«МУЗЫКА — ЭТО НАША ПИЩА»

...Рабочий кабинет у Башмета маленький. Несмотря на это, после репетиции, часов в одиннадцать вечера, в него набивается какое-то невообразимое количество людей. Они шумят, размахивают руками и даже успевают быстро чего-то налить — пока рассвирепевший Юрий Абрамович не наведет порядок и не повыгоняет всех домой. «...У меня никогда в жизни не было своего рабочего кабинета, — признается Башмет. — Никак не могу привыкнуть». Он пьет чай с пирожными. Первому альтисту современности — пятьдесят лет

Юрий БАШМЕТ:

«МУЗЫКА — ЭТО НАША ПИЩА»

— ...Твой юбилей всегда как бы материализуется, вырастает рядом с тобой... Ты сам его еще не осознаешь — просто чем ближе дата, тем чаще тебя спрашивают: когда, где будешь отмечать, начинается суматоха... потом ты и сам незаметно начинаешь осознавать. Думать о том, соответствуют ли твои поступки статусу зрелого мужа...

— Как-то вы сказали, что надо немало прожить, чтобы взяться за альт. Что он, как Золушка, раскрывается не сразу... Но вы ведь взялись за него в весьма юном возрасте...

— А я имел в виду не количество прожитого времени, а жизненный опыт. Дело в том, что каждый советский ребенок был многоликим. Он вел двойную, тройную жизнь. В школе — один, во дворе — другой... Дома — третий. Наши характеры вытачивались с детства и мощно. Особенно если у тебя отчество Абрамович... Во Львове в первую очередь не любили русских: считали их оккупантами. Во вторую — восточных украинцев: их считали предателями. А на третьем месте был вечный еврей. У нас в классе таких было процентов семьдесят, и учитель физики, сам еврей, на всякий случай занижал нам отметки — чтобы никто не подумал, что он вытягивает своих...

— А вы ребенком эту разницу в отношениях замечали?

— Очень хорошо. Мой папа был замначальника проектного института Львовской железной дороги. Это была ответственная должность, у папы был допуск к секретности: приграничная железная дорога — стратегический объект... Начальник этого института подчинялся непосредственно Москве, отец с ним очень дружил. Когда начальник умер, все прочили на эту должность моего отца — он обычно на работе дневал и ночевал, все говорили о его назначении... Пока в конце концов однажды вечером к отцу не приехал знакомый из отдела кадров, который сказал: «Мы с тобой дружим, я тебя люблю, но хочу тебя предупредить: есть разнарядка, из-за пятой графы ты не можешь занимать такую должность». Для отца это был большой удар... А мама переживала, как бы меня не засосала улица. Из-за этого она и решила меня чем-то занять — чтобы я куда-нибудь не угодил.

— А чего она боялась? Мальчик из обеспеченной интеллигентной семьи...

— Мы жили небогато. Вплоть до того, что мне покупали костюм такой модный, с разрезами по бокам, и только спустя полгода — туфли брату. Собирали по крохам. Хотя вот гитара у меня в юности, например, была очень хорошая — аналог той, на которой играл Харрисон. А микрофон вообще японский. Я был страстным битломаном, играл в собственной группе, альт меня тогда интересовал гораздо меньше. Львов был перевалочной базой для заграничных музыкантов, и у них можно было купить хороший инструмент. В клубах танцев, где мы встречались и играли, был рассадник всего — спекуляции, криминала... Когда мне было пятнадцать, рок-музыка оказалась на перепутье: Хендрикса я поначалу не оценил, «Битлз» уходили из моды... И в том же году я победил на республиканском конкурсе скрипачей в Киеве. Пришлось делать окончательный выбор — в пользу классической музыки. К счастью, я тогда понял, что в классической музыке тоже можно импровизировать не меньше, и даже больше — несмотря на то, что все ноты выписаны...

— С трудом представляю себе, как заядлый битломан превращается в классического музыканта...

— Мне повезло — у меня этот переход произошел довольно мягко. Дело в том, что через год после конкурса я уже поступил в Московскую консерваторию. По специальности у меня была редкая оценка — пятерка с плюсом. Дедушка советской альтовой школы — знаменитый профессор Борисовский, к которому я поступал, даже поздравил меня с поступлением, хотя впереди еще были экзамены по истории партии, сочинение... Тема сочинения была «Ленин в творчестве Горького», а я знал худо-бедно только Маяковского. В результате я написал полную чепуху и закончил сочинение фразой «Ленин жил, Ленин жив, Ленин будет жить!» — писал Горький», хотя в сочинении речь шла про Маяковского. Не знаю, может быть, проверяли сочинения невнимательно, но моей коварной уловки вроде не заметили... Поставили «четыре». Хотя я до сих пор не знаю — возможно, просто Борисовский попросил экзаменаторов, чтобы они не очень придирались ко мне. Но насчет экзаменов по специальности чувствовал себя уверенно благодаря моей маме: за год до поступления она наняла педагогов по сольфеджио, по гармонии, которые меня натаскивали.

— Предусмотрительная мама... Откуда у нее было предчувствие, что вам это понадобится?

— Просто она была талантливой мамой. Как сказал знаменитый профессор музыки Столярский, «мне не нужны талантливые дети — мне нужны талантливые мамы». Мама — это и есть моя самая главная удача в жизни. Она очень верила в меня. А проводником ее веры была любовь. Эта вера в конце концов передается ребенку, и он начинает тоже верить. По-человечески это был очень мощный момент наших отношений. У мамы вообще была цель в жизни — сделать из меня классического музыканта. В Москве я поначалу чувствовал себя неловко: с моей внешностью меня все принимали то за кавказца, то за азиата... А одна педагог по истории партии была, например, уверена, что я из Кишинева. Вот я прихожу на экзамен, а она меня обычно спрашивает: «Ну, как там дела в Кишиневе?» — в качестве дополнительного вопроса. Потом, когда я уже стал ездить в Европу, меня за своего всегда принимали...

— ...В Италии!

— В Италии, Франции и даже в Германии, хотя вид у меня совершенно не арийский. Даже на Украине я мог сойти за гуцула. Единственное место, где меня не воспринимали, как своего, — Москва. Была некоторая ревность к способным иногородцам. В Москве приходилось драться за все — за альт, за московскую прописку, за квартиру... Я женился не на москвичке, как делали многие коллеги — а на девушке из города Сумы, которая тоже училась в консерватории. И с тех пор мы с Наташей вместе, у нас двое детей. Мой педагог Дружинин когда-то сказал: «Знаешь, Юра, работай честно — а от Бога все остальное приложится».

— Известно, что ваш зарубежный график гастролей после перестройки лишь немного уплотнился. Как это вам удалось за границу так часто ездить, при том что вы и в партии не были?..

— Никто не знает, каких это стоило усилий. Про взаимоотношения с Госконцертом я вообще могу книгу писать. Дело в том, что любой западный менеджер, который хотел устроить гастроли советского артиста, должен был получить разрешение в Госконцерте. В 1976 году на втором туре конкурса в Мюнхене меня услышал продюсер Георг Хертнагель. Мечта советского артиста. И вот он меня приглашает на гастроли и отправляет заявку в Госконцерт. А там меня никто не знал, я в списках у них не значился, поскольку ни разу по их линии за границу еще не выезжал. Ну, и на следующий день приходит вполне ожидаемый ответ из Госконцерта: «Музыкант Башмет приехать не может в связи с плохим состоянием здоровья». Георг им отвечает: «Насколько я могу судить, у него только небольшой насморк, так как в данный момент Башмет находится рядом со мной и пьет чай». В результате ему все-таки удалось уговорить Госконцерт — при помощи угроз и ультиматумов.

— Говорят, что на самом деле скрипичная школа есть в мире только одна — российская. Просто часть наших преподавателей уехали после революции в Америку, а часть остались здесь.

— Сейчас, конечно, западная школа совсем другая. Но вот, если честно, я убежден, что главное — это научить ребенка музыкальному мышлению. Научить ребенка удивляться и смотреть по сторонам. Наша музыкальная школа сильна именно этим. Я десять дней в году преподаю в Сиене, в Италии, в знаменитой Музыкальной академии. Там в классе висит подлинник Боттичелли, стоят статуи мастеров, идешь по улицам — ступаешь по расписанным камням... Но самих итальянцев этим не удивишь, они не воспринимают все это как откровение! Они многое с детства знают, они музыкально одаренные, но дальше из этих студентов почему-то редко что-то получается. Чего-то им не хватает... Какие-то они... разнеженные, что ли. Они более развиты в детстве, но они не настолько сфокусированы на инструменте, как наши дети. Потому что у нашего ребенка всегда есть очень сильный двигатель — это наши мамы, которые ставят перед собой цель не только родить и накормить, но и подарить миру гения... Фундамент всей нашей скрипичной школы — это мамы.

— Преподавание — это еще можно понять. Но что за тайная сила влечет вас, Юрий Абрамович, к дирижерскому пульту? Музыкантам ведь больше лавров достается...

— Я вас разочарую — никакой тайной силы в этом нет. Если бы я был, например, пианистом, то дирижером бы наверняка не стал. Просто в мире существует не так уж много великих произведений для альта. Шуберт и Брамс уже ничего нового для альта написать не смогут, а мне, исполнителю, хочется сыграть многое... Так сложилось, что единственное спасение для тех, кто играет на редких инструментах — альтистов, ударников, контрабасистов, дирижирование — один из самых легких способов питаться классикой. А для музыкантов музыка — это пища, мысли, эмоции, нельзя одним альтом жить. Поэтому для меня дирижирование — это необходимость, даже спасение...

— Хорошо. Но ведь вы и шоумен и телезвезда... И джаз играете с Игорем Бутманом, и рок с «Машиной времени»... Зачем вам все это?

— Вопрос этот уже поздно задавать. Сейчас вот в словечке «шоумен» нет ничего зазорного, но еще десять лет назад это было просто оскорблением, особенно для классического музыканта. Но, видимо, — я только сейчас над этим задумался — это привычка, с юности: поскольку мне приходилось всеми силами проталкивать альт. Доказывать, что он имеет право на большее внимание...

— Благодаря вам это уже не нуждается в доказательстве...

— Каждому поколению приходится что-то доказывать — это было и будет. Вопрос в том — что первично, а что вторично? Возьмем Ванессу Мэй — она ведь тоже шоумен, хотя еще пару лет назад многим казалось, что она чуть ли не подарила скрипичной музыке вторую жизнь, когда появилась на сцене со скрипкой в мини-юбке. А ведь если говорить отдельно только про технику ее игры — то можно ведь найти скрипачей и поинтереснее. А если говорить о мини-юбке, можно и ножки поинтереснее найти. Но она попала в десятку именно тем, что совместила мини-юбку и скрипку! Потому что тут в первую очередь воспринимался кураж, эффект, потому что раньше этого никто не делал. Но уже тогда было ясно, что у нее нет будущего. Парадокс заключается в том, что будущее есть только у классической музыки в ее первозданном виде. Классика должна стать своего рода религией, которая будет обращать людей в свою веру — очень неназойливо, спокойно, мудро... Вот в чем ее нынешняя задача.

— Однако сейчас мы наблюдаем расцвет другой «религии» — поп-индустрии...

— К сожалению, современный человек просто не задумывается... если хотите, об эффективности музыки... Представим себе некую иерархию внутренней жизни человека: по степени интимности, тонкости, осознания своего предназначения на самой вершине находится религия, Бог. А чуть ниже, сразу за ним, идет классическая музыка.Чуть ниже — джаз, потом — рок, и так далее... Следовательно, классическая музыка наиболее приближена к божественному, она наиболее человеческая и наиболее непознанная... Моя задача лишь в том, чтобы слушатель это понял.

Беседовал Андрей АРХАНГЕЛЬСКИЙ