БОЛЬШАЯ БУКА

Записки о грязном старикашке Чарлзе Буковски

БОЛЬШАЯ БУКА

РУССКАЯ ЛЮБОВЬ

Нынче у нас бум Буковски. Какой-то герой нашего времени объявился. Казалось бы, ну с какой стати: алкаш, бабник, хам, деклассированный элемент, отъявленный матерщинник и порнограф. А у нас в книжных лавках под Буковски уж и целая полка отведена. Еще чуть-чуть и, как шестидесятники, начнем сентиментальничать, развешивая портреты Буковски в гостиных. Только вместо трубки и грубошерстного свитера атрибутами Бука будут початая бутылка виски и средний палец кверху — фак офф, отвяжитесь, мягко говоря. Почему же мы любим Бука? За широту натуры. Чисто русское свойство. Бук был против всех и против всего. И не то чтобы против с какой-то узенькой нигилистической идейкой, как Раскольников или Базаров, — а широко, по-анархистски, против мира в целом. Мы таких любим. Но чем Бук отличается от русских писателей и персонажей — так это счастьем. В отличие от угрюмых, трагичных и мучительно сомневающихся русских Буковски в своем бунте абсолютно счастлив и умиротворен. И нам бы в этом у него поучиться.

БУКОВСКИ ПРОТИВ ПРЫЩЕЙ

Писателя Генри Чарлза Буковски не было бы, не появись у него в возрасте одиннадцати лет жутких фурункулов. Болезнь причиняла страдания, как принято говорить, и духовные и физические. Раз в неделю гнойники удаляли раскаленной иглой медсестры, каждый бугорок болел, чесался и сочился кровавой лимфой, а после оставлял рубец. Так жуткими шрамами на всю жизнь покрылись и лицо, и тело Бука. Понятно, что людей Бук сторонился, а когда они, взрослые, пристально всматривались в его изуродованное лицо в голове у малыша Хэнка уже вертелось то самое слово: «Вот дерьмо!» Позже взрослый герой Бука будет вскрывать нарывы осколками бутылок из-под виски и затыкать кровоточащие раны грязной тряпкой. Мол, наплевать.

БУКОВСКИ ПРОТИВ СОБСТВЕННОСТИ

Буковски вспоминает, что в детстве «хотел дожить до двухтысячного года, рассчитывая при этом на чудо, ведь мой старик бил меня смертным боем». В шестнадцать лет сынок впервые ответит на удар, но тут же начнет платить деньги за каждый проведенный в родительском доме день. Папаша, бывший военный, только и талдычил о своей американской мечте — каждый мужчина должен купить дом. Поэтому сразу же после его смерти Бук из злорадства отчий дом продаст и на вырученные средства начнет куролесить по Америке. На несколько лет алкогольного становления деньжат хватило, а после пришлось примерять на себя роль разнорабочего.

БУКОВСКИ ПРОТИВ РАБОТЫ

В библиографическом словаре «Писатели мира» он напишет о своих университетах так: «По большому счету учился я всему сам, хотя мое образование и включает в себя два года в колледже Лос-Анджелеса. Потом я начал скитаться по стране, перебиваясь случайными заработками вроде работы дворника, автозаправщика, охранника, посудомойки, экспедитора, грузчика, приемщика, подсобного рабочего, водителя грузовика, почтальона, кладовщика, почтового клерка, служителя автостоянки. Еще я работал на фабрике собачьих кормов, фабрике флуоресцентных ламп, на бойне, был членом железнодорожной ремонтной бригады, а также трудился на американский Красный Крест. Я видел большинство американских городов и перепробовал примерно сотню профессий. Почти все это время я голодал и пытался писать, ограничивая себя одним шоколадным батончиком в день, сочиняя при этом по четыре-пять рассказов в неделю. Часто у меня не было печатной машинки, и большую часть своей работы я писал от руки печатными буквами и рассылал в «Атлантик мансли», «Харперз» и «Нью-Йоркер». Все они возвращались обратно». Представьте себе эти каракули пьяного одержимца!

Наконец, когда Буку было двадцать четыре года, пару рассказов опубликовали. Парадоксально, но наш герой не обрадовался. Весь его пыл ушел на бомбардировку редакций текстами. И он вовсе бросил писать. Совсем как Рэмбо, только француз дернул в Африку, а американский анфан террибль ушел... в запой. И пребывал в нем целых десять лет. Забастовка писателя. Пил Буковски, пока не забастовали его внутренние органы. Открылось внутреннее кровотечение. Приняв живого человека за труп, Хэнка подобрали санитары и отвезли в морг. Там в покойничке распознали живого и реанимировали. И напророчили, что без операции он ходячий мертвец. Бук от хирургического полосования отказался. «Ну хоть не пей больше, а то помрешь!» — крикнули вдогонку люди в белых халатах. Бук снова не послушался, продержавшись только полгода. «Они солгали мне дважды», — ухмылялся он позже в окружении батареи пива, которое сильно способствовало написанию стихов, потому что, согласно Буковски, «только после первой упаковки пива можно спокойно смотреть на мир».

БУК ПРОТИВ СПИРТНОГО

Некачественного. По собственной легенде Бук «большую часть своего барахла» писал пьяным. Потому что «бухло вытряхивает из стандарта повседневной жизни, из того, когда все одинаково. Оно выдергивает тебя из собственного тела, из собственного разума и швыряет о стенку. У меня такое чувство, что пьянство — это форма самоубийства, когда тебе позволено возвращаться к жизни и начинать все заново на следующий день». На роман у Буковски уходило двадцать пинт виски, тридцать пять упаковок пива и восемьдесят сигар. Даже будучи человеком респектабельным, Буковски неизменно учинял скандалы на своих лекциях и выступлениях: то бутылку отберет у студента (чаще носил все свое с собой, но иногда оно слишком рано заканчивалось), то обблюет того, кто в первом ряду, то на аппетитной даме платье порвет. Буковски, кстати, радовался как дитя, что алкоголь не влиял на его сексуальные возможности. И к тому же знатный пропойца прожил до семидесяти трех лет, что может служить хорошим аргументом для представителей алкогольного лобби Штатов.

Но вернемся к причине нашего повального обожания Буковски. Считая пьянство составляющей русского национального характера, Буковски мы любим как родного: он уже занял свое место в алкогольной литературной парадигме — рядом с Ерофеевым и Довлатовым. Он такой же добрый, блаженный и мечтательный, как все русские алкаши. Но не столь безобидный: герои Буковского, перебрав, вламываются в квартиры к респектабельным телевизионщикам и грязно насилуют их жен. Это они пытаются всадить по самые уши стюардессе или продавщице супермаркета. Или, мучась от непоправимого бодуна (денег нет, поправить нечем), толкнуть под автобус приятеля, чтобы потом отобрать у него пухлый бумажник и похмелиться. В общем, теряют из-за спиртного люди человеческий облик, заповеди нарушают. И эту особенность алкоголизма в отличие, скажем, от своих русских коллег Буковски никогда от читателя не скрывал.

Свое пьянство Бук, по-моему, сильно преувеличивал. Уж больно плодовит был на тексты. Возможно, впрочем, что этот чувак половину жизни пил, «употреблял» девиц в подворотнях, на автозаправках, в мотелях, а вторую половину жизни описывал первую, работая с адским упорством, не вылезая из-за пишущей машинки по восемь часов. А с другой стороны, дурачил читающий народ: ведь тот думал, что Бук до сих пор шляется по Америке и хлещет разбавленный виски. А в это время Бук уже был прилежным писакой, а пил-то за него его герой-двойник Чинаски, продукт писательской сублимации. Это было похоже на дешевый телевизионный приемчик, когда программа продолжается в записи, а зритель думает, что это до сих пор прямой эфир.

До конца жизни Бук, который, по идее, должен был привыкнуть к низкопробным напиткам, не любил, когда угощали его некачественным спиртным. На встречи с режиссерами и издателями всегда брал бутылочку хорошего вина с собой. На всякий случай.

БУК ПРОТИВ ЖЕНЩИН

Похотливый старикашка мечтал дожить до 2000 года вот зачем: «Подумать только: тебе восемьдесят, а под тобой стонет восемнадцатилетняя. Если и можно как-то сжульничать в игре со смертью, то только так».

При виде женщин герой Буковски — человек «со стоячим болтом», герой «скоростного перепихона» («соития», «секса»), который всегда находится в поисках очередной «призывно трепещущей мохнатки». Некоторые его рассказы были бы всего лишь жестким порно, если бы не странная интонация. Лирическая такая, тихая, жалостливая. Чинаски любую женщину, перед тем как «оформить», начинает любить. По-всамделишному, без фальши. Когда возлюбленные по логике событий иногда умирают, хочется плакать крупными прозрачными слезами. И эффект этот — от контраста: брутальность и яростный мачизм только оттеняют хрупкость бытия. Потому как Буковски и его герои — страшные снаружи, добрые внутри.

На деле Буковски все время попадался на удочку романтики. Как-то он женился по... телефону, даже не зная, как выглядит его будущая супруга. Эксцентричная барышня-южанка восхищалась его поэзией, год они прожили у нее в поместье. Но через год она подала на развод, влюбившись в эскимоса. Хэнк собрал пожитки и свалил.

Другой брак был не менее авантюрным. Он отправил стихи в техасский журнал, рассчитывая, что издательница — «старушенция, которая живет в оплетенном вьюнками коттедже и выращивает канареек; от этих стихов зашкалит счетчик ее паники». После к Буку пришло восторженное письмо, где объявлялось, что он гений. Завязалась переписка. Она приехала его навестить: «старушенцией» оказалась симпатичная блондинка. После женитьбы выяснилось, что она еще и миллионерша. Правда, состоятельная жена заставляла его работать, чтобы кому-то что-то доказать. Бук был не против, хотя и периодически ныл. В сущности, с женщинами он был покладистым.

Буковски не любит никакой радикальности. И особенно — исходящей от женщин. У женщины должна быть хорошая задница и умопомрачительные ноги. Да и, в общем-то, он стопроцентный мужик в том смысле, что исповедует двойные стандарты: мужчины-радикалы, конечно, дерьмо, но по сравнению с сумасшедшими хипповками-революционерками они славные ребята. «Покажите мне мужчину, который живет один и имеет вечно чистую кухню, и в восьми случаях из девяти я покажу вам человека с мерзкой душонкой». Мужчина — не тварь дрожащая, он право имеет. Однако его бесят женщины, которые «напичканы теоретическими рассуждениями о том, как спасти мир, но не могут вымыть и кофейной чашки». И вот почему. Еще одним сумасшедшим поступком был брак с продвинутой хипповкой Барбарой Фрай, родившей ему дочь Марину-Луизу.

Жить вообще трудно, жить с женщинами труднее обычного, но жить с идеологически подкованной прогрессивной барышней — это уже дискриминация. Антифеминистические воззрения Бука ногами своими растут из страшного унижения в виде грязной кухни и вечно забитого унитаза. Почему великому Буку никто не обеспечил этого, стыдливо заменим слово, идиотского быта? Приходя по вечерам утомленный восьмичасовой рабочей сменой на писательском конвейере, Бук обнаруживал дома жену, такую же утомленную несправедливой действительностью, поэтическим семинаром и поедающую конфеты в постели. Было как-то обидно. И еще Бука всю жизнь мутило от любой идеологии, и угораздило же его жениться на женщине, которая носила черное в знак протеста против войны, не ела винограда в знак солидарности с бастующими виноградарями, была коммунисткой, писала стихи, посещала хипповские любовные сходняки. Сторонница любви и противница войны, она, с точки зрения Бука, была «чистой, как дистиллированное говно».

БУКОВСКИ ПРОТИВ БИТНИКОВ

В своих наездах на битников — Джека Керуака, Аллена Гинзберга, Уильяма Берроуза — слышится плохо замаскированная зависть. За Буком никакие одержимые читатели, пусть даже и обкуренные, толпами в то время не ходят. Похоже на комплексы усыпанного прыщами подростка, рассуждающего о вреде секса, потому что его девушки не любят. Возможно, ему бы хотелось хоть на секунду побыть властителем дум. Но его удел — быть на обочине. Не быть голосом и совестью поколения, не быть образцом для подражания, не быть... никем, кроме Буковски.

Существуя в тени движения битников, не желая ни в коем случае к ним примыкать, он был... в оппозиции к оппозиции. Битники были против тоталитарной и тотальной Америки — Америки эпохи Маккарти. Против Америки, которая превращала людей в винтиков огромной машины. В глубине души Бук тоже был против этого. Но в битниках он видел горлопанов, богатеньких профанаторов, которые отпустили бороды и думают, что чтение стихов на площадях, оргии да жизнь в дороге что-то изменят. Он был против великих идей и экзотических увлечений, недаром его пьяный герой дарит на «грандиозной дзенской свадьбе» молодоженам... гроб и пытается избить дзен-учителя.

Да и методы у битников и Бука разные: ему плевать на новаторство в области формы Аллена Гинзберга. Он просто пишет. Ему не по душе «спонтанная проза» и «сырая память» Керуака, фиксирующая все подряд, без разбору. Бук в этом смысле классический писатель: он отбирает факты, шлифует и придает им законченную форму. «Авангардизм» или «поток сознания» — эти термины к нему пристегнуть невозможно.

БУК ПРОТИВ НАРКОТИКОВ

Не нравилось отъявленному нонконформисту и все поколение ЛСД вместе с Тимоти Лири, «Дорз» и «Джефферсон Эйрплэйн». Причем в своем неприятии он доходит до морализаторства. Но и оно у Бука своеобразное. Он ворчит, что хиппи связывают «траву» с искусством, сексом, отказом от жизни в обществе, на деле же «трава» и тем более кислота — буржуазные зелья. Алкоголь — честнее. «Под травкой можно тащиться, едва ли отдавая себе отчет; выпив, вы, как правило, прекрасно знаете, что в стельку пьяны. Я же принадлежу к старой школе: я люблю знать, что меня пробрало». Вот такая мораль басни. Хотя, если бы правительство Соединенных Штатов запретило виски, он нашел бы горячие и проникновенные слова оправдания продуктам перегонки зерновых.

БУК ПРОТИВ СМЕРТИ

Вернувшись с того света, Бук установил с ней доверительные отношения. Его Чинаски обладает повышенной чувствительностью к грядущим событиям, он почти ясновидящий. Чинаски чувствует смерть в своей возлюбленной с поехавшей крышей — «самой красивой женщине в городе», пытается спасти ее. Но как-то ненастойчиво, неубедительно. И она сводит счеты с жизнью. То же самое с бывшей гражданской женой Бетти: он знает о ее неукротимой натуре в отношении спиртного, обнаруживает в ее квартире целый склад бутылок и вяло просит не пить. Вяло, хотя уже знает, что она выпьет все и загнется. А все потому, что у Бука стойкая позиция невмешательства — толстовство своего рода. С одной стороны, Чинаски ощущает себя слабым, ему — в силу убеждений — не удается взять верх над женщинами, укротить их. А с другой — он слишком ценит свободу, и свою и чужую. Он не может применить насилие, стоять на своем, пусть даже во благо. Он похож на буддийского монаха, с той разницей, что Бук страдает — как Иисус на кресте — за всех, против всех.

БУК ПРОТИВ ИИСУСА

В очередном пьяном угаре герой Буковски оказывается в Мексике, где видит заточенного в пластмассовую клетку Иисуса, и пытается этого «раздолбая» освободить. И дело не в том, что для Бука Бог — всего лишь слепок, важно, что он такой же узник этого мира — такой же, как Бук, — грустный и потрепанный. Еще образ Иисуса возникает перед Чинаски в моменты оргазма или глубочайшего делирия. Что это, как не мистические видения? Бук мог бы назваться очередным харизматическим носителем истины. Хотя он и на это вовсе не претендовал. Но недаром Жан Жене назвал его «Святым Хэнком, Героем и Мучеником». У него были все вторичные признаки святого: отшельник, страдалец, к деньгам и славе равнодушен, трудолюбив. Подводили только пьянство и бабы.

БУК ПРОТИВ ЛИТЕРАТУРЫ

Современных поэтов Бук не любил. И писателей иже с ними. Лоренса Ферлингетти называл главным прохиндеем среди битников (чистой души человек, десять лет в знак протеста не печатался в буржуазной прессе), Болдуин — пьянь (кто бы говорил!), Оден умолк, Лоуэлл где-то застрял, Гинзберг занимается саморекламой, все плохо. Кроме факта существования самого Буковски. Впрочем, он ниспровергал авторитеты с иронией, в духе абсурдизма. Об этом душевные разговоры с мертвым Хемингуэем, который говорит, что его в некотором роде сейчас нет в городе. И с евойной женой:

«Крошка, — сказал я, — этот чертов Хемингуэй — больной человек. Я знаю, что ему хочется быть славным малым, но он никак не может выкинуть из головы Литературу. Господи, что за гнусная тема! Знаешь, я никогда не встречал писателя, который бы мне понравился. Все они шиш на постном масле, худшие из людских отбросов...» После чего великий и ужасный Хэнк на глазах у Хэма трахает его жену. Хэм не возражает. Не напоминает ли это вам литературные анекдоты Хармса?

Буковски был еще много против чего: против Вьетнама, против водородной и ядерной бомб, против Голливуда, в котором были сняты по мотивам его рассказов два фильма — «Пьянь» с Микки Рурком и Фей Данауэй, а также «Истории обыкновенного безумия» с Орнеллой Мути и Бен Газзарой.

И все же Бук был «за». За...мир во всем мире. За свободу, равенство, братство. За что-то хорошее и светлое, то, что можно выразить простыми словами. Пусть даже матерными. В этом смысле его грубость опять же какая-то добрая: не в пример Генри Миллеру да Лимонову. Буковски лиричен, грустен, справедлив и добр. Он не хочет перекраивать мир. Он ярый индивидуалист и раскисший романтик. Ему чужды морализаторство и нравоучения, он за то, чтобы просто писать. Писать о том, что жизнь — дерьмо. Недаром, прочитав Буковски, начинаешь смотреть на мир с улыбкой и выражать все одним-единственным радостным словом... Ну, вы догадались каким.

P.S.

Автор просит прощения за неловкие, бледные и незатейливые замены в тексте оригинальной лексики Чарлза Буковски.

Саша ДЕНИСОВА