом западноевропейском городе и тем более в европейских столицах есть понятие исторического центра. Его охраняют, а если и вторгаются, то очень осторожно. У нас вместо исторического центра охраняют отдельные зоны. А что с остальным? В черте Садового кольца нужно оставить всю историческую застройку.

Как-то я показывала Москву приезжему американцу-художнику: один храм, второй, один московский монастырь, второй. Они есть даже в центре — Рождественский, Петровский... Американец был просто поражен: «Надо же, у вас в Москве так много Кремлей». Так воспринимает западный человек столицу России. И разве это не своеобразие Москвы? Ее не с чем сравнить. Ну хорошо, у инвесторов свои денежные интересы, но от московского своеобразия можно получить не меньше. Масса стран живет туризмом.

Инвестор обустраивает свою жизнь в соответствии с современными стандартами. Но в больших серьезных особняках даже изразцы печек не повторялись. Если они сохранились, почему их не оставить? Этим можно гордиться. Я уверена, что Москва могла бы совершенно спокойно соперничать с Грецией, Италией. Просто московские жемчужины спрятаны. Я с ужасом думаю: не дай бог, это все уйдет в частные руки.

— Разве частные руки однозначно хуже?

— Я же говорю не об абстрактном понятии, а о реальной жизни. Приведу вам совершенно конкретный пример с частной собственностью, для меня одиозный и оскорбительный, — палатами князей Долгоруких, построенными в XVIII веке. Их нельзя ни рисовать, ни фотографировать, ни даже рядом стоять. Если Союз художников сможет договориться со службой безопасности частных владельцев, то разрешат. Я много адресов могу назвать, где, простите, гонят. Заметьте, с улицы. Я не рвусь внутрь, не рисую фасад. Когда к 200-летию МИДа я готовила выставку «Дипломатическая Москва», то думала, что самое страшное — столкновение с милицией у посольских особняков. Но когда у меня одно за другим пошли столкновения с частными владельцами, я стала пугаться.

Для меня это совершенно новая ситуация. Вы можете сидеть на тротуаре спиной к частному владению и рисовать, когда появляется охранник со словами: «Вам бы лучше уйти». — «Но я же рисую». — «Это частная собственность, уйдите».

— С тротуара?

— С тротуара. Но все это частности. А главное состоит в том, что собственник, прежде чем ему будет дозволено рулить архитектурными памятниками, должен проходить длительный курс воспитания и образования.

Наталья ДАВЫДОВА