ЛЕБЕДЕВ ЗВЕЗДА

ЛЕБЕДЕВ ЗВЕЗДА

Он ею стал еще до того, как поставил лучший русский военный фильм последнего двадцатилетия. И даже до того, как вышел «Змеиный источник» — полнометражный дебют, сделавший ему первую славу.

— Скажите, а почему у вас маньяки так на вас похожи? Застенчивые, в очках...

— Как знать. Ничего случайного не бывает. Говорил же Флобер: «Госпожа Бовари — это я».

— Но вы специально подыскиваете тихонь?

— Евгений Миронов сам выбрал роль Андрона в «Змеином источнике». Я его предназначал на роль фотографа, но, когда увидел в гриме, чуть в обморок не упал, настолько он оказался похож на человека, с которого роль писалась.

— Что, было реальное лицо?

— Ага. Трус и подхалим ужасный. Законченный негодяй.

— И действительно девушек убивал?

— Нет, хотя с девушками тоже взяты реальные истории, из которых и собран сценарий... Что касается «Поклонника», то я хотел, чтоб маньяка сыграл Гена Назаров, но он заболел. И пришел Миша Крылов, который, как потом выяснилось, снимался в роли брата Миронова в фильме «Мама». Так они оказались у нас похожими. В Мише было сочетание силы, которую он умел прятать, и детской улыбки.

— Ужас просто!

— Ну да, наверное. Но маньяк в «Поклоннике» — он же, по сути, хороший человек. Он просто искренне выполняет желания девочки. Если б Лена просила дарить цветы людям, он так и делал бы. Для меня в этой истории он-то и есть настоящая жертва. А маньяк — героиня, милая маленькая девочка. Получающая наслаждение от того, что кого-то из-за нее бьют.

— По этой истории можно предположить, что маньячья сущность заложена в каждой женщине. Ваша героиня просто упивается возможностью карать неугодных чужими руками.

— А это история неразвитого сознания. Человека, который придумывает монстров и делает их реальными.

— Как вы отнеслись к тому, что детское жюри в Артеке сняло «Поклонника» в 2001 году с конкурса?

— Я не настолько наивный человек, чтобы поверить, что это могли сделать дети. Хотя меня там не было, я снимал «Звезду».

— Вы не верите, что «Поклонник» мог напугать детей?

— В это-то как раз верю. Я просил, чтобы фильм не показывали детям младше среднего школьного возраста. А в Артеке «Поклонника» показали чуть ли не дошкольникам. Подросток способен воспринять картину адекватно, а семилетний ребенок... Ну покажите ему «Иди и смотри» или «Спасение рядового Райана», что он поймет или прочувствует?..

— Как вы думаете, Хичкок сегодня актуален или все же зрелище для профессионалов?

— Гений не может быть неактуален. Хичкок — гений. И актуален он не тем, что снимал кино страшное, а тем, что снимал кино моральное. Про то, как человек, совершая некий проступок, потом за него расплачивается.

— Достоевский прямо-таки...

— Именно! Картины Хичкока все на этом стоят. Он великий моралист. И то, как он рассказывает эти истории, не может устареть.

— Как вы реагируете, когда вас называют русским Хичкоком?

— Я вменяемый человек и понимаю, какое расстояние разделяет меня и гения. Вот поверите, что я не смотрел «Психоз», когда работал над «Змеиным источником»?

— Не поверю.

— И ошибетесь. Не смотрел. Более того, я в момент написания «Источника» Хичкока вообще не видел. У меня видеомагнитофон появился к середине 90-х, и Хичкока в Кишиневе негде было найти. Хичкок оказал влияние на «Поклонника» — вот это, пожалуй, верно. Но не в сюжетном отношении, а в режиссерском строении некоторых эпизодов. Подражать гению бессмысленно. Единственное, что я стараюсь делать в том же духе... это снимать фильмы о том, как нехорошо быть злодеем. Я никогда не сниму фильма про хорошего убийцу.

— Герой «Змеиного источника» сказал, что убить можно только из-за ненависти. Вы тоже так считаете?

— Нет. Герой говорит: «А почему нельзя убить из-за любви?» В том-то и ужас, что можно. Можно из лучших побуждений сделать невероятную мерзость, и тут начинается конфликт, который мне интересен.

— Если убийство вам так отвратительно и смерть так вас пугает, почему вы на этом болезненно сосредоточены?

— Да поэтому же! Для меня это ненормально, чудовищно, запредельно! Я не могу показать смерть как нечто бытовое. В «Змеином источнике» мы не видим убийства беременной героини, а слышим лишь захлебывающийся плач колокольчика. И в «Поклоннике» заведомо жестока сцена убийства в лифте, но мы видим лишь лицо героини и домысливаем происходящее. Я помню, как эту сцену смотрели первые зрители: «Боже, как страшно! Кровь хлещет потоками!..» А там нет ни капли крови, понимаете? Просто режиссерскими средствами создается впечатление варварского насилия.

— А Питер Гринуэй как-то заметил: «Лучший способ сказать правду зрителю — это сказать ему большую, грязную, наглую ложь».

— Наглую — может быть, но насчет грязной не уверен.

ГНЕВ

— Вас можно спровоцировать на гнев?

— Честно? Не рекомендую. Случилась на «Змеином источнике» такая история. У меня был ассистент по реквизиту, который долго работал в кино и хорошо знал, как можно бездельничать, изображая кипучую деятельность. Я человек дотошный, загодя затребовал бутафорскую цепь, чтобы избивать актера в кадре. Я собирался снимать эту сцену на крупных планах. Подходит время съемки. Вообразите: ночь, глухой овраг, и мне приносят... металлическую цепь — одним взмахом быка уложить можно. А ассистента нет. «Где он?!» — спрашиваю. «Да вот, спит в автобусе», — отвечают. «Ах, спи-и-ит!.. Пригласите его на площадку!» А цепь в руке тяже-елая, а ярость наружу так и рвется. Пришел ассистент, сонный, но уже встревожившийся, и мне суетливо так говорит: «А мы сейчас газетки подложим артисту под рубашку, и можно будет так его цепью бить...» — «Газетки?! Да я сейчас вам самому газетки подложу и проверю вот этой самой цепью!»... Подозреваю, я был очень убедителен. Все забегали, засуетились и через 10 минут принесли злополучный реквизит. Связали из каких-то веревок, мгновенно покрасили и — в кадр. Значит, все можно было сделать, просто расчет на авось. Но, честно говоря, режиссерский ор — это не метод.

— А если иначе человек не понимает?

— Надо выгонять! Ненавижу людей, которые изображают работу, ничего не делая, это такая нашенская, социалистическая черта. Неделю назад я оказался в небольшом российском городке. И я впервые, пожалуй, так отчетливо понял, что разруха, которая там царит, исключительно оттого, что мы ленивые, бездельники. Прав был Булгаков, тысячу раз прав. Работникам кинотеатра лень встать и выключить свет в зале, когда идет картина. Поэтому там и крыша протекает и, когда идет дождь, вода просто хлещет в зал. В любой нормальной стране мира люди с уважением относятся к себе и своему труду и считают зазорным делать свое дело плохо. И пока мы не начнем уважать себя... Это же твоя улица, чего ты мусоришь, плюешься на каждом шагу? Ты же дома окурки не бросаешь, в угол не мочишься. Стыдно, понимаете, стыдно! И так как я люблю свою страну, мне это очень больно. Вот «Змеиный источник» про это.

— Кстати, да! «Источник» сквозит даже некоторой ненавистью к провинции.

— К провинции не территориальной, а нравственной. Я такую встречал и в центре Москвы. Я видел людей, озверевших из-за квадратных метров жилплощади, грызущихся с соседями из-за любой ерунды, выхватывающих кусок изо рта. Вот где провинция — в мозгах и душах.

— А школа случайно была выбрана в качестве места действия, такого адского пространства? Или это основной источник зла?

— В школе человек сталкивается с первой несправедливостью и с первой неправдой. Во всяком случае, я свою школу не любил. Точнее, систему школьную, когда 30 человек в классе заставляли быть одинаковыми и без претензий, как кирпичики, такими легче управлять. Но идея сделать центром действия школу принадлежала не мне, а Юле Семеновой, с которой мы придумывали эту историю. Мы работали вместе в газете, а до этого она окончила пединститут, и у нее были свои счеты со школьной системой. Никита Михалков, кстати, очень не любит «Змеиный источник» именно за такое изображение российской провинции. Ну у него свой взгляд на провинцию. Думаю, он искренен в своем ощущении этих... как это... чистых родников. Но, по моему разумению, это иллюзии человека, который вырос в столице, в элитной семье, а я вырос именно в глубинке и имею полное право показать ее такой, какой видел и знаю.

— Кишинев — провинция?

— А вы думаете, это большой центр? Международный? Существовало ощущение — кинь камень, и круги повсюду пойдут. Чем меньше сообщество, тем жестче модель отношений. А Кишинев — город небольшой. Я там работал в молодежной газете и объездил с командировками всю провинцию — всякого насмотрелся.

Я долго жил в Молдавии. Поэтому хорошо понимаю, что значит быть национальным меньшинством, и хорошо знаю, когда тебя очень сильно не любят лишь потому, что ты говоришь на другом языке. Когда распадался Союз... Я помню толпы на улицах, скандировавшие: «Чемодан — вокзал — Россия». Доброжелательные люди, сбиваясь в массу, становились страшной, грозной силой. И в городе, в котором родился, жил, я впервые испытал чувство настоящего страха. Я, собственно, и воспроизвел это воспоминание в «Змеином источнике», в сцене, когда озверевшая толпа лавиной движется по улочкам городка, преследуя Дину и фотографа. На съемке, кстати, этот «синдром толпы» повторился. Массовка понимала, что перед ними артисты, а не убийцы, но, едва раздавалась команда «Мотор!», люди входили в раж — там только клочья летели, кровь лилась настоящая, и мы ничего не могли сделать. Дима Марьянов, помимо того, что он замечательный актер, еще и каскадер опытный, и он закрывал собой Катю Гусеву, которой расцарапывали лицо, рвали волосы и одежду. Он старался сдерживать себя поначалу, а потом уж лупил направо и налево, потому что ему то в ухо, то в нос, то в челюсть заедут. Приходилось звать могучих мужиков, которые растаскивали толпу.

ПАТРИОТИЗМ

— Вам не кажется, что в «Звезде» все-таки многовато сантиментов?

— Не кажется. Для меня Великая Отечественная и ее павшие солдаты не какая-то умозрительность, а конкретное и близкое. На войне погибли мои 40-летний дед и 19-летний дядя. Отец всю жизнь искал их могилы. В 60-е поехал в Австрию, пробился как-то через «железный занавес» и на коленях излазил все воинские кладбища в поисках захоронения брата, потом долгие годы писал в Красный Крест... Не нашел. Мне очень хотелось, чтобы «Звезда» стала реквиемом им, моим ушедшим предкам, чьи имена я ношу (их тоже звали Николаями), и миллионам таких же безымянных солдат великой и страшной войны. Поэтому каждого из наших героев мы оплакивали отдельно. Мне хотелось, чтобы их уход был не будничным, наскоро проболтанным, а эмоциональным, трагическим. Как в древнегреческом театре.

— Как вы относитесь к тому, что, снимая «Звезду», выполняли госзаказ?

— Никто и ничего не заказывал. Мне просто предложили прочесть повесть. Я часто читаю чужие сценарии или литературу для работы, бывает, что нравится, но я редко ощущаю желание взяться за это. А тут — просто до дрожи пробрало, и, еще не дочитав повесть, я уже представлял себе сцены, которых не было в книге. Я понял, что безумно хочу это снимать и приложу все силы, чтобы добиться постановки.

— А нынче весьма популярны современные войны — Афган, Чечня...

— Меня мало волнуют популярные, в общепризнанном понимании, темы. И я не очень понимаю, как тема войны может быть популярной. «Звезда», как я ее увидел, — материал для романтического фильма, а не для бытового или политического. А с режиссерской точки зрения было интересно снять историю почти без слов. С того момента, как разведчики уходят в рейд, в фильме почти нет диалогов.

— А по поводу исторического соответствия вас консультировали? Историки, ветераны...

— Разумеется. Мне посчастливилось встретиться с человеком, который послужил прообразом одного из героев повести. Это Иван Васильевич Мещеряков, Герой Советского Союза, Герой Соцтруда. Ему сейчас 80 лет, но выглядит и держится он превосходно. Мещеряков рассказывал много интересных историй — одна меня ошеломила. Был конец войны, группа разведчиков под командованием Мещерякова совершала рейд в глубокий тыл к фашистам. На кукурузном поле они наткнулись на молодых офицеров, праздновавших выпуск из офицерской школы. Разведчики обезоружили немцев и десятки километров вели по вражеской территории, пока не добрались до своих. Немцев было триста человек, а разведчиков — внимание! — восемь! Старшему, Мещерякову, только исполнилось 22 года. Вот такие были люди. А другая история почти напрямую вошла в фильм. Однажды разведчики готовили захват «языка». Долго наблюдали за немецкими солдатами, потихоньку пробиравшимися на нейтральную полосу к пасеке за медом, уточняли маршруты движения и прочее. Наконец вышли на операцию, затаились в траве. Ждут. Один из разведчиков, родом из Средней Азии, залег в кустарнике неподалеку. Волновался. Это было первое его задание, первый поход за «языком». «И вот, — рассказывал Мещеряков, — видим, появляются немцы. Идут, скрываются за кустом, где спрятался наш новичок. Тишина. Никого. Я уже заволновался, и вдруг — стрельба». Оказывается, один из немцев отошел пописать. И, надо же, выбрал для этой цели тот самый кустик, в котором затаился молодой разведчик. Более опытный боец разведвзвода стерпел бы, но не восточный горячий парень. Это было выше его сил. Как только на него брызнула струя, оскорбленный новичок вскочил, приставил автомат к груди немца и громким шепотом произнес: «Не киричи». Эту фразу в фильме говорит Амаду Мамадаков.

— А «Мосфильм» выдвигал какие-то условия?

— У нас совпали позиции с Кареном Шахназаровым, а иначе я бы не взялся за фильм. Я хотел снять фильм о своих предках и не собирался изображать их моральными уродами, какими их и наше прошлое в целом сейчас зачастую представляют. Я недавно посмотрел картину. Она замечательно сделана, но почему-то все люди, которые живут в нашей стране, изображены дегенератами, а те, кто хочет сбежать за кордон, — умными, хорошими и талантливыми. Но это же неправда! При этом я понимаю, что солдаты той войны были разными, были предатели и сволочи тоже. Но мы рассказывали не о них. Я вот сейчас узнал, что за первую неделю проката «Звезда» собрала 13 млн. рублей, что для отечественного фильма цифра просто-таки неправдоподобная.

— А может ли кино быть государственным?

— Кино может быть плохим или хорошим. И кино, которое работает на государственную идею, тоже может быть хорошим и ценно не «государственностью». «Звезда» никак не связана с происходящими в стране политическими процессами. То, что картина задела какие-то болевые точки — но опять же не политические, а человеческие, — это хорошо. Мы просто вспомнили, что не все в нашей истории постыдно и нам есть чем и кем гордиться.

— Некоторых людей все же после просмотра «Звезды»... терзает вопрос: «За что гибли разведчики?»

— Я понимаю, как подставлюсь этим ответом, но... они умирали за Родину. За ту же страну, за которую умирал Андрей Болконский или, скажем, граф Резанов из «Юноны» и «Авось». Просто это для них совершенно конкретное понятие — Родина. Одно время у нас просто стало как бы неудобно признаваться в любви к своей стране. Мол, все плохо, и верхушка прогнила — как же ее можно любить. Но страна — это не чиновники, которые корежили нам жизнь, а наши близкие, наша память, «отеческие гробы», о которых Пушкин писал... Сегодня мы недостойно относимся к ветеранам Великой Отечественной и Афганистана, а ведь нигде в мире так не относятся к своим героям. Америка кается и стыдится войны во Вьетнаме, но не солдат, которых она посылала воевать. А нынче немецкие волонтеры приезжают ухаживать за нашими ветеранами в госпиталях... Они, а не мы — разве это нормально? Мне хотелось, чтобы нам стало стыдно. Стыдно того, что мы забыли, кому должны быть благодарны.

— Может ли талантливый человек служить насаждению патриотизма?

— Дурак может служить насаждению, чиновник, а талантливый человек просто с любовью рассказывает о своей стране и о людях.

АМЕРИКА

— Что за кино вам предложили снимать американцы?

— Завязка сюжета такова. Семнадцатилетний американец уезжает в Питер учиться живописи. Уезжает и бесследно исчезает. Его мать беременна вторым ребенком, она не может сразу броситься на поиски. Проходит время. От первого сына никаких вестей. И вдруг второй, уже подросший, сын начинает рисовать странные картины, в которых узнается величественный город с каналами и мостами. В снах мальчик бормочет на неизвестном матери языке — на русском. И тогда женщина решает отправиться в Питер, чтобы вместе с младшим сыном найти пропавшего старшего. Вот такая завязка. Там задействованы довольно крупные имена. Речь идет о том, чтобы пригласить на главную роль Ким Бэсингер.

— Вы верите, что снимете кассовое кино?

— А какое я снимаю? В 1998-м в некоторых крупных регионах публиковали прокатные сводки: «Титаник», «Армагеддон», «Парк юрского периода» и — «Змеиный источник». Мне эта компания очень нравилась.

— Как вы, будучи журналистом-киноведом, вышли все же на режиссерскую стезю?

— Я не поступил во ВГИК с первого раза и по предложению родителей подал документы в университет. На приемном экзамене, на собеседовании, произошла смешная история. Вообразите: огромный просторный кабинет, солидный президиум — весь цвет молдавской журналистики. Экзамен длится уже полдня, жарко, экзаменаторы утомлены. Кто клюет носом, кто газетку почитывает. Мне задают дежурный вопрос: «Почему вы решили стать журналистом?» Ну я и резанул правду-матку: «А я не хочу быть журналистом!» Видели бы вы реакцию, это просто сцена из «Ревизора». Теперь я понимаю, что это был потрясающий PR-овский ход, но тогда я совершенно искренне сказал. Объяснил, что хочу быть режиссером, но режиссерская профессия требует опыта, а журналистика — лучший способ его получить... Члены экзаменационной комиссии были настолько потрясены моей простодушной откровенностью, что меня приняли. А так как я человек ответственный, то сразу начал писать, и писал очень много, и нещадно бомбардировал редакции газет и журналов своими статьями, и их брали, потому что писал хорошо. В итоге после третьего курса меня перевели из Кишиневского университета в Москву как одного из перспективных. Раньше существовала такая практика...

— Вам 35 лет, у вас жена и ребенок, три хорошие и разные картины за плечами. Ощущаете некую середину жизни?

— Вы еще спросите, не собираюсь ли я приняться за мемуары и чем займусь на пенсии. Я, правду сказать, только начал жить, и такая жизнь вокруг... захватывающая!.. Главное — чтобы все двигалось по направлению к добру.

Ирма КАПЛАН