ТЛЕТВОРНОЕ, КАК ПЕПСИ-КОЛА, ЯВЛЕНИЕ

Наш постоянный автор и ведущий рубрики «Повести Белкина» художник Анатолий Белкин пришел к главному режиссеру Театра Сатиры Александру Ширвиндту рано утром в субботу выяснить, что есть в этой жизни правда, а что только сатира и юмор. Все это, по замыслу художника, могло быть каким-то образом связано с 1 апреля. Александр Анатольевич, давно знающий художника, сразу предложил ему чай с лимоном

ТЛЕТВОРНОЕ, КАК ПЕПСИ-КОЛА, ЯВЛЕНИЕ

Об этой жизни

А.Ш.: — Выглядишь ты, Белкин, не ахти.

А.Б.: — Что я! Там, в доме, где я остановился, вы знаете, была собачка негуленная, и вот она съела тряпку.

— Потому что некормленная.

— Кормленная, ее лечили, чем только можно, от всего, а она, оказывается, сожрала огромную грязную тряпку.

— Ты тоже тряпку вчера ел?

— Нет, но съел бы. Вчера мы смотрели «Ночи Кабирии». Очень хороший спектакль. Очень. Уж я в этом мало понимаю, но такая там замечательная актриса, просто звездой на любой бродвейской сцене может быть. Но замечательно было, так хорошо, что мы и напились вчера с чистой совестью...

— И как это все называется?

— «Ночи Кабирии».

— Ну что ты после этого хочешь от старика?

— Выяснить, что в этой жизни есть правда, а что — только сатира и юмор. Вы знаете?

— Ты знаешь мою Баушку? (Так называет А.А. Ширвиндт свою супругу. — Ред.) Я хочу у нее над койкой анекдот повесить. Объявление: продам в очень хорошем состоянии полного «Брокгауза и Эфрона». Недорого. Так как я женился, а жена и без того все знает.

О сатире

— Ты, Толя, помнишь, что тогда были капустники?

— Нет.

— Продухом были капустники. Когда в Москву приезжал какой-нибудь Арагон с криком: «У вас там застенок, никакой свободы!» — его брали в охапку и тащили ко мне на пятый этаж к Дом актера. У меня там была «капустная контора», и мы несли по тем временам ужасные вещи. Например, что в Москве строится большой подземный переход от социализма к коммунизму. Капустники были единственной официально разрешенной отдушиной для узкого круга интеллигенции. И в Питере были капустники: в одном Молчалина играл Сергей Боярский, а Чацкого — Юрский. Они по сюжету бывшие однокурсники по театральному вузу. У Чацкого в Чухломе какой-то свой театр, он хочет ставить что-то новое и приезжает к Молчалину, который сидит в управлении культуры. И Молчалин Чацкого уговаривает, чтобы тот не выпендривался: помнишь, говорит он, такого-то? Завязал с театром. Теперь только художественный свист. Ездит по всему миру, свистит: «Я другой такой страны не знаю». А что было тогда 1 апреля, ты помнишь?

— Этот день начали праздновать только последние два десятилетия.

— Нет, Толя, 1 апреля и тогда было полузапрещенным явлением. Как бильярд и ипподром. Но все это жило, только было тлетворно, как пепси-кола.

О науке

— Вы же не знаете, Александр Анатольевич, что я пишу регулярно в «Огонек». Написал, например, как я занимался изучением пердячих зябликов — это редкие птицы, которые обитают в пойме реки Нева и сохранившиеся в уголках дикой природы по берегам Маркизовой лужи. А то вдруг я увидел, как в Финский залив зашла акула-педераст. Уникальное явление.

— Ты сон рассказываешь?

— Какой сон! Я ученый. После зяблика я описал, чем отличается упырь от вурдалака. Вурдалак — от василиска, василиск — от оборотня...

— Это элементарно.

— Ну вот Жданов Андрей Александрович кто был?

— Вурдалак.

— Неправильно — упырь!

— А Ильичева ты помнишь?

— Не припоминаю.

— Значит, ты ничего не знаешь о вурдалаках! Ильичев — секретарь ЦК КПСС по идеологии. Суслов — дюймовочка рядом с Ильичевым. И с его сыном я учился в школе. Я за одной партой сидел с Сережей Хрущевым.

— ?

— Ну Сережа Хрущев... На одной парте сидели... Который сейчас знаменитый американец. Вот. К вопросу о вурдалаках, упырях и твоем невежестве.

— Это не значит, что вы знаете больше. Можно сидеть рядом с вурдалаком и путать его с василиском.

О правде

— Александр Анатольевич, я вот думаю, что вы ни разу в жизни не пошутили.

— Не над чем. Понимаешь?

— Понимаю. Есть такая отвратительная передача с красными шарфами «Веришь — не веришь». Оказывается, им заранее нужно сказать, где они должны смеяться. Я объяснил, что могу рассказывать только правду. Ничего придумать я не могу. И рассказал историю о том, что когда мне снится дерьмо — это к деньгам. Всегда.

— А когда деньги, то к дерьму?.. Тебе больше деньги снятся?

— Нет. Вот я был бедным художником, и мне приснилось дерьмо. И тут же пришла старушка Валентина Михайловна Голод с очаровательной девушкой и говорит: «Познакомьтесь, это Сати, ее муж — лучший скрипач, он хочет, чтобы вы сделали ее портрет». Девушка — красавица! Я сделал ее портрет, муж приходил — Володя, тоненький такой, и я получил 200 рублей! Так я обычно за портрет брал 150, но Валентина Михайловна сказала, что они богатые, и я запросил больше и получил. Иду по площади Дворцовой и встречаю Гришу Израилевича, покойного уже скульптора. Разговорились, он жалуется, что денег нет. «Гриша, — говорю, — ты знаешь, вот мне дерьмо приснилось, тут же я сделал портрет Сати Спиваковой и деньги получил. Тебе не снилось ничего?» — «Снилось, — говорит Гриша, — что я вообще провалился в канализацию». — «Это огромные деньги! — говорю. — Чем больше вони, тем большие деньги». Он получает заказ на роспись какого-то красноярского театра за безумные по тем временам пять или шесть тысяч рублей! Точно. У меня есть друг, я с ним учился в академии, Гена Ешков. Тишайший человек, всю жизнь рисует сухие цветы, мух. Сын уборщицы и милиционера, тончайшей организации художник. «Генка! — говорю и рассказываю про себя и Израилевича, — тебе чего-нибудь снилось?» — «Нет, — отвечает. — Снилось только, что я иду по пляжу и какие-то сухие какашки валяются». — «Ну, — говорю, — рублей 25 примерно». И он продает свою картину в лавке художника за 25 рублей. Первый раз в жизни. Это я к чему?

— Мы говорили о правде.

— Да. Я им эту историю правдивую рассказываю, и они говорят: смеяться мы будем там-то и там-то. Где совершенно несмешно. Поэтому я с большим недоверием отношусь ко всему, связанному с юмором. Даже когда вас, Александр Анатольевич, вижу в передачах, так же отношусь. Вы же не шутите никогда, я же знаю.

— Понимаешь, для того чтобы добиться чего-то неожиданно смешного, нужно за что-то зацепиться. Вчера я был на одном дне рождения — очередь выстроилась поздравлять из сплошных адвокатов. И все тосты, тосты. А так как у меня имидж — «сейчас этот придет, пошутит», ну вот как ты — Толя Белкин, «такой парадоксальный», то мне было трудно... Но вчера шутку неожиданно сказал: «У нас суд — самый Басманный в мире». Хорошая шутка?

— Хорошая. Даже шуткой не назовешь.

О юморе

— А это уже не анекдот. Когда сделали известную вампуку в Питере...

— Что ж такого, был юбилей... Триста лет.

— Вот-вот. И Питер весь накрасили, и наехал миллиард иностранцев. А у меня там много знакомых старух живет, блокадниц. Народные артистки, такие, как Зинаида Шарко, моя однокурсница. Она, блокадница, мне показывала новые карточки: «макаронные изделия — 10% скидка». То есть если макароны стоят 3 рубля, она платит 2 р.70 коп. Проезд на троллейбусе — еще талон. На все отдельные талоны — крепкие такие картонки. Так вот, когда замалевали весь Питер, а всю срань занесли во дворы, так что войти страшно, — и поехали иностранцы, этих моих старух позвали куда-то, дали каких-то денег или талонов на что-то бесплатное и просят: вы живете в шикарных исторических домах, а во двор войдешь — ужас. Ну и не надо, чтобы туда иностранцы ходили. И мои старухи стояли за макароны у ворот своих шикарных домов и не пускали туда иностранцев. «Сюда нельзя. ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ».

— Гениальный ход!

— Ты, Толя, не понимаешь зрительскую философию. Была когда-то телепередача «Кабачок 13 стульев». При мне к Аросевой подходили нормальные люди, недебилы, и спрашивали: «В ваш этот ресторанчик попасть просто так, с улицы, никак нельзя?»

— Счастливые люди. Александр Анатольевич, а что вы все трубку курите? И вся семья трубку курит...

— Обезьяны все. И здесь полтеатра с трубками. И Табаков уже с трубкой, и Козаков. Чувствуешь себя идиотом, хотя курил трубку когда-то один я. Не хочется уж вообще курить!

— А я как-то начал собирать стеклянные вазочки, длинные такие, для одного цветочка, модерн, цена три рубля. Приехал Макаревич, увидел их у меня и начал скупать сотнями. Подскочили цены — среди продавцов пошла легенда о безумном Макаревиче, приезжающем за вазочками из Москвы. Кончилось тем, что я свою коллекцию возненавидел и отдал Макаревичу. Теперь вы все с трубками!

О рыбалке

— Александр Анатольевич, вы же рыбак! Профессиональный якобы. Почему вы не выходите на подледный лов корюшки? Ничего вкуснее корюшки нет!

— Объясняю: на подледный лов выходят только фанаты. Помнишь Леню Дербенева? Он был рыбак в законе. Ловил подо льдом, под айсбергами, в унитазе, когда ничего другого не было. Не мог жить без удочки. Однажды он меня потащил на подледную рыбалку. Зимой, как известно, ловят на мотыля — такой маленький красненький червячок, которого и летом-то не надеть на крючок, а зимой, когда мотыль на морозе мерзнет... Сейчас все оснащены, есть даже специальные резервуарчики с подогревом от батареек, а тогда, сорок лет назад, мотыля засовывали в презерватив, в баковский презерватив, которым делали еще твоего старшего брата, и держали его за щекой! А корюшку твою мы ловили с Дербеневым в Сартавале, там дача Паулса возле Дома творчества композиторов. Сказали, корюшка пошла! Приезжаем на машине, у нас отличная экипировка, надувная красная лодка. Красота! Вокруг никого, только на дереве, торчащем из скалы, висит, как лемур, мужик в ватнике и — хотя уже лето — валенках и удит. Мы — в лодку, на середину, час ловим, два, три, не идет корюшка, переоснащаемся, поплавки меняем — не идет. И Ленька кричит: «Мужик, что это тут рыба у вас так х...во ловится!» И мужик тихо ему отвечает: «Не то что х...во, а даже очень плохо». К вопросу о том, куда корюшка ходит. Никуда она не ходит.

— Да ее из-за дамбы и в Питере только на рынке можно поймать.

— С покойным Андреем Мироновым мы как-то затеяли поехать в Питер на машине. У нас там гастроли были двухдневные, и мы решили ехать на машине — с остановками и чтобы спокойно по городу потом проехаться. Выехали на рассвете, по холодку. И у каждого пня останавливались. У Андрюшки все всегда первое было, и магнитофон у него был у первого, и видео, и БМВ списанный, на этот раз у него у первого оказался сундук-холодильник с виски. И мы останавливались, останавливались и через триста двадцать километров приехали к Вышнему Волочку. В шесть часов вечера. Хотелось закусить. Рядом «Пельменная». «Зайдем», — говорит Андрюша. «Опасно», — говорю я. Заходим. Грязь, меню на пипифаксе, официантка нос рукавом вытирает, видит Миронова: «Ой, правда это вы?!» — «Правда, правда, — отмахивается он, — пельмешки-то как, хорошие?» Она ему: «Неприятные...» Это мы к чему все рассказывали?

— О трубках.

— Да, о трубках. И еще я понимаю в сигарах. Я сигары всегда курил и сейчас курю. Дома, жаль, не дают, выгоняют, говорят: «Воняют». Я курю их еще с тех времен, когда помимо магазина «Гавана» они продавались везде, где было написано: «соления», «копчения» и прочие «деликатесы». Везде в витринах лежали коробки с кубинскими сигарами, а рядом — головы осетров. Сколько же их ТАМ было съедено, если везде ЗДЕСЬ лежали эти головы! А за мясом, если кто не помнит, нужно было ходить на центральный рынок. У меня там был знакомый рубщик Семен. Огромный конопатый еврей. Когда я первый раз решил жениться, меня послали туда за мясом в семь утра, к открытию рынка. Стоит Семен с топором, к нему очередь колхозников с тушами наперевес. Пробираюсь, говорю, что меня просили «запечь ногу килограммов на пять». «Маня!» — кричит Семен. Бежит Маня с коровой. Семен корову разделывает, отрубает для меня часть ноги. Но мне почему-то кажется, что другая часть помяснее будет. Я ему деликатно на нее намекаю. Он швыряет мой кусок на стол и орет на весь рынок: «Вот нация! Ему уже ДЕЛАЮТ, а он недоволен». Страшные времена. Но продух был...