Книги

Недавно специализированное издание «Винная карта» выпустило книгу «Считаем до 40». В этой книге бегло, но профессионально было рассказано о том, что раньше называлось «культурой потребления спиртных напитков». Иными словами, из этой книги вы можете узнать все о сортах винограда, типах и категориях вин и крепких напитков, а также способах их употребления. Мы же предлагаем вашему вниманию беседу с составителем этого издания. У нас в гостях главный редактор газеты «Винная карта» и завсегдатай всех винных ассамблей Игорь Сердюк.

— Как возникла эта книга?

— В нашей газете мы пишем о вине и спиртных напитках. Мы пытаемся говорить на эту тему не только с «легендарной» точки зрения, но и с практической тоже. Но век периодического издания, сам знаешь, недолог, поэтому идея собрать материалы в книгу напрашивалась сама собой. Идея витала в воздухе: сделать что-то вроде шпаргалки по вину, путеводителя на каждый день. Не толстый, увесистый том или альбом, а карманную книгу, которая всегда под рукой, и ты можешь быстро освежить в памяти, что стоит за тем или иным сортом винограда или за той или иной этикеткой. Какой штопор нужно выбрать и как бутылку открыть. Как вино пробовать. Как и при какой температуре хранить. В общем, элементарные вещи.

— Все ли в этой книге применимо на реальной городской практике?

— Я считаю, что ситуация со спиртным в Москве выгодно отличается от ситуаций во многих европейских странах. Представь себе, что у нас в иной палатке можно найти вина, которые во Франции лежат только в дорогих бутиках. Я знаю одну такую на Ленинском проспекте, где вместе с плавлеными сырками и вареной колбасой выставлены десять шампанских из числа престижных cuvee. С европейской точки зрения — абсурд, а у нас — пожалуйста.

Образ вина, который сегодня продвигается большинством производителей, часто оказывается чрезмерно выхолощенным, а от этого — неправдивым. Винная традиция состоит не только в элегантных движениях сомелье, но и в празднике, в танце, в страсти и боли.

— Насколько опасно серьезное увлечение алкоголем?

— Этот вопрос мне часто задают, и я наконец придумал, что отвечать. Вино — такая же стихия, как, например, море. Люди тонут и в вине и в воде. Но тонут, как правило, те, кто плавать не умеет и воды боится. А чтобы научиться плавать, надо плавать часто. И не забывать про опасность.

— Вернемся к практике. Насколько отличаются цены? Имеет ли смысл закупать напитки в duty free, например?

— В duty free надо покупать крепкий алкоголь — виски, коньяки. А на вино наши цены не всегда сильно отличаются от иностранных. Наши мудрые импортеры умеют сделать цены в ларьке на уровне международного аэропорта. Вон в том магазине стоят очень хорошие чилийские вина, которые стоят дешевле, чем в чилийском duty free. Парадокс, но это факт нашего молодого «винного» рынка, который только завоевывает свое место.

— Как считать до сорока? И нужно ли это делать? И в каком порядке?

— Ну, во-первых, никто никого не заставляет считать до сорока. У каждого есть свое любимое число, на которое можно загадывать, ставить, которое можно испытывать. Нужно скорее искать свое число по сорокаградусной шкале, я бы так сказал. У нас в книге есть таблицы и схемы, которые помогут в этом поиске. Сэкономят время и деньги.

— Есть ли какие-либо наблюдения за стилем употребления напитков? Кто и что пьет, иными словами?

— Всякая статистика в этой области лукава. Есть тенденции, да, — от сладких вин к сухим, от белых к красным, от старых к молодым. Но я, например, всегда пытаюсь угадать напиток человека по нему самому. Когда я не знаю, что ему посоветовать, я угадываю просто по внешности, по каким-то совокупным ассоциациям, по впечатлению от характера. Как правило, попадаю в точку.

— Каков твой напиток? За рамками экспертизы, так скажем?

— Портвейн, португальский, типа vintage. Это, пожалуй, тот напиток, который пронзительно — и, что самое главное, неизменно — нравится мне. Даже от великих бордоских вин можно подустать. А портвейн этой категории — всегда на ура.

— Наши алкогольные пристрастия формировались в довольно дикие времена горбачевской алкогольной депрессии, когда люди могли убить за стакан, в котором был хоть какой-то градус. Это определенным образом повлияло на формирование наших вкусов. Как по-твоему?

— Я бы смотрел еще глубже и дальше — когда все начинается с детских воспоминаний о чайных ложечках кагора или коньяка, которые давала мама, например. Или первая бутылка «Изабеллы», которая, сам знаешь, как ароматна. Эти картинки очень ярки — для меня по крайней мере. А потом, да, началась наша университетская юность, когда очень посредственное вино продавали в обмен на пустую посуду и надо было выстаивать часами в чудовищной очереди у амбразуры где-нибудь в Большевистском переулке среди очень колоритных, но опасных персонажей. Когда ящик водки выдавали без очереди только на свадьбу или похороны по талону. Когда спекулянты могли подсунуть водопроводную воду в водочной бутылке... Ну, в общем, что вспоминать — если рассказывать молодым людям, как это было, могут и не поверить. Именно в те времена случались абсурдные и безумные ситуации, когда мы с тобой сбежали с лекции в гастроном на Калининском (нынешний «Новоарбатский»), а там выбросили вино «Арбатское», которое было еще теплым после заводского розлива! Чушь собачья, но это было! Вот отсюда, из этого контраста, и возникает влечение, когда после очередного пойла, после теплого «Арбатского» в выселенном доме на Калининском проспекте, после тошноты и похмелья вдруг попадается бутылка настоящего грузинского вина, например. Вот на этих сенсациях и контрастах все и возникло — когда мы с тобой сидели в Малом зале Театра Маяковского и пили редкую бутылку «Киндзмараули». Настоящего «Киндзмараули», которое тогда можно было абсолютно случайно найти в простом продуктовом магазине на улице Герцена. С таких открытий и откровений и начинается большая любовь.

Беседовал Глеб ШУЛЬПЯКОВ

Сейчас все это существует почти на правах легенды. Сегодня то, что когда-то составляло суть и смысл классической итальянской оперы XVII — XVIII веков, уже почти стало устным преданием, иногда дополняемым скупыми историческими документами, да, пожалуй, предметом скользких разговоров на отнюдь не музыкальные темы. Когда речь заходит о кастрации, то в глубине души у любого мужчины невольно начинает шевелиться какое-то щемящее и неприятное чувство.

Однако освещение медицинских и психологических аспектов этой темы не входит в цель данной рецензии. Речь о кастратах, а точнее об их вокальном мастерстве, пойдет только в контексте музыкального феномена давно ушедшей эпохи и в рамках очень короткого предварительного знакомства с книгой Энгуса Хэриота «Кастраты в опере», наконец-то переведенной на русский язык и вышедшей в издательстве «Классика-XXI» почти с полувековым опозданием.

Еще совсем недавно даже само слово «кастраты» было полузапретным. Профессионалы предпочитали ему термины «сопранист» или «фальцетист».

В предисловии к русскому изданию этого бестселлера, чье название отлично вписывается в рамки знаменитого телешоу «Про это» — «Те, о ком все хотели знать, но боялись спросить», заявляется следующее: «Кастраты — эти полумужчины-полуангелы — миф, загадка, тайна «золотого века» итальянской оперы... Чем были кастраты для истории оперы?..Толпы мальчиков ложились под нож хирурга по своей воле или по принуждению? Отчего? Энгус Хэриот постоянно задается этими вопросами».

Сегодня в мире не существует ни одного человека, когда-либо слышавшего пение кастрата. Последний профессиональный «певец-сопранист» умер в 1922 году. Звали его Аллесандро Морески. К моменту своей заурядной смерти от старости он был дирижером Папской капеллы в Ватикане. Голос же его последний раз звучал на похоронах итальянского короля Умберто I, таким образом задолго до 1922 года. Граммофонных записей также не сохранилось.

Причины господства кастратов на итальянской оперной сцене Хэриот видит в запрете на появление в профессиональном музыкальном театре женщин, с одной стороны, и с другой — в полной неконкурентоспособности женского вокала как такового в сравнении с пением кастратов. Сейчас судить о красоте их голосов невозможно, но, по свидетельствам очевидцев, их вокальная манера отличалась идеально ровным звукоизвлечением на любом участке звуковысотного диапазона, а также несравнимыми с женщинами способностями к импровизации, что было особенно важно в те времена, когда персоной номер один в музыке был не композитор, а исполнитель, развивающий и украшающий намеченную автором тему.

Помимо обширной теоретической части в книге Энгуса Хэриота «Кастраты в опере» приводятся 32 весьма полноценные биографии мастеров этого жанра, всецело посвятивших себя служению музыке, отказавшись во имя нее от «слишком человеческих» удовольствий. Среди них, конечно же, особое место занимает биография Карло Броски (1705 — 1782), более известного под псевдонимом Фаринелли. Пересказывать ее вам после Хэриота мне кажется излишним. А уж если вспомнить нашумевший фильм Жерара Корбьо «Кастрат Фаринелли», то это и вовсе бессмысленно. Тем не менее те, кому все это показалось небезынтересным, могут просто открыть эту увлекательную книгу и сделать с ней все, что им заблагорассудится. Бумага, как известно, все стерпит.

«А вот каковы были бы последствия моей поездки. Я рассчитывал приехать в Петербург поздно вечером, чтобы не огласился мой приезд, и следовательно, попал бы к Рылееву прямо на совещание 13 декабря. Меня приняли бы с восторгом: вероятно, я забыл бы о Вейсгаупте, попал бы с прочими на Сенатскую площадь и не сидел бы теперь с вами, мои милые!» — так говорил друзьям Пушкин.

Но «наше все» не попал ни на площадь, ни на каторгу. Он вернулся в Михайловское, не отъехав от места ссылки и на полверсты. И все благодаря зайцу. Беляк перебежал дорогу поэту, и тот, будучи человеком суеверным, развернул сани. Об этом в подробностях и в разных жанрах повествует новая книга Андрея Битова «Вычитание зайца. 1825», вышедшая в издательстве «Независимая газета» в канун очередной годовщины со дня рождения Пушкина.

Роль зайца в истории России Битов, по его словам, осмысливал аж с 1949 года. Тема зайца-спасителя показалась ему настолько плодотворной и, главное, настолько идущей вразрез с официозными советскими представлениями о роли личности в истории, что он не только посвятил теме зайца книгу, но и успешно претворил в жизнь идею памятника Зайцу, каковой и был установлен в Михайловском в 175-летнюю годовщину восстания декабристов, то есть в декабре 2000 года. Книга снабжена рисунками единомышленника Битова, художника и режиссера Резо Габриадзе, а также рисунками самого Пушкина и, кроме того, пушкинскими же письмами и отрывками из его произведений, написанных в те дни.

Энди Уорхола (1928 — 1987) можно было бы назвать американским художником и самым известным представителем поп-арта. Но вообще-то он не только писал картины — он проводил художественные акции-перформансы, снимал авангардистские фильмы, оформлял альбомы рок-групп The Rolling Stones и The Velvet Underground, организовал журнал IterView, где публиковались беседы одних звезд с другими... Теперь можно узнать, что он был еще и очень интересным прозаиком — из его книги «Философия Энди Уорхола (От А к Б и наоборот)» (перевод Г. Северской). Художник Д. Аронов сделал дизайн этой книги и стал ее издателем. Книга поступила в книжные магазины перед самым началом Недели Энди Уорхола, которая прошла в Москве с 28 мая по 3 июня. Китчевый и сверхпубличный персонаж Энди Уорхол предстает в книге другим — ироничным и умным неврастеником. Жанр — средний между дневниками и эссе. Китчевый персонаж, тусовщик и шоумен, Уорхол оказывается полуподпольным человеком — сродни персонажу прозы Василия Розанова. «Я не утверждаю, что общепринятые вкусы плохи и то, что они отсеивают, — хорошо; я лишь говорю, что отходы, вероятно, плохи, но если ты превратишь их во что-то хорошее или хотя бы интересное, то не так много пропадет зря», — писал он о собственной работе. Он рисовал китчевые образы Монро и Мао Цзэдуна, бесконечно тиражировал изображения из телевизора, потому что его завораживала текучесть, зыбкость мира. Бесконечный калейдоскоп общества потребления становится для Уорхола способом увидеть непрочность и призрачную обаятельность человеческих чувств и отношений.