ЗАПРЕДЕЛЬНОЕ СОВЕРШЕНСТВО

Или Чаепитие во Владыкине

ЗАПРЕДЕЛЬНОЕ СОВЕРШЕНСТВО,

Однажды Акиру Куросаву спросили, почему, на его взгляд, европейское кино и вообще западная культура уже давно испытывают кризис — идей, форм, жанров — и интерес к ним все больше ослабевает, а к японскому кино, и вообще ко всему восточному, только растет? Мастер ответил: потому что мы, на Востоке, не разучились созерцать.

О том, что японцы могут часами созерцать Фудзияму, любуясь ее изменчивостью, как Моне — стогом сена, или о том, что каждую весну вся нация выходит созерцать мимолетную красоту цветущей вишни, известно всем. Но о том, что можно часами сидеть на затекших коленках и не отрываясь смотреть на то, как заваривают чай, знают, наверное, не многие.

К нашему российскому понятию «попить чаю» это не имеет никакого, даже отдаленного отношения. У нас ведь что — горсть заварки да кипяток.

У японцев все по-другому. У них одной только утвари для этого около сотни — деревянный ковшик для воды, бамбуковые ложечки и лопаточки разных форм для накладывания чая, чайница, кисет для чайницы, деревянный поднос, крышечка, подставка для крышечки, пиала, бамбуковый веничек для взбивания чая, палочка для сладостей и т.д. Воду они используют горячую, но не кипяток. Греют ее тут же на бронзовой жаровне, в небольшом котле. Но, конечно, главное отличие — сам чай.

Во-первых, он живой. По крайней мере так они с ним обращаются. Он должен дышать, не перегреваться, не простужаться, ночь проводить в холодильнике. Во-вторых, при нем нельзя громко разговаривать, чтоб ненароком не обидеть. Он нежный, боится грубых слов и прикосновений. Если, к примеру, надо из большой емкости часть его пересыпать в маленькую, то делают это не как мы — сразу, из банки в банку, а постепенно, крошечными бамбуковыми ложечками. При этом каждый раз поворачивая баночку на 180 градусов влево от себя — иначе в ней не получится ровной красивой горочки. А чай не переносит ничего некрасивого. Может утратить силу.

В-третьих, он у них не листовой, как у нас, а порошковый, изумрудного цвета. Выращивают его на специальных плантациях под решетчатым тростниковым настилом, закрывающим 90% солнечного света — он его не любит. Собирают и просушивают тоже по древней технологии. Мелят вручную на небольших гранитных жерновах, очень долго — в час получают граммов 40 такой пудры, не больше. Поэтому удовольствие это не из дешевых. Цена колеблется от 80 до 3000 долларов за 100 граммов порошка.

Вкус горячего густого чая напоминает смесь легкой ванили и морских водорослей, а по запаху — настой свежезаваренной хны, кто красился — знает. С непривычки сначала даже не поймешь, нравится он тебе или нет. Но уже после третьего глотка определяешься: нравится, и даже очень. Есть в нем какая-то изысканность и первобытная подлинность — простота и одновременно сложность вкусовых оттенков.

Чай для самурая — квинтэссенция жизни, последнее, что он выпивал перед смертным боем. Еще можно сказать, что это вершина горы, под которой стоят и многовековая традиция, и сиюминутное действо. На твоих глазах женщина с нездешним взглядом в шелковом кимоно и кипельно белых носках с прорезью — по моде Средних веков — неторопливо, постоянно кланяясь и не поднимая глаз, грациозно и отточенно что-то делает со всеми этими кувшинчиками, палочками и ковшиками. Будто древний алхимик, что-то доливает, протирает и без того стерильно чистую утварь, накрывает шелковой салфеткой и снова протирает. Ее движения, как в замедленной пантомиме, продуманны и просчитаны до миллиметра. Она берет длинную ручку деревянного половника для воды именно в том месте, где положено по этикету, ни на микрон ближе. Каждый предмет, словно подчиняясь особому ритму, она поворачивает от себя дважды по часовой стрелке, потому что у каждого предмета есть лицо, и будет невежливо по отношению к гостю, если, скажем, чашка лицом будет смотреть не на него.

Эта непонятная и тайная жизнь предметов завораживает и увлекает, как красивый иероглиф. На нее смотришь, вернее созерцаешь, не отрываясь. Как будто это огонь в печи или вода в реке. Прошлого нет и Будущего нет. Есть только Сейчас. Такой непрерывный present continuous. Ты вдруг становишься частью процесса. И в этот самый момент мелкими шажками с бесчисленными поклонами женщина в кимоно подходит к тебе, потом складывается в несколько раз, как листок оригами, и, наконец, встает перед тобой на колени и подает керамическую пиалу с горячим настоем, сверху которого лежит легкая воздушная пенка. Вскоре там остаются лишь зеленые пузырьки от пенки — чай выпит.

Однако до конца еще далеко. По этикету теперь надо созерцать чашку. Покрутить ее в разные стороны, рассмотреть все неровности и шероховатости и восхититься мастером, который ее сделал. После этого с такими же поклонами чашку забирают, и действие неторопливо и отрешенно, только в обратном порядке, возвращается к началу пути, оставляя в тебе чувство покоя и какой-то небывалой уверенности в своих силах.

Все это происходило в чайной комнате недалеко от метро «Владыкино», в Японском саду. Каждый год в начале июня посольство Японии устраивает там чайные церемонии.

— Господин Нисикава, что самое главное в чайной церемонии?

— Позвольте, я сначала сделаю небольшое уточнение. Чайное действо европейцы обычно переводят как «чайная церемония», «ритуал». Но это совершенно неверно, слишком узко. Слово «церемония» относится только к некоторым аспектам чайного действа — например, храмовым поднесениям как знакам высшего почтения или к поминальному чаю в память о ком-нибудь. Два иероглифа Тя-дзи переводятся как «чайное действо». Это живой процесс познания.

— Что-то близкое к поиску истины?

— Что-то близкое. Но это всего лишь направление поиска, нечто, что происходит все время, ежесекундно и становится истиной лишь в сознании нашего движущегося мира. Ведь движется все — и окружающий нас мир, и наше сознание, и объекты нашего сознания.

— Скажите, сколько лет надо учиться, чтобы освоить все премудрости чайного дела?

— Я учусь всю жизнь. А вот та женщина, которая готовила вам чай, ее зовут Надежда, она кандидат философских наук, доцент университета, училась чайному делу десять лет, из них полгода стажировалась в Японии. И будет продолжать учебу и дальше. Ведь чаепитие — это действо, которое доведено до некоего предельного совершенства, а точнее — запредельного.

— Что вы имеете в виду?

— Поясню это на примере чайной пиалы, из которой вы пили. Вы обратили внимание, что она не совсем правильной формы, не абсолютно круглая, на ее боках есть даже небольшие вмятинки, как бы изъяны. У непосвященных может сложиться впечатление, что ее делал не мастер своего дела, а новичок. Но это обманчивое впечатление. В действительности же эту чашку делал специалист, который в совершенстве освоил технику керамики. Ему бы не составило никакого труда сделать чашку идеально гладкой и абсолютно круглой. Но он дошел до вершины горы, т.е. своего мастерства, и сделал еще один шаг на своем пути — вернулся к ее подножью и стал опять учеником. Но уже на новом уровне, с опытом своего совершенства. И он опять открыт к познанию, к восприятию чего-то нового. Поэтому только мастер, шагнувший за пределы совершенства, может позволить себе делать такие, на первый взгляд, «несовершенные» вещи.

— Всем известно, что чай пришел из Китая, но там все пьют листовой, а в японской школе он порошковый. Есть ли другие страны, где пьют порошковый чай?

— Нет. В этом смысле японская культура чаепития уникальна. Чай действительно пришел к нам из Китая, и даже одно время там тоже пили порошковый чай. Но в Средние века перешли на листовой — он более простой, повседневный. А в Японии его возродили и развили. Основателем нынешней чайной школы является Сэн Рикю, мастер, который жил в XVI веке в Киото. Он сформулировал основные идеалы философии чаепития, он называл это Путь чая, — гармония, уважение, чистота и покой. Это сложный синтез светской, монастырской, самурайской и многих других культур.

— Вы возглавляете представительства чайной школы в Восточной Европе, а сколько всего в мире таких представительств и в чем их задача?

— Всего их в мире около сорока. Основная их задача — развивать чайную культуру не только в рамках японской культуры, но и других стран. Знакомить с практикой чайного дела.

— А не может ли влияние других стран пагубно сказаться на японской чайной традиции, разрушить ее уникальность?

— Ее невозможно разрушить. И мы не отгораживаемся ни от кого. Наоборот. Мы открыты всем, кто хочет познать и изучить чайное дело. Сильные культуры не разрушают, а только обогащают друг друга, позволяя свежим взглядом увидеть что-то новое в самих себе. Их взаимовлияние плодотворно. Это опасно только для суррогатов. А всему настоящему, подлинному бояться нечего. Ведь не может Шекспир разрушить Пушкина. Так и чаю ничего не сделается. Сегодня в Киото живет прямой, пятнадцатый по счету потомок Сэн Рикю — Хоунсай, глава чайной школы Ура Сэнкэ. За эти пятнадцать поколений ничего не изменилось ни в философии, ни в принципах чайного дела. Это как вода, или огонь, или ветер — с ними ничего не может случиться. Чтобы ни происходило в жизни, какие бы ни были ситуации — надо продолжать заниматься чаем. Изучать практику его приготовления. Ведь ни одно чаепитие никогда не повторяет другое.

— Чаепитие, которое сейчас происходило, наверняка не самое долгое, но я еле высидела — затекли ноги, плечи и все время хотелось спать. Скажите, как вам удается избегать всех неудобств и сидеть так прямо и красиво?

— Да, это был совсем короткий чай. Полное чайное действо длится обычно четыре-пять часов. И выдержать его без необходимой подготовки очень трудно. Нужны годы, чтобы научиться. Но то, что вы испытывали такие неудобства, не должно вас огорчать. Еще пять веков назад Сэн Рикю называл три отравы чайного дела: сонливость, рассеянность мыслей и неправильное положение тела. Научиться избегать их за один день и даже за год невозможно. Должно измениться сознание, а с ним — и тело.

Чай учит собранности, постоянной работе над собой. Он учит тому, что настоящая духовность происходит не в горах или монастырях, не при пожарах или других чрезвычайных ситуациях, а в обыденной, повседневной жизни. И обычное состояние мыслей человека, его сознания — это и есть его жизненный подвиг, его путь.

Марина УВАРОВА