ВЕК ГЕРБАРИЯ

Погоня за скоростью, столь присущая минувшему веку, в наступившем столетии, скорее всего, уступит место неторопливому вглядыванию человека вокруг себя и в себя как часть природы. Возможно, человечество вновь ощутит утраченное родство с уцелевшими творениями Создателя. Есть причины предполагать, что на смену веку Скорости идет век Гербария в самом широком смысле слова: век принципиально новых, «нетехнократических» технологий, нового искусства, новой поэтики или даже языка...

ВЕК ГЕРБАРИЯ

В самом деле, во всем, что касается скорости, наша цивилизация дошла до предела, «доехала до конца автострады», которая сама по себе была символом цивилизации Запада. Весь минувший век был сплошной погоней: шла ли речь о скорости передвижения, скорости появления next news в газете, скорости банковских операций или уничтожения живой силы противника на заданной территории. Ныне человечество достигло скоростного и информационного удовлетворения в мировой компьютерной сети, а разгонять автомобили, океанские суда, самолеты и рекламные ролики сверх того, насколько они уже разогнаны, не только нецелесообразно, но и опасно.

К чему я клоню? К тому, собственно, что в культуре помимо очевидных и лежащих на поверхности явлений накапливаются некие подспудные изменения, которые мы вольны принять за ростки будущего.

Как-то, обращаясь к своим студентам в консерватории, покойный профессор А.В. Михайлов заметил, что каждая эпоха присваивала свои характерные названия музыкальным произведениям, и это до сих пор почему-то никем не проанализировано, хотя могло бы о многом поведать и уж во всяком случае стать поводом для блистательной диссертации. Почему, скажем, так лаконичен и аскетичен в своих музыкальных наименованиях XVIII век? Великий Бах: «Французские сюиты». Сюита 1 D-moll, Сюита 2 C-moll и т.д. Хорошо, что не просто «опус» — творение. Op. 1, Op. 2...

Почему так наивно патетичен и откровенно живописен век XIX? И что заставляет Эрика Сати — уже в XX веке — сочинять «Пять гримас для Сна в летнюю ночь», а Джона Кейджа — называть свои опусы «сообщениями о погоде»? Ясно, что за всем этим кроется что-то: движение мысли, чувства, собственно музыки и музыки в потоке других звучаний современности. Поэтому, несомненно, не случайно, что в сборнике названий альбомов рок-музыки весной 2002-го мы натыкаемся на «Гербарий» Насти Полевой. Что стоит за этим названием, мы не знаем. То ли некоторая окончательная «спетость», завершенность и даже засушенность представленных в альбоме песен, то ли, напротив, восторг от свежести обретенного заново языка?

Сродни вот этому, например: «...Я испытывал чувство удовольствия и интереса, которое всегда вызывает у меня живописная местность; иногда я останавливался, чтобы определить какое-нибудь растение среди зелени... по книге, бывшей при мне», чтобы затем, разумеется, поместить его в гербарий. Узнаете? Строки эти воистину не мог написать никто, кроме автора «Прогулок одинокого мечтателя»! То есть мсье Жан-Жака Руссо. О XVIII век! Сколь скромен он в названиях величайших творений музыки, столь же велеречив в прочтении «второй божественной книги» — Книги Природы. Воистину то был век Гербария. До этого эпоха Возрождения (Дюрер) лишь попыталась обнажить собственную красоту растения, неразличимую в символической ботанике Средневековья и соответствующих этому символизму иллюстрациях старинных «травников». А затем настала эпоха Великих географических открытий, и сначала каравеллы, а затем и галионы и фрегаты повезли в Европу полные трюмы диковин: волосатых лесных людей с острова Борнео, полусгнившие плоды, у себя на родине славящиеся необыкновенными вкусом и ароматом, зерна кофе, плоды какао, разноцветных попугаев, туканов с желтыми клювами, шкуры гигантских питонов, кости птицы эму, огромные, как кости слона, и похожих на драгоценные запонки колибри, запутавшихся в целых пучках подвядших и тоже никому неведомых растений...

И только в XVIII веке во всем этом наконец разобрались. Великий Линней, современник Руссо, классифицировал все — от растений до минералов; карета Палласа, выписанного из Германии императрицей Екатериной, тронулась в путь и канула за горизонт, чтобы через несколько лет вновь возникнуть из степных просторов с исполинским секвестром растений Российской империи.

Примерно в то же самое время — а именно в 1774 году — стареющий Руссо, всю жизнь питавший нежные, но едва выразимые, почти ботанические чувства к особам прекрасного пола, составил для госпожи Делессе, вернее для ее дочери Мадлон, очередной гербарий, присовокупив к нему восемь писем, являющихся своеобразным введением в ботанику. Недавно этот гербарий, ставший со временем знаменитым благодаря сохранности и многообразию собранных для него растений, был наконец продан с аукциона Музею Руссо в Монморанси. Вглядываясь в фотографии тщательно расправленных, будто обнаженных травинок со всеми корнями, стеблями, листьями, чашелистниками и цветками, невольно испытываешь странные, почти тревожные чувства. Возможно, это догадка о том, что философ, посвящающий столько времени любованию растениями, их сбору и размещению на белом пространстве листа, мыслил и чувствовал, конечно, совсем иначе, чем мы, дети Скорости, — иначе б он не осмелился так открыто пропеть хвалу той «деятельной лени», которая уподобляла его занятия увлечениям ребенка...

Выцветшая фиалка в рамке под стеклом на стене дворянской усадьбы, засушенные меж страниц бабушкиной книги незабудки — все это свидетельства давно утраченного, неторопливого времени и таких же неторопливых, наивных и трогательных чувств, тоже уже, боюсь, недоступных всем нам, сгрудившимся у конца автострады.

Язык трав ныне забыт: щавель, крапива, лопух, подорожник... Ну, кто больше? Даже русские названия растений звучат для нас диковинно, как латынь: дивала однолетняя, ясколка обыкновенная, недотрога обыкновенная, ветреница лютиковая, живокость полевая... Кто они? Цветы? Травинки? Бабочки?

В свое время мне удалось побывать на одной из квартир, где группа энтомологов работала над коллекцией бабочек печально известного Сергея Мавроди, возглавлявшего «пирамиду» МММ.

Увлечение бабочками, тем более экзотическими, было совершенно объяснимым в среде той, первой, буржуазии, которая стремилась казаться цивилизованной: перламутр и огнь крыл свидетельствуют сами за себя (хотя, как мне объяснили, гордость коллекции составляли не «экспортные» тропические бабочки, а некоторые виды голубянок, водящихся в Средней Азии). Трудно себе представить, что вернется такая же мода на гербарии. Однако оказалось, что с Гербарием все не так просто, и каким-то неведомым образом музыкальный «Гербарий» Насти Полевой связан с дерзким фотопроектом «Гербарий для Гете», осуществленным тремя молодыми фотохудожниками, а тот, в свою очередь, с проектом «Гербарий Хогвартса» — ну, по крайней мере, адресом в интернете. «Гербарий Хогвартса» представляет собой чистое любование миром растений. Автор проекта собирает и выставляет все: фотографии и рисунки растений, гербарии классические и художественные, фотографии осенних листьев, облетевших и цветущих деревьев, пятен лишайника и мха... Почесав затылок, автор этих строк задумался, не поучаствовать ли ему в проекте парой сотен до сих пор бесполезных фотографий, снятых в разных уголках планеты и представляющих собою чистую красоту в бесконечном разнообразии форм... Однако увлекшись, тут же обнаружил рекламу шампуня «Гербарий», электронный литературный журнал «Гербарий», несколько серьезных научных проектов по созданию ботанической иконотеки и, наконец, приглашение ресторана «Ботаник», в оформлении которого использованы десятки старых школьных гербариев: они висят на стенах и под стеклом барной стойки, в коридорах и даже в WC-комнатах. Кто после этого осмелится сказать, что наш век остался равнодушным к Гербарию?

Что-то назревает, господа.

Что-то близится. Возможно, не за горами очередная ботаническая революция.

P.S.:

Помимо «собрания Руссо» среди коллекционеров самыми дорогими гербариями считаются: пока не найденная коллекция болонского ботаника Лука Гини (ок. 1550 г.); найденное в 1859 году на чердаке королевского музея в Касселе собрание растений Каспара Ратценберга (ок. 1590 г.) гербарий Линнея, проданный родственниками ученого за бесценок лондонскому коллекционеру; хранящиеся в частных коллекциях гербарии университетских ботанических садов Монпелье, Падуи и Болоньи

Василий ГОЛОВАНОВ