НЕДОВОЛЬСТВО ЧАКА ПАЛАНИКА

У Роберта Грейвса, если не ошибаюсь, была такая теория. В обществе происходит не смена экономических формаций (это внешнее, наносное), а чередование двух систем. Первая во главу угла ставит ценности каждого, вторая — благосостояние всех. Условно эти системы можно назвать «демократической» и «тоталитарной». Они сменяют друг друга с регулярностью времен года, и в недрах одной неизбежно зреет вторая.Если верить Грейвсу, любое антисоциальное поведение — от диссидентства до хулиганства и терроризма — связано не с экономикой, не с политикой. Человека попросту не устраивает распределение ценностей в обществе. Тот, кто осознал, что именно его не устраивает, становится идейным борцом. Ему легче, он знает, как надо. Остальные же страдают от беспричинной агрессии, от недовольства собой и окружающим миром. При случае они могут заминировать супермаркет или устроить налет на вьетнамское общежитие

НЕДОВОЛЬСТВО ЧАКА ПАЛАНИКА

Полтора года назад, после теракта в Нью-Йорке, было много разговоров о том, что началась Третья мировая, война христианской цивилизации против всех остальных. Эти разговоры продолжаются до сих пор, но уже сегодня понятно, что они ни на йоту не объясняют происходящего. Ни взбесившихся антиглобалистов и радикалов всех конфессий, ни вашингтонского снайпера, ни людей типа субкоманданте Маркоса и Секо Асахары, ни скинхедов в Северном Бутове. Эти люди не успокоятся, если Буш уничтожит Хусейна или третьи страны достигнут экономического подъема. Их действия направлены не против демократии и христианского мира. Они вызваны не бедностью и безработицей. Им мешает Система. Система как таковая.

С классическим исламским терроризмом тоже не все так просто. Палестинский психолог Мухи аль-Дин опубликовал недавно исследование, доказывающее, что большинство шахидов не идейные фанатики, а душевнобольные, которые хотят одного — поскорее расстаться с жизнью. Принципов у них нет, только нервы, и эти нервы нуждаются в терапии.

О феномене беспричинного терроризма и вообще асоциального поведения говорят мало, стыдясь признать, что Третья мировая — война двух типов людей: довольных и не довольных своей жизнью. Система вызывает недовольство независимо от положения в ней — у преуспевающего менеджера и панка, чеченца и американца, католика и кришнаита. Само понятие «норма» неприемлемо для недовольных людей.

На бытовом уровне это выглядит так: «Достало!» Достало все: телевизор, работа, окружающие. Даже сосед, забивающий в стену гвоздь, раздражает безмерно. А что, если пойти и оторвать ему голову? Ну, посадят лет эдак на десять. Но даже если и не посадят, через десять лет жизнь будет выглядеть так же: телевизор, квартира, работа, дающая прожиточный минимум. Какой в этом смысл? Никакого. Мир не замечает меня. Все, что со мной происходит, не имеет никакого значения. Можно, конечно, сделать карьеру, поменять эту квартиру на апартаменты в элитном доме и так далее. Но неохота. Отсутствует мотивация.

Или так: карьеру сделал, купил собственный домик, поставил машину в гараж, а счастье все не приходит. И тогда человек (не каждый, естественно, только «недовольные» люди) начинает испытывать мир на прочность. Типично достоевская ситуация: «тварь я дрожащая или право имею?» И вот «тварь» начинает предъявлять счет существующему порядку вещей. Начинает с себя — бреет голову, делает татуировку, покупает нунчаки или многозарядный ствол. А потом крушит всех, кто доволен жизнью: гастарбайтеров, белых воротничков, макдоналдсы, бизнес-центры... Пропадать, так с музыкой! Побольше шуму! Нас покажут по телевизору, о нас сообщат газеты, а если повезет, то и напишут книгу...

Книги, действительно, пишут, по книгам снимают фильмы, и все это пользуется колоссальным успехом. Лучший пример — «Бойцовский клуб» Дэвида Финчера по роману Чака Паланика. Или финчеровская «Игра», по сути близкая «Бойцовскому клубу». Мораль этого кино: чтоб почувствовать вкус к жизни, поверить, что жизнь — всерьез, надо потерять все, взорвать этот мир к чертовой матери, разрушить его до основания, превратить в хаос. Только из хаоса, из руин может возникнуть что-то стоящее.

Эта мораль оказалась близка не только панкам, но и тем, у кого на носу очки, а в душе осень. Разумеется, не каждый клерк изготавливает тайком пластиковую взрывчатку и наставляет пистолет на таксиста (просто так, чтоб знал, чего он стоит на грешной земле). Кто-то поколачивает жену, кто-то пьет, кто-то до одури просиживает за компьютером или качается в фитнес-клубе. Но мысли такие, судя по паланиковским тиражам и финчеровской кассе, посещают миллионы голов.

Так случилось, что Чак Паланик оказался голосом «недовольных», тех, кто хочет взорвать этот мир. Паланик не сноб, не эстет, он похож на своих героев: клерка, страдающего раздвоением личности; серийного убийцу, которого бесят шум и рекламные слоганы; маньяка-психиатра, толкающего людей к суициду. Не один к одному, но похож.

Чак — сорокалетний американец франко-русского происхождения. Его дед застрелил бабку, после чего покончил самоубийством, родители развелись. Паланик довольно долго шлялся по барам, пил, дрался, в общем вел себя, как положено молодому глупому провинциалу. Были и свои, оригинальные завороты. В ночных клубах он представлялся вымышленным именем Ник и даже раздобыл где-то удостоверение личности этого самого Ника. А когда дело доходило до потасовок и вмешивалась полиция, Ник исчезал, и перед стражами порядка появлялся законопослушный гражданин Чак Паланик...

Перед тем как сесть за первую книгу, он зарабатывал чем придется. Был автомехаником, изучал журналистику в Орегонском университете, много лет халтурил репортером в местных изданиях. Вел на радио BBC программу «Чакстер ин да хаус», где отпускал сальные шуточки и мастерски читал рэп. Именно от рэпа эти его фирменные повторы, напоминающие негритянский речитатив: «Ты просыпаешься в Эйр-Харбор. Ты просыпаешься в Логане. Ты просыпаешься в кливлендском аэропорту имени Хопкинса». Отсюда и черный юмор: «Марла хочет забеременеть, чтобы сделать аборт от Тайлера».

Видимых причин для недовольства миром у Паланика нет. Их и не может быть в современной Америке, где даже живущий на пособие может чувствовать себя вполне комфортно, не говоря о людях способных и энергичных. Тем не менее основания есть. Дело в том, что Америка — попытка построить общество на рациональном основании, загнать человека в жесткую социальную систему: многочисленные страховки, скидки, вездесущая политкорректность, полная зависимость от контракта с фирмой, гражданские права, которых так много, что жизни не хватит, чтобы использовать все. Вроде бы Система работает на человека. Только человек этот должен быть вполне определенных запросов: страстно желающий работать, покупать и смотреть телевизор. Любого другого Система выпихивает из общества. В результате США занимают первое место по числу психических больных на душу населения в мире.

Недовольство Паланика, источник его раздражения кроется в нем самом. Он не тот, кто нужен Системе. Социальная защита его не интересует, да он и не нуждается в ней. На приличия Паланик плевал. Был случай в его биографии, когда Чак сцепился на пикнике с парнями, которые слишком громко слушали рок-н-ролл. По американским понятиям, он поступил некорректно, и ему как следует врезали. Врезали так, что синяки и ссадины не проходили несколько месяцев. Было больно, но на следующий же день Чак вышел на службу. На всех своих работах он считался образцовым сотрудником и был до глубины души потрясен, когда сослуживцы стали его сторониться, а начальство сделало строгий выговор. Как будто нельзя писать репортажи или чинить «мерседесы» с разбитой рожей!

Вскоре после этого случая он и сел за свой первый опус — «Невидимые монстры». Сюжет вкратце таков. Топ-модель попадает в уличную перестрелку. Ее лицо изуродовано. Восстановить былую красоту невозможно даже с помощью пластической хирургии, и высший свет больше знать не хочет о ней. Жизнь катится под откос, но вдруг она обнаруживает, что получила тайную власть над людьми, не желающими признавать ее существование.

Тема его «Колыбельной», пятого по счету романа и второго, изданного по-русски, — страх перед тишиной, перед отсутствием информации, которая в конечном счете убивает нас, превращает в зомбированных придурков: «Джордж Оруэлл ошибался. Большой Брат не следит за тобой. Большой Брат поет и пляшет. Достает белых кроликов из волшебной шляпы. Все время, пока ты не спишь, Большой Брат развлекает тебя, отвлекая внимание. Он делает все, чтобы не дать тебе времени задуматься. Он делает все, чтобы твое воображение чахло и отмирало. Большой Брат следит, чтобы ты не отвлекался на что-нибудь серьезное».

Ближайшее окружение писателя, прямо скажем, своеобразная публика. Не то чтобы люди дна и отбросы общества. Вряд ли он отбирает знакомых по социальному признаку. Скорее это особый психологический тип. Те, кого Достоевский называл «людьми подполья». Замкнутые, взрывные, агрессивные, не питающие иллюзий насчет того, что все кончится хорошо. В эссе «Воспоминание» он рассказывает о них: «Некоторые официанты, которых я знаю, когда злятся, химичат с едой. Они бреют головы. Моя подруга Элис варит мыло. Мой друг Майк вставляет кадры порнухи в семейные кинохроники. Все парни, которых я знаю, чувствуют себя брошенными своими отцами».

Чак Паланик похож на своих друзей. Главное отличие между ними в том, что он пишет книги. Кем он был бы, если бы не писал? Провинциальным хулиганом, ненавидящим хорошо одетых людей. Сердитым молодым человеком, антиглобалистом, кем-то вроде субкоманданте Маркоса. В лучшем случае злобным хакером.

Можно сколько угодно возмущаться тем, что происходит в его романах: взрывы зданий, серийные убийства, насилие. Но все-таки Паланик зданий не взрывал. Хотя с его цинизмом и багажом технических знаний подготовить теракт не составляет труда. Он не взрывал — описывал, как взрывают, и слава богу, что придирчивая американская цензура позволила ему это сделать. Значит, Система время от времени дает сбои и позволяет дышать тем, кто ею недоволен. Если б она работала как часы, таких, как Чак и его герои, стреляли бы без суда. А они далеко не беззащитные люди, и еще неизвестно, чем кончится война довольных и недовольных.

Ян ШЕНКМАН