ОСТРОВ ДОКТОРА МЭРА

Страшное и странное зрелище являл собою пожар Манежа в электоральную ночь — огромное пламя на фоне Кремля. Вроде бы урок и укор Кремлю, а на самом деле катаклизм, возможно, венчающий карьеру московского мэра

ОСТРОВ ДОКТОРА МЭРА

На наших глазах Москва окончательно отделяется от России. В России все неплохо, уверяет нас телевизор. О том, как плохо в Москве, он рассказывает и показывает регулярно: «Трансвааль», обрушение автостоянки, взрывы, теперь вот Манеж, где якобы проходили какие-то сварочные работы без должной техники безопасности. В том, кто будет сделан крайним, не сомневается никто. Вот, значит, Юрий Михайлович, как вы подготовились к выборам и какой нам сделали сюрприз. Ну что ж...

И дело не в том, что Лужкову не дадут досидеть срок, по всей вероятности дадут. Проблема в том, что личность перестала играть в современной российской политике какую-либо роль, и кем заменять Лужкова — уже не важно. А Лужков, какой он ни есть, — личность, и по одному этому в путинскую парадигму не вписывается. Вот и еще одному политику ельцинского призыва могут прислать «черную кепку». Остров доктора Мэра уходит под воду. Вместе с ним тонет проект Новой Имперской Идеологии, капитализма для богатых, бюрократической утопии со стройками века и многодневными гуляньями — тонет столичный и, по сути, единственный город Нового Русского Капитализма.

О, какой был фантастический гибрид! Самый продвинутый средний класс, живущий on-line и проводящий вечера в кофе-хаусах, — и чиновничье страстное обожание Большого Босса, и съезды «Отечества» в лучшем застойном стиле, с гигантскими меховыми шапками на головах страшных жэковских теток. Сияющий космополитизм вывесок и вопиющий провинциализм московской идеологии, основанной на неприязни к чужим и на обожании всенародного Папы. Мегаполис со стройками века вроде Москва-сити, с многолетними очередями на жилье, с расселениями домов в центре и выселениями бесправных жильцов в Митино, с пустующими кварталами супердорогого жилья, возводимого измученными молдаванами! Город контрастов, евразийский Бомбей, входивший в пятерку самых дорогих столиц мира, — центр страны, где каждый шестой живет ниже легального уровня нищеты! Казино, занимающиеся благотворительностью! Братки, возглавляющие комитеты содействия милиции! Переезды мостов по Москве-реке с салютом! Все это великолепие, к сожалению, закатывается. Меняется стиль эпохи. И дело не в том, что Юрию Лужкову приписывают разные разности вроде того, что его жена владела «Трансвааль-парком», но не говорила об этом мужу. Какая теперь разница — владела, не владела... На московского мэра надвигается враг куда более серьезный, чем пресса. На эпоху в суд не подашь.

Нечто подобное происходит сейчас и в Аджарии — на еще одном «острове счастья» среди грузинской нестабильности и бедности. Недаром Юрий Михайлович срочно полетел поддерживать Аслана Абашидзе, типологически весьма ему близкого. Такая же почти безграничная власть, такой же годами отстраивавшийся план — и тот же конфликт с молодым президентом, которому надоело терпеть этот анклав блаженства. Особенность московской ситуации в том, что полного сходства с Аджарией здесь достигнуть не удалось. Культ личности мэра сочетается с известной, хотя и своеобразно понятой экономической свободой. Осуществился страшноватый парадокс: Москва, город совершенно византийской лести, стала восприниматься сегодня как пространство хоть относительной независимости от Кремля, расположенного в ее же, кстати, центре. Такие парадоксы у нас в последние пять лет — примета времени: символом свободы слова на некоторое время стал Владимир Гусинский — человек, в чьей империи о свободе вообще и свободе слова в частности были крайне своеобразные представления. Теперь автору этих строк — да и всем, кто не выражал горячего сочувствия Владимиру Александровичу и его команде, — регулярно предъявляют претензии: видите, чего вы добились и на чьей выступали стороне?! Беда в том, что в России обязательно льешь воду на чью-нибудь мельницу. Критикуя Лужкова, Примакова и дружественную им команду Гусинского, мы налили полную мельницу Путину и его присным — и сами теперь в этой воде можем утонуть.

В разговоре с автором этих строк Пелевин поставил когда-то безошибочный диагноз: у нас был социализм без равенства, потом стихийный капитализм без равенства и закона, потом зрелый капитализм без закона, равенства и свободы... В условиях этой непрерывной деградации синонимами становятся слова «хорошее» и «вчерашнее». Ельцин хорош не потому, что он был спасителем Отечества — он не был им, конечно, — но потому, что был крупнее Путина, а поскольку наша жизнь превратилась в неуклонно сужающуюся воронку, он в эту воронку не влез. Юрий Лужков, безусловно, крупноват для нынешнего круга российской жизни — и хорошо еще, если у него будет возможность провести старость на родной подмосковной, а не чуждой лондонской пасеке, где и клевер не так пахнет, и пчелы не по-нашему жужжат. То, что Лужкова обложили, стало ясно после предвыборных атак на него со стороны главного конкурента — банкира Александра Лебедева, по слухам, представлявшего «силовиков». Сергей Шойгу после разговора с президентом об аварии в «Трансвааль-парке» задолго до всякого выяснения причин трагедии сказал, что его и президента мнение однозначно: «Пора заканчивать этот бардак». Тут же припомнились и обрушение — бескровное, слава богу, — части Третьего кольца, и дикие условия жизни гастарбайтеров, и их рабский беспаспортный труд, и стычки со скинхедами, и треснувший дом на Мичуринском, тоже, слава богу, незаселенный... Манеж — последняя капля. Сгорел один из символов столицы. На самом деле, конечно, г-ну Шойгу сейчас тоже несладко — он ведь и сам, как ни крути, личность, и не исключено, что скоро отвечать за какой-нибудь очередной бардак (вплоть до слишком обильного паводка) придется именно ему. Наводнений теперь только в Петербурге не бывает.Правильно заметил поэт Игорь Караулов: весело у нас теперь в центре, слева — гостиница «Москва», разбираемая по инициативе Лужкова, даром что Минкульт протестовал, справа — остатки Манежа, между ними — церетелиевский сад камней: без слез не взглянешь.

Общий приговор политтехнологов (пока, разумеется, кулуарный): Лужкова потеснят или лишат ближайших соратников сразу после выборов. Мне странно выступать в позиции защитника Юрия Михайловича — я слишком хорошо знаю лужковскую Москву. Это и не апология. Это прощальный взгляд на империю, дольше прочих противостоявшую натиску новых времен. Путин, как известно, победил без идеологии и без конкретного социального слоя, который бы его поддерживал: его идея — универсализм, истинная тотальность. Не то Лужков: можно сказать, что в его империи, ограниченной МКАД (не зря он первым делом укрепил границы!), осуществился единственный на постсоветской территории последовательный идеологический проект. Его можно было бы по-пьецуховски назвать «Новая московская философия». Разработку ее в 1998 году видный московский бизнесмен А. Таранцев («Русское золото») поручил не менее видному философу А. Дугину, «гиперборейцу» и конспирологу, о чем тогда же и рассказал в многочисленных интервью. А. Таранцев, известный близостью и любовью к Лужкову, имел тогда некие (впрочем, благополучно разрешившиеся) проблемы с законом в Америке: на нем было надето слишком много золота, а в американском обществе это означает совсем не то, что в русском. Бизнесмен заинтересован был в коррекции имиджа и стал поощрять философию. Проект предназначался для партии чиновничества, готовой штурмовать Кремль в 1999-м и выдвигать своего кандидата год спустя. Задача была поставлена простая — патриотизм без советских ассоциаций, на умеренно-православной базе. Дугин, как всегда, сочинил нечто сверхзаумное в своем духе: про эру титанов, про гипербореев и ариев, про железных людей Севера... Для партии жэковских сотрудников это была полная невнятица: какой из Лужкова титан мирового льда? Следующий проект, который и лег в основу идеологической программы «Отечество — Вся Россия», осуществлялся уже без Таранцева; непосредственными исполнителями были марксиствующий политолог А. Ципко, бывший зампредседателя общества «Знание», а ныне бизнесмен А. Владиславлев, бывший знаменитый оперотрядовец, а ныне депутат К. Затулин, телеведущий А. Пушков.

Уже в 1998 году было вполне очевидно, что преемник Ельцина (если кто-нибудь из кремлевских самоубийц не сподвигнет его спасать страну от коммунистического реванша еще четыре года) сможет победить только под патриотическими знаменами. Вопрос заключался в ином — кто лучше адаптирует патриотизм к постсоветской реальности? Ясно было, что антикапиталистический патриотизм в России уже не пройдет: не то чтобы население массово обогатилось, но память о прилавках 1982-го и 1991 годов была в нем слишком жива.Требовался патриотический проект, ориентированный на средний класс. Средний класс был только в Москве — городе, куда стекались главные деньги страны. Эту особенность статуса российской столицы — пропасть между Москвой и страной и сосредоточение в лужковском городе всей российской высшей бюрократии — можно было выдать за передовой метод хозяйствования.Основным контингентом ОВР и классом-гегемоном Москвы было чиновничество, тесно сросшееся с криминалитетом и этого не скрывавшее. Придуман был патриотизм, но не для люмпенов (на этом поле трудились Зюганов с Анпиловым), а для богатых. Блатная и патриотическая идеологии не так уж друг от друга далеки. Выработать идеологию, которая бы устраивала и ксенофобов, и новых русских капиталистов, оказалось делом нехитрым.

Московский патриотизм 1999 года, рассчитанный на завоевание страны, был Патриотизмом Добрых Начальников. Определяющая черта московского патернализма — культ личности в мягком, отеческом варианте: да, начальник, да, жесткий и бескомпромиссный, но все-таки свойский, родной, в кепочке. Песня «Ах, кепочка, ах, кепочка, фасончик высший класс» в исполнении Лещенко с Винокуром звучала на концертах в легендарном зале «Россия», украшенном мемориальной доской в честь неоднократных тут выступлений великого деятеля культуры Иосифа Кобзона, а сам Иосиф Кобзон, в свою очередь, предлагал чеканить медаль в честь двух Юриев, равно прославивших Москву: Юрия Долгорукого, который ее основал, и Юрия Лужкова, восстановившего ее из руин. Не сказать, чтобы московские амбиции не простирались за МКАД. Регулярно провозглашались лозунги на предмет покорения Крыма. В Севастополе возводились дома за московский счет. Особенно любопытно в московском идеологическом проекте было то, что он был воистину ксенофобским, но ксенофобским, если можно так выразиться, не по национальному, а по социальному признаку. В московской прессе регулярно появлялись материалы о том, что регионы грабят Москву, кавказские гости нарушают общественный порядок, рынки оккупированы, а вьетнамцы вообще обнаглели; но все это касалось лишь беднейшего слоя гостей столицы — гастарбайтеров, максимум ларечников... Богатые гости Москвы не имели национальности. Больше того, московскому начальству небезосновательно приписывали самые дружеские отношения с лидерами азербайджанской и чеченской диаспор. К чести московских патриотов надо заметить, что налета антисемитизма в московском патриотизме не было никогда.

Главной интонационной особенностью этой идеологии было сочетание агрессии и какой-то детской обиды, которое стало впоследствии дежурным имиджем московского мэра. Недавний хозяйственник, крепкий мужичок, любитель футбола, меда и мясных пирогов, на которые у него был специальный патент (всего Лужков является соавтором сотни изобретений), стремительно вырастал в фигуру федерального масштаба, и стиль его определялся двумя доминирующими интонациями. Во-первых, мы самые лучшие, мы одни сумели в Москве построить процветающее общество, не стали проводить грабительскую приватизацию по Чубайсу, пользуемся всенародной поддержкой, заботимся о вдовах и сиротах, много делаем для культуры... Мы достойная альтернатива кремлевской Семье, которую мы же и поддерживали самозабвенно, пока нам это было надо, но больше не можем молчать. Мы чрезвычайно хороши, но — следите за сменой интонации — мы самые притесняемые, обиженные, оклеветанные, нас систематически очерняют журналисты, нас нигде не любят за нашу честность и скоро затравят до того, что мы выведем на улицы людей. Людей таки вывели и даже вывезли целыми автобусами, а уклонявшихся от ноябрьского митинга протеста 1999-го на Васильевском спуске обещали наказать по всей строгости, но Кремль проснулся, зашевелился, пригрозил губернаторам, и чиновничество всей страны побежало под знамена «Единства». Могучий вождь федерального масштаба стремительно стал превращаться в прежнего демократичного добряка, ловящего знаки начальственного внимания. То, что я предложил бы называть «московским обиженным патриотизмом», сегодня не востребовано. Оно господствует лишь на страницах «Литературной газеты» и в аналитических программах ТВЦ. Антилиберальный накал превосходит сам себя. Все, кто осмеливается критиковать Русскую православную церковь, отважно смешиваются с грязью. Единственная смена вех касается новой подсветки лужковской личности: если прежде Юрий Лужков портретировался как Лучший Друг Всех Честных Людей, включая Детей, Спортсменов и Пенсионеров, то сегодня его преподносят как Лучшего Друга Самого Лучшего Друга перечисленных категорий населения. Главные носители этой идеологии собрались на «самом лояльном к президенту телеканале — ТВЦ», прочие «готовы подставить ножку». Лужков и не думает противостоять путинизации всей страны; символично, что деятели культуры, которые стремглав выстраивались в очередь к лужковским местам для поцелуев, давно уже ждут, чтобы этими местами к ним оборотились представители нынешней власти, но нынешняя власть предусмотрительно старается никому не показываться с этой стороны. Она понимает, что для культа личности нужны два условия: а) культ и б) личность. Лужков, каков бы он ни был, второму условию удовлетворял. Идеологи лужковского призыва до сих пор не отдают себе отчета в том, что их идеология — воистину последняя, что Путину никакая идеология не нужна. Он будет елико возможно дистанцироваться от любых идеологов, при молчаливом одобрении страны, уставшей различать по лексикону давно уже неотличимых функционеров, воров и политспекулянтов. Век идеологий и технологий закончился: мы переживаем эпоху торжествующей пустоты, в которой роятся и копятся новые смыслы и грозовые разряды. Новая эра начнется, когда окончательно измельчает старая, а чтобы она измельчала до нулей, нужно упразднение последних единиц. Юрий Лужков относится, как ни крути, к их числу.

Остров доктора Мэра уходит под воду. И этот факт можно было бы только приветствовать, если бы захлестывающий его серый океан не был вообще непригоден для существ, до сих пор не отрастивших себе жабры.

Дмитрий БЫКОВ