Во времена, которые забыты, в стране, где жили мы, друг друга утешая, жил-был театр, его никто не помнит. Кроме меня и еще нескольких идиотов. В те времена, когда он был, его любило множество идиотов. Осталось мало, остальные уже уже умерли. Придумала его крошечная женщина с обворожительной улыбкой — Регина Гринберг. В нем было много красивых мальчиков и девочек, у которых однажды поехала крыша. Они пели, читали стихи, воздушно двигались, в свободное время где-то работали, но уже и сами с трудом вспоминали где. Называли себя студией, жили такой полоумной семьей, где бродила всеобщая влюбленность, в которой они друг друга одевали, кормили, воспитывали тут же рождавшихся детей. Забыв о том, кто кем был прежде. Чистая самодеятельность. Как вода. Причем случилось все это безобразие на родине первых Советов рабочих и крестьян, в городе Иванове. Такая неожиданная была у нас страна. Воду вичмакиваешь, караты виплевываешь. Покантоваться среди этих безумцев собиралось довольно много народу. Окуджава на своем драном «жигуле» пилил из Москвы целый день, чтоб вечером полюбоваться на этих забавных детей. Любимов являлся, Володин. Академики из Дубны. Друзья из-за границы, куда театр и сам езживал порой на тамошние фестивали. Получал там какие-то премии и так далее. В зале собиралось столько знаменитостей, сколько не всегда мог собрать на премьеру иной прославленный театр. Знаменитостей тянуло не только купаться в этой воде. Это было единственное место в стране, где умели читать стихи (театр был поэтический, на чтении стихов сосредоточенный). Этого, кстати, до сих пор так, как они, не умеет никто. Так этого не умели ни на Таганке, ни на поэтических вечерах. Стихи читают или как прозу, ради смысла, или как поэты, завывая, чтоб обнаружить ритм. Здесь они читались так, что музыка звучала, а в ней и смысл, и ритм, и нечто третье, что выразить не каждому дано. Такой был у Регины дар, она это умела сама и бралась обучить ему избранных. И научала. К ней все и ехали, чтоб понять, как чудо выходит. Но, увы, так никто и не догадался. А когда театр умер, чудо умерло вместе с ним. А ему ничего не оставалось, как умереть. Настала перестройка. Поэты больше не собирали стадионов. И вообще было не до чтения. И в прежние-то времена маленькая Регина все свободное время побиралась по инстанциям, прося помощи, денег на свой театр. Она была хорошим режиссером, но плохим продюсером. И не вышло из нее ни Марка Захарова, ни Юрия Любимова, она осталась крохотной женщиной, которая знала, как читать стихи. Семьи у нее не образовалось. Ни в какие более театры, хоть и звали, она не шла, своего было ей довольно. В нем она и состарилась. А он взял и сгорел. Однажды, вчистую, во внезапном пожаре, со всеми архивами, музеем, декорациями. Она потом все бродила по пепелищу, подбирая какие-то обгоревшие листочки, головешки умерших откровений, и пепел стучал в ее сердце. А дети вспомнили, кто кем был прежде, и разбрелись кто куда. Сгорели записи их голосов, свидетельств чуда не осталось. Только память тех, кто слышал. Есть историческая несправедливость, а есть человеческая, местная, так сказать. Хотя, по большому счету, все мы делаем, чтоб порадовать лишь пять-семь самых близких людей. И этого довольно. Слава, конечно, тоже неплохая вещь, но... У Регины Гринберг не было всенародной славы, хотя в театральных кругах ее имя знают все. А сейчас у нее — юбилей. У единственной, в чьей голове сохранился весь ее театр. Милая Регина Михайловна, мы, те, кто помнит чудо, сегодня всячески Вас обнимаем и целуем Ваши руки. Да не оставит нас надежда, всех нас, последних идиотов, кого вы утешили и согрели. Мы в эти дни вспомним все, вспомним, как все было когда-то. В это странное время. В этой странной стране. И мы засмеемся. А может, заплачем.
Владимир ЧЕРНОВ
|